Глава девятая

Девятого мая 1945 года... День победы народов Советского Союза в Великой Отечественной войне.

Нет слов, чтобы описать вздох облегчения, исторгнутый миллионами и миллионами граждан великой страны, когда они услышали весть об этом так терпеливо творившемся ими событии. Нет слов, чтобы выразить скорбь лишенных своих кровинушек матерей и овдовевших жен, для которых этот радостный праздник был омрачен невосполнимыми утратами...

И все же это был праздник. И в первую очередь - для тех, кто на протяжении всей войны смотрел смерти в глаза, готов был достойно встретить ее в любую минуту, и вдруг почувствовал - угрозы расстаться с жизнью больше нет.

…Алексею весть о победе преподнесла маманя в восьмом часу утра, растолкав его из глубокого сна: накануне сынуля увлекся чтением бессмертного труда Льва Толстого "Война и мир", заснув, не выпуская книги из рук, уже на рассвете. Поскольку сам он сообщения по радио не слышал, в радостную весть из уст мамани ему верилось и не верилось. Сказалось тяжелое наследие войны, точнее, первой ее половины, когда люди были приучены думать, что война будет затяжной, а это слово маловеры отождествляли с бесконечностью.

После завтрака Алексея потянуло на улицу, в центр села - послушать, что говорит народ, как отзывается на сообщение правительства - сообщение, которого все так терпеливо и мужественно ждали.

Молодому человеку повезло: возле нардома он встретил троюродного брательника Ивана, с которым они чествовали возвращение с фронта Вали Светловой. Иван предложил пойти в какую-нибудь лавку, пропустить по "сотке" в честь такого великого дня. Алексей отказался:

- Нас после "сотки" потянет на другую, мы спьянимся и не увидим, что будет, когда народ узнает, что и на нашу улицу пришел праздник.

Все же несколько торговых точек сельпо молодые люди посетили. Алексей с удовлетворением отметил, что любителей "остограмиться" в них не было, за исключением известного на селе попрошайки Юхана, который обычно приставал к выпивохам, унизительно кляньча оставить ему "семь капель". В ответ на замечание Алексея о неожиданном проявлении пьянчужками стойкости к алкоголю брательник рассудительно заключил:

- У тебя же в такой великий день тяга замутить себе мозги не дает себя знать... Так и у любого другого.

Не сговариваясь, молодые люди свернули с Большого тракта, где располагались торговые точки сельпо, и направились по домам.

- Слушай, Алексей! - позвал вдруг Иван, догоняя брательника. - Совсем забыл... Я ведь шел пригласить тебя к нам: маманя собирается сегодня справлять годину гибели на фронте моего старшего брата Якова. Когда дома все будет готово, я зайду за тобой, лады?

Алексей, подумав, согласился» "Все равно, - подумал он, - отец в командировке, а маманя против того, чтобы я сходил помянуть нашего родича, возражать не будет".

 

Когда Алексей и зашедший за ним Иван шагали сначала по одной, а потом по другой улице села, было около полудня. На обеих улицах царило оживление. Кустаревцы, в основном женщины и старики, выносили на улицу столы и длинные скамьи, посуду с незатейливой едой - хлебом, отварным чищеным картофелем, квашеной капустой и солеными огурцами, а также большие бутыли и обычные бутылки с мутноватой жидкостью, которая, как пояснил Иван, была ничем иным, как свекольной самогонкой. На Алексея произвело впечатление, что на лицах людей, раньше зачастую суровых и замкнутых, стали появляться улыбки, пока еще робкие и застенчивые. Многие были радостно возбуждены, обменивались радушными поздравлениями:

- С нашей великой победой тебя, кум Семен (или Прохор, Авдей, Митрофан)…

- И тебя тоже, кума Елена (Авдотья, Катерина)...

- Вот и дождались мы праздника на своей улице!

- Сподобил Господь за наше долготерпенье...

Иван взял брательника за локоть, слегка сжал его:

- Чувствуешь, Алексей - на душе потеплело от людских улыбок... Правда, непривычно как-то. И все еще не верится, что мы отмучились.

А у Алексея комок подступил к горлу, казалось, слезы вот-вот брызнут из глаз. Стыдясь своей немужской чувствительности, он достал из кармана своих солдатских галифе носовой платок, сделал вид, что сморкается.

...Застолье, которое ожидало Алексея у родителей Ивана, скорее походило на поминки, чем на пиршество по случаю окончания войны. Собственно, брательник предупреждал об этом Алексея, но тот, насмотревшись по дороге, как воодушевленно его земляки суетятся, готовясь отмечать Победу, совсем забыл об этом. Вспомнил, только когда увидел, что женщины в доме Ивана - его мать, сестра и две соседки - были в траурных одеяниях, а перед божницей горели свечи. Какое-то оживление возникло за столом, когда отец Ивана и двое соседей, присутствовавшие на поминках, пропустив по стаканчику-другому водки-суррогата, завели разговор, по выражению хозяйки, "про политику". Обсуждали вопрос - была бы минувшая война столь жестокой, столь кровопролитной, если бы порядки в России не были такими "краснофлагими", такими коммунистичными, если бы у власти в стране были люди наподобие английского премьера Черчилля или американского президента Рузвельта. По мнению Алексея, подобная мысль была бы достойна того, чтобы остановиться на ней, порассуждать о возможных последствиях воцарения в России демократий западного типа. Но поскольку он получил образование в советскую пору, то не мог не придерживаться убеждения, может, не совсем осознанного - в том, что за какие-то двадцать лет совершить скачок от сохи к современным танкам и самолетам могли только советские люди, воспитанные системой во главе с руководителями, ниспосланными России матерью-Историей.

Застолье у родителей Ивана было недолгим. То ли сказался обычай - поминки в Кустарях считалось неприличным затягивать-, то ли приглашенным не терпелось поучаствовать в торжествах по случаю праздника.

Когда Алексей возвращался домой, он не мог не отметить, что большинство женщин за пиршественными столами на улицах были, как на поминках у Ивана, повязаны в знак траура по погибшим родичам черными платками. Простоволосыми были только молодайки, которые где под балалайку, где под гармошку, отплясывали "барыню". Непривычно было видеть, как на гармониях кое-где играли не парни, как это спокон веков водилось на Руси, а молодые девушки, порой фигуристые и довольно симпатичные. Причем владели они музыкальным инструментом, по мнению Алексея, ни чуть не хуже, чем представители сильного пола. Одна из гармонисток, к умилению слегка захмелевшего молодого человека одарила парня ласковой улыбкой, с озорнинкой в глазах смело подмигнув ему.

 

...Ко времени окончания войны Алексей вел полузатворнический образ жизни. Всё свободное от работы в сельпо и дома, на приусадебном участке, время он отдавая подготовке к экзаменам. Отдыхать приучил себя за хорошей книгой. С художественной литературой ему повезло: он откопал на чердаке дома деда Кузьмы, в котором теперь жили две его дочери и муж младшей из них, богатую библиотеку. Сокровище это принадлежало зятю деда Степану Григорьевичу. Поскольку слишком грамотному, по мнению тогдашних властей, человеку, активному поборнику староверчества, районное начальство грозило преследованием, он собрал самые необходимые в быту пожитки и махнул на Урал, где и осел в одном из промышленных центров. Так горькое горе бедолаги-старовера обернулось для нашего молодого человека удобством, о котором он, страдая избытком любознательности, не мог и мечтать. У него под рукой оказались бесценные произведения чуть ли не всех русских классиков и даже годовой комплект шикарного, богато иллюстрированного журнала "Нива", который издавался в Петрограде до революции. Правда, времени на увлеченное ознакомление с шедеврами отечественной словесности судьба отвела Алексею не много: зиму, весну и часть лета последнего года войны.

 

Из мира героев творений Льва Толстого и Чехова, Куприна и Бунина молодого человека выудил наплыв сверстников, демобилизованных в связи с скончанием войны - "демобков", как их, с легкой руки одной из девах, вскоре стали именовать на селе. Было их, уцелевших ребят, по сравнению с теми колоннами, которые четыре года подряд всё шли и шли на фронт, до обидного мало, но переполох в жизни села они вызвали великий, особенно в стане невест, для которых с появлением женихов настала страдная пора. Как же - упустишь случай, не успеешь отхватить себе спутника жизни, хотя бы какого - прозябай потом век в проклятущей доле старой девы.

Наиболее предприимчивые невесты начинали подбивать друг дружку: давайте, мол, устраивать вечеринки - нынче у одной, потом у другой жаждущей замужества, пока не увидим, что из этого получится. Непременным условием, которое ставилось перед каждой из участниц, было - залучить на гулянку хотя бы одного из фронтовиков и приносить с собой побольше самогонки.

Ребята кто с охотой, кто с колебаниями приглашения девчат принимали, угощениям отдавали должное, но клюнуть на приманку девушек - завязать сердечную дружбу с неизбежным в конце посещением ЗАГСа спешил - увы - далеко не каждый. Поэтому девчата посмелее да побесшабашнее отваживались на рискованные шаги. Подсядет такая ко вчерашнему солдату, облюбованному ею, и начнет его подзадоривать, чтобы он рассказал о своих подвигах на поле брани. А сама исподтишка следит, чтобы стакан у гостя ни минуты не бывал порожним. Сама придумывала тосты, сама то и дело подзуживала:

- За такое дело надо выпить до дна!..

За какое "дело" предлагалось опрокинуть стакан - не суть, главное, чтобы паренек пил. А свой стакан деваха обцепляла пальцами так, чтобы не видно было, выпила она или только пригубила.

Когда объявлялись танцы, деваха не отпускала своего парня ни на шаг. Положив руки ему на плечи, водила в такт музыки по кругу, охмуряла его россказнями о том, сколько к ней сваталось женихов, конечно, вымышленных. Всем им она, якобы, давала от ворот поворот, потому что ждала одного - своего единственного. На вопрос о том, кто же он, этот счастливчик, загадочно улыбалась, погрустнев, спрашивала:

- Неужто ты не догадался еще?.. Жаль. Видать, нам надо пропустить еще по стаканчику... за взаимопонимание.

Целью искусительницы было - накачать облюбованную жертву до состояния, в котором он утрачивал способность воспринимать творящееся вокруг, в том числе и с ним самим, в истинном свете. Иными словами хитрюга ждала, пока паренек, свесив голову на грудь, не отключится прямо за столом.

 

С хозяйкой дома, где устраивалась пирушка, соблазнительница предварительно договаривалась, чтобы та подготовила - на кухне, в сенцах или просто в каком-нибудь закутке - спальное место на двоих, доведя парня с помощью хозяйки или подруги до места совращения, уверенная в себе дочь Евы уговаривала его прилечь отдохнуть. Когда он засыпал, девица осторожно, чтобы не разбудить, ложилась рядом и, поскольку до этого уже успела выучить "геометрию" любви назубок, ночью "невзначай" проворачивала с доведенным чуть ли до невменяемости партнером сеанс близости, а для верности, спустя какое-то время - и повторный. А когда рассветало, шустриха будила милого и со слезами на глазах - хотя это требовалось далеко не всегда, поскольку среди нашего брата немало и простаков, принимающих всё на веру - начинала сцену раскаяния:

- Ваня, милый, глянь-ка, что мы с тобой натворили...

И показывала простынку под собой с роковыми пятнами крови на ней, нередко поддельными. Тут уж Ване делать было нечего - приходилось вести "соблазненную" девицу под венец - охотой или по принуждению. В противном случае родичи девахи житья не дадут - на селе с этим было строго. Одному Богу известно, скольким плутовкам в Кустарях удалось в то время создать семьи - и довольно прочные - таким вот способом. Налаживание материальной стороны существования таких семей особых трудностей при этом не доставляло. Поскольку отец у невесты - а не отец, так какой-либо близкий родственник - владел тем или иным ремеслом, неважно, валяльщика, столяра или посадчика, зятю советовали срочно осваивать его. Правда, какая-то свобода выбора у него все же была.

 

Как относиться к такому необычному поветрию - создавать семьи по шальной прихоти невест, прихоти, которая порождала на селе массу кривотолков, - Алексей сказать затруднялся. Он чувствовал, что ему было жаль своих одногодков - ведь ребятам, уходившим на войну прямо со школьных скамей и чуть ли не принудительно одевшим хомут семейной жизни сразу же по возвращении домой, так и не удалось повольничать невзнузданными жеребятами - куда хочу, туда и лечу. А главное, почти никто из них так и не смог потом осуществить задумку - поучиться в институте или хотя бы в техникуме, получить специальность, о которой мечтали на школьной скамье.

Наш молодой человек, неприкаянная душа, как известно, сети, расставленные по его душу в госпитале медсестричкой Фаей, более или менее безболезненно обошел. Однако чувствовал ли он себя удачливее тех, кого оженили сразу же по возвращению с войны, скажем, счастливее своего друга детства Толича, которого одна из кустаревских девчат обратала через месяц после того, как он, отвоевав, переступил порог родного очага? Молодожен, поработав пару месяцев в одном из районных учреждений на какой-то канцелярской должности с грошовым жалованьем, вынужден был уехать в город к поступить там на какой-то завод. Что там ему, не имеющему никакой специальности, могли предложить, Алексею даже гадать не хотелось.

Из неприглядной вакханалии по отлавливанию женихов, развернутой на селе почти сразу после войны нетерпеливую невестам, наш новоявленный скептик сделал для себя вывод: женский пол безусловно прекрасный пол, но если ты имеешь в жизни цель, достижению которой женитьба может помешать, лучше будет, если твои с ним дороги на время разойдутся. Знакомым отцам невест, как бы в шутку интересовавшихся у него, думает ли он о женитьбе, молодой человек на полном серьезе отвечал:

- С этим делом лучше опоздать, чем поторопиться.

Вполне может быть, что новоиспеченный противник брачных уз скорее рисовался, чем говорил всерьез. Потому что бывали в его молодости случаи, когда он завидовал иному сверстнику, горделиво хваставшемуся своей предстоящей свадьбой. Особенно, если невестой счастливчика оказывалась девушка, к которой кандидат в закоренелые холостяки питал симпатию. А когда Алексей увидел, как у двора Толича остановилась повозка с пышной поклажей - постелью только что обретенной жены, ладной да пригожей, со счастливой улыбкой на лице - глаза ему застлала непрошенная слеза.

Неизвестно, сознавал это Алексей или нет, но на его уход в затворничество после возвращения со службы в госпитале домой не могла не повлиять беспокойная память о том, как полюбившаяся было ему медсестричка Фая вознамерилась женским хитроумием лишить его вольной воли, обратать, как наивного жеребчика, привыкшего резвиться на свободе без хомута и подпруги. Несостоявшийся молодожен ни там, на фронте, ни по прибытии домой не обижался на девушку, резонно полагая, что "все они таковы", имея в виду всех женщин, которым сам Бог повелел заботиться о продолжении рода человеческого. Однако воспоминание о Фаиной западне настораживало его всякий раз, когда какая-нибудь из знакомых девушек, по большей части из тех, вместе с которыми он работая, вдруг начинала вести себя с ним так, как это делала медсестричка Фая, то есть всем видом показывая, что хочет встречаться с ним. Иными словами, обжегшись однажды на молоке - женском расчетливом лукавстве, он дул теперь на обыкновенную воду - цивилизованное сосуществование разнополых субъектов в обществе.

Родительницу Алексея заскок сынули, его явное нежелание общаться с девушками особенно не беспокоил, потому что, по ее убеждению, извечное требование мужской натуры должно будет рано или поздно пробудиться и в ее кровинушке. Если же посмотреть со стороны, обидно было за девушек-одноклассниц буки, бывших, конечно, и особенно за Тосю и Юлю, славных, тихих подружек, которые тогда, в школьные годы, рады были малейшему знаку внимания со стороны своего кумира. А он теперь, встречаясь на улице, не желал даже здороваться ни с одной из них, с чего-то возомнив, что они должны первыми приветствовать его!

 

...Какой-то намек на возврат былых юношеских грёз затворник почувствовал с наступлением очередной весны, когда по широко разлившейся речке Безымянке стадами пошли вниз по течению огромные, источенные солнечными лучами льдины. Благотворно подействовало и вмешательство родственницы - тетушки Марьи, которая в своей заботливости о племяше могла бы потягаться и с маманей, Степанидой Ивановной!

Тетушку в ее пристрастии к племяннику можно было понять: в детстве она перенесла тяжелую оспу и теперь ее лицо выглядело, как говорили родичи, словно на нем черти горох молотили. Из-за этого ее в девушках не взяли замуж и теперь ей не на кого было излить нежные чувства, не о ком было проявлять заботу.

Однажды, когда Алексей пришел к ней, чтобы вернуть деньги, одолженные у нее маманей на какую-то неотложную покупку, родственница спросила его с грустью в голосе:

- Эх, племяш, племяш... Когда же мы дождемся счастья погулять на твоей свадьбе?..

Молодой человек попробовал было отшутиться:

- Что вы все торопитесь пропить меня? Может, моя невеста еще в зыбке качается...

Тут старую деву словно прорвало. Сверля настырного холостяка горящими от возбуждения глазами, она произнесла гневную обличительную речь, которая впоследствии заставила-таки кандидата в женоненавистники серьезно задуматься о своей судьбе.

- Слушай, Лёшк! - витийствовала возмущенная богопротивным, по ее мнению, поведением своего любимца сердобольная тетушка. – Ты что, в самом деле, решил нас обездолить? Неужто я так и не доживу до счастливого дня - поняньчить своего внучонка?.. Ты дождешься, когда тебе придется брать в жены какую-нибудь вдову с ребятишками... Или тебе невдомёк простая вещь - что дети нам в радость, пока мы сами молоды и здоровы? Если ты хочешь знать, какая судьба тебя вдет - показнись на меня или на нашего соседа, трясучего бобыля Мефодия. Подумай, прикинь на себя его шкуру! А ко мне не приходи, пока не образумишься, не выберешь себе невесту. И чтобы я знала - кто она, из какой семьи.

И уже вдогонку, когда обескураженный молодой человек направился к двери, тетка в примирительном ключе добавила:

- И почаще напоминай себе - ты давно уже не зеленый юнец, тебе уже двадцать третий год пошел...

Как тетушка Марья смахивала концом поношенного ситцевого платка непрошенную слезу, Алексей уже не видел. Ночью того дня он долго ворочался с боку на бок в постели, пытаясь уразуметь, как его угораздило загнать самого себя в угол. А, проснувшись рано утром, на свежую голову старался убедить себя, что отгородиться от мира, от живой жизни - отнюдь не значит, что ты ведешь себя как самый благоразумный человек на селе. Хочешь - не хочешь, а жизнь, в конце концов, заставит тебя поступать, особенно в главном, в соблюдении христианских обычаев, по образу и подобию своих предков.

В качестве первого шага по преодолению инерции замкнутости молодой человек решил возобновить посещения общественных мест села - вечернего кустаревского бульвара - он же Большой тракт,- нардома с его кино- и танцзалом, вечеринок, которые изредка устраивали сотрудницы сельпо и головного органа по управлению торговлей на селе - райпотребсоюза... У затворника стали пробуждаться воспоминания о том, что на бульваре и на танцах он, бывало, ловил на себе отнюдь не равнодушные взгляды девушек, да и замужних молодых односельчанок - взгляды, которые не могли не тешить его мужского самолюбия.

И совсем глупо было с его стороны обижаться на своих ровесниц, которые, как он почему-то вдолбил себе в голову, якобы махнули на него рукой.

 

Алексей не удивился, когда в один погожий майский денек, возвращаясь с работы, поймал себя на том, что мурлыкает себе под нос популярную в то время песенку:

Что-то мне, товарищи
Не сидится дома.
Выйду прогуляюсь я
По городу родному...

Он в этот день и в самом деле не усидел дома. После ужина, состоявшего из распространенной в то время еды, которую готовили из пшена и картошки, после чая с крыжовенным вареньем, молодой человек прифрантился и в причудливом настроении, отдаленно напоминавшем то, в котором он в свои школьные годы впервые посетил место вечерних гуляний кустаревцев в самый их разгар, вышел за ворота. Достигнув Большого тракта, великовозрастный гулёна убедился, что по нему, как и до войны, взяв друг дружку под руки, вышагивают девушки. Правда, в отличие от тех времен одеты они были сейчас гораздо беднее и однообразнее. Этого не могли скрасть даже надвигающиеся сумерки. Что делать, страна только еще начинала выбираться из пучины суровых дефицитов всего и вся. Алексей вспомнил наряд невесты на одной из послевоенных свадеб, которую играли на их улице. Платье на новобрачной, хотя и было ей к лицу, и сидело прилично, но материя была ветхозаветная - из гардероба, которым пользовалась, наверное, еще ее покойная бабушка...

К чести нашего переростка, который сейчас был не прочь поженихаться, бедность одежды девчат, гулявших на бульваре, отнюдь не умаляла в его глазах женских достоинств их фигурок. Сам того не замечая, он увязался за одной из девчачьих ватажек, профланировал за ней в один конец маршрута гуляний, потом, когда девчата повернули обратно, в другой - и тут почувствовал легкое смятение: девушки-то были желторотыми птенчиками. Самой старшей из них можно было дать от силы лет семнадцать. А ему, как ни крути, давно уже пошел третий десяток! Как-то так получилось, что он еще ни разу серьезно не задумался - годы-то бегут, а с ними и остающийся срок жизни усыхает, испаряется, как дождевая лужа на асфальте, когда из-за туч выглянет солнышко.

Между тем стало уже темнеть, а молодой человек всё никак не мог заговорить с девчатами, включиться в их непринужденный обмен сельскими новостями, чтобы под разговор влиться в их шеренгу по праву собеседника. "Эх! - вздохнул незадачливый кавалер. - Бывало, стоит только выйти на гулянье, только свистнуть - сразу целая ватага пацанов в друзья навязывается. А при поддержке дружков затесаться в компанию девчат куда сподручнее..." А теперь вот плетись в хвосте стайки этих малявок и ломай себе голову, чем заинтересовать их в обществе своей особы. Взрослые-то девчата, наверное, Большой тракт уже не жалуют: кому повезло, замуж повыходили, другие стали невестами-переростками, на люди показаться стесняются".

Помог Алексею его величество случай. Одна из девушек - рослая полнотелая блондинка, насколько можно было разглядеть в рассеянном свете фонаря - лет шестнадцати, не больше - вдруг обронила свой носовой платочек. Тут уж наш доблестный рыцарь не растерялся: подобрав с земли трофей, он, протягивая его владелице, вклинился в нарушенный девчачий строй. Передавая платок хозяйке левой рукой, галантный кавалер обратился к ней с шутливым назиданием:

- Милая девушка, с личными вещичками надо поаккуратнее. В другой раз подобрать будет некому.

Правую руку Алексей протянул, намереваясь познакомиться с девушкой:

- Алексей, можно просто Лёша, - вежливо-просительным тоном произнес он.

Блондинка руки не подала, но на ответ не поскупилась:

- Спасибо вам большое. Замечание учту.

Больше всего Алексей удивился тому, что говорила молоденькая землячка густым басом, которого молодой человек никак не ожидал от нее... Когда девчачья шеренга возобновила движенье - с незнакомцем, вышагивавшим посередине, тот с наигранным воодушевлением рассказал один анекдот, другой... Но то ли анекдоты пришли на ум старые, затасканные, то ли девушки в присутствии незнакомого великовозрастного дяди чувствовали себя скованно, они вдруг примолкли и, дойдя до ближнего - к центру села - конца бульвара, остановились. Полнотелая блондинка пробасила:

- Девочки, мы загулялись. Меня мама отпустила до девяти часов, а сейчас уже десять. Слышали - радио на столбе пропикало?

Поскольку девичья ватажка остановилась поблизости от местного радиоузла, возле которого еще до войны был установлен на столбе рупорный громкоговоритель, из него действительно вскоре раздался голос диктора, объявившего московское время. Девчата после этого стали послушно расходиться в разные стороны. Правда, перед этим они вежливо пожелали чудаковатому переростку доброй ночи.

...После еще двух-трех одиночных рейдов на Большой тракт Алексей, кажется, окончательно осознал, что жизнь в силу закона естественной смены поколений ушла вперед, и для него наступило время делать для себя выводы. Не век же ему шлифовать подошвами своих башмаков булыжники вечернего бульвара, болтаться старым козлом то в одном, то в другом стаде молоденьких козочек.

 

Алексей как никогда остро почувствовал, что неумолимое время поставило перед ним вопрос, от решения которого зависело, как будет складываться его дальнейшая жизнь. Вопрос состоял в том - оставаться ему холостяком, чтобы спокойно заниматься учебой и получением специальности, которая соответствовала бы его наклонностям или делать это, сначала приведя в дом жену. Отец и его сестра - тетушка Марья советовали ему в первую голову поучиться. Тетушка прямо сказала:

- В наше время, племяш, ремеслом, которого, кстати, у тебя нет, прожить невозможно. Обрати внимание на наших сельских учителей и докторов: все они стараются дать своим чадам высшее образование. А за ними начали тянуться и наши ремесленники.

Алексей соглашался с теткой, но по его мнению она противоречила самой себе: ведь еще недавно она читала ему благую проповедь, понукая его окрутиться и пугая перспективой женитьбы на многодетной вдовушке. Словом, толку от советов родичей не было никакого. Между тем Алексей знал, что кое-кто из его сверстников, особенно те, кто работали в районных учреждениях, будучи женатыми, совмещали учебу со службой. Все дело в том, полагал он, как относятся к учебе мужей их благоверные. По мнению молодого человека, тут очень важно, прежде чем обзавестись семьей, найти такую девушку, которая отнеслась бы к его духовным запросам с пониманием.

Между тем нашим женихом после пробных вечерних вылазок на бульвар, после того, как гулявшие там девушки дали ему понять, что ухаживать за ними он безнадежно опоздал, овладело легкое беспокойство. "Это что же, - горестно размышлял он, - если я, облюбовав какую-нибудь кустаревскую деваху, приду к ней свататься, она может вынести мне на крыльцо гарбуза, как это делают молодые украинки в знак того, что дают непрошеному жениху от ворот поворот?" В самом деле - что он, двадцатидвухлетний мужчина, знает о девушках, чтобы предвидеть, а не провернет ли с ним та, к которой он посватается, украинский вариант с гарбузом? И еще Алексею очень хотелось знать: в какую сторону изменяется характер и поведение девушек, когда они уверятся, что их "кадр" крепко сидит на их крючке? В книжках, которые он прочел, авторы таких животрепещущих вопросов почему-то не поднимают - по-видимому, сами не знают ответа. Вот если бы он, Алексей, вместо того, чтобы уходить в затворни-чество, завязал дружеские, бескорыстные отношения с какой-ли-бо девушкой, а лучше - поочередно - с двумя или тремя, да поработал бы с ними в колхозе, там, где потруднее, скажем, на сенокосе или на копке картофеля в непогоду, словом, в обстановке, где скрывать изъяны характера - себе дороже... Тогда возможность просчетов при выборе подруги жизни можно было бы свести к минимуму. А то он в госпитале, будучи зеленым юнцом, чуть было не угодил в капкан многоопытной прельстительницы, словно муха в тенета паука. Спасибо начальнику госпиталя, который, боясь потерять дефицитный кадр, решил избавиться от Алексея, в котором заподозрил опасного совратителя. А то пришлось бы необстрелянному юнцу колотиться в цепях безысходной нужды. Ведь, по слухам, его бывшая шустрая подружка уже успела нарожать мужу, лопоухому простаку, аж тройню пацанят.

 

Конец запоздалым сетованиям и бесплодным мечтаниям нашего не то доморощенного мыслителя, не то мыслящего домоседа положил Иван - уже известный читателю брательник героя. Это произошло, когда дух страстотерпца уже устал витать между призрачными облачками надежды и пасмурными тучами пугающей неизвестности. Иван, видя, что его родич, тратя молодость впустую, заблудился в трех соснах, решил вмешаться, вывести его на твердую дорогу, которой уверенно шествовал сам. Он уговорил Алексея познакомиться с девушкой - подружкой его невесты Гали. Эту девушку, по имени Клава, Иван знал с юных лет, поскольку семьи их были соседями. Он не скрывал, что сам питал к соседке симпатию и собирался уже, было, подкатиться к ней. Помешала Галя, теперешняя его невеста. Историю о том, как Галина сумела, по его выражению, закрутить ему мозги, Иван обещал рассказать потом, а пока он принялся расписывать Алексею достоинства Клавы, пространно доказывать ему, как это полезно для здоровья и душевного равновесия мужчины, когда его сердце открыто для общения с женщиной.

Знакомство Алексея с Клавой брательник провернул весьма искусно. Однажды теплым июньским вечером, выходя из кино - он, его невеста Галя и соседка Клава - Иван, увидев Алексея, который, задержавшись в этот вечер допоздна на работе, возвращался домой, подцепил его под руку, подвел к девушкам и, обращаясь к Клаве, сказал:

- Это Алексей, с которым я обещал тебя познакомить. Ему хочется проводить тебя домой, но он стесняется сказать тебе об этом.

Девушка смущенно засмеялась, шутя ударила зубоскала по плечу, но взять себя под руку милостиво разрешила. Алексей был приятно удивлен, что разговор у них с новой знакомой завязался сам собой, не потребовав от него никакого умственного напряжения. Клава поинтересовалась, почему он не был в кино, молодой человек сослался на занятость в учреждении.

Неужто у вас в сельпо и по ночам работают? - недоверчиво спросила девушка.

Когда составляем квартальный отчет, без этого не обойтись,- пояснил Алексей и, чтобы переменить тему, полюбопытствовал:

А картина была интересной? О чем она?

Клава будто ждала этого вопроса. Она стала подробно рассказывать содержание фильма. Алексею понравилось, что речь свою Клава строит правильно, как человек, получивший образование. Оказывается, она закончила десятилетку, хотела поступить в финансовый институт, но отец, инвалид, дал ей понять, что, по-видимому, не сможет материально поддерживать ее. Пришлось поступить на работу в райфинотдел, но учиться она все равно будет - сейчас оформляет документы в финансовый техникум.

...Клава обрисовывала портрет героини только что просмотренного ею фильма, а шагающий рядом с нею молодой человек, искоса поглядывая на освещенное призрачным лунным светом лицо девушки, уже анализировал про себя впечатления от нового знакомства. Была будущая финансистка не то излишне высока ростом, не то очень тонка станом, но этот изъян ее телосложения дал Алексею повод для сомнения - а не станет ли это несовершенство фигуры девушки, отважься он связать с ней свою судьбу, тем камнем, который придавит его взыскательную душу? Но думая таким образом, чересчур капризный жених всё же решил: если Клава захочет встречаться и дальше, он отнесется к этому благосклонно. Да и сама его слишком мягкая натура не позволила бы ему вот так, ни за что, ни про что оттолкнуть девушку, которая с первого же вечера, может быть, даже не подумав, показала, что живо симпатизирует ему. Правда, с медсестрой в госпитале у молодого человека все было почти так же, с той только разницей, что в поведении Клавы он пока не замечал того бьющего в глаза своекорыстия, которым Фая в конце концов оттолкнула от себя Алексея. И еще: ставший теперь разборчивым, жених не мог, к своему удовлетворению, не почувствовать: Клава не из тех девах, которые норовят с первых шагов брать инициативу в свои руки. Не догадывался молодой человек только об одном - что если он полюбит девушку и она убедится в его верности, Клава будет готова ради их обоюдного счастья пойти на многое, даже на жертвы.

Последующие встречи убедили Алексея, что девушка искренне тянется к нему. Он приписал это особенности женской натуры, которую подметил еще великий Пушкин. По мнению поэта -

Чем меньше женщину мы любим,
Тем больше нравимся мы ей.

Однако Пушкин Пушкиным, а наш жених как-то сбрасывал со счетов то обстоятельство, что страшная война, этот ненажорливый Змей-Горыныч, сметя с лица Земли миллионы и миллионы мужских жизней, заставила женщин ценить уцелевших женихов чуть ли не как дар Божий. Зато он, Алексей, оставшись в живых, не вообразил о себе, как некоторые его сверстники, невесть что, не нахальничал, как другие сельские парни, не давал волю рукам на свиданиях с Клавой и в этой своей скромности, кажется, переусердствовал, забывая, что перед ним все-таки девушка, которая, может, больше всего нуждается в защите, в ласке, словом, в человеке, с которым она чувствовала бы себя как за каменной стеной.

Клава, безусловно, была благодарна судьбе, которая сподобила ее после бесчисленных дней ожидания обрести друга. И у нее достало ума, чтобы с первых встреч внимательно присмотреться к молодому человеку, которого ей насоветовал и с которым позже познакомил сын соседей Иван. Она старалась предугадать вкусы и наклонности долгожданного друга, чтобы не совершить нечаянно опрометчивого поступка, который мог бы оттолкнуть его. Девушка сразу же почувствовала, что ее возможный ухажер - не из тех парней, которые привыкли, чтобы девушки с первых встреч вешались им на шею. Поэтому Клава даже малость переусердствовала в скромности, ни разу даже не намекнув желанному, что девушка - это такое создание, у которого, если его как следует не приласкать, может в одночасье зародиться подозрение, что оно милу дружку чем-то не потрафило.

Алексей же, проведя молодость в обществе книг, счел скромность девушки, ее застенчивость и молчаливость нормальным явлением. Однако когда темы для бесед стали у полуночников иссякать, молодой человек забеспокоился: нельзя же проводить с девушкой целые вечера, играя с ней в волчанку. Обнять, а тем более поцеловать Клаву он не смел. К тому же опыт с медсестрой Фаей напоминал ему, чем чреваты, как он выражался, скороспешные шуры-муры с представительницами слабого пола. Тем более что твердого намерения жениться и зажить семейной жизнью у него пока не было. Насмотревшись, как бедствуют его сверстники, окрутившиеся сразу после демобилизации, осмотрительный жених инстинктивно чурался перспективы того, что маманя называла "прежде времени повесить хомут себе на шею".

И хотя Алексей таких мыслей подружке не высказывал, она не могла не почувствовать этой его боязни. Но как женщине, не лишенной такта, ей оставалось только набраться терпения и ждать, ждать своего часа. Тем более что Клава на счастье нерасторопного жениха оказалась рассудительной и покладистой девушкой, обладающей завидной выдержкой. Скажи ей дружок, что обязательно женится на ней, как только завершит образование и получит специальность, она, наверное, согласилась бы ждать годы.

Однако довести до сознания девушки эти единственно нужные ей слова Алексей не догадался. Вместо этого он, чтобы не выглядеть в глазах Клавы пустоголовым молчуном, решил познакомить ее с богатым содержанием своей памяти, как пытался в свое время делать это в минуты редких встреч со своей первой любовью - Валей Светловой. Два или три вечера Клава слушала своего кумира, его пересказы прочитанного со вниманием, а может, просто делала вид, что слушает... А кончились просветительские собеседования тем, что когда во время одного из свиданий знаток российской словесности прочел стихотворение Александра Блока, в котором были строки:

Была ты всех ярче, верней и прелестней.
Не кляни же меня, не кляни! .
Мой поезд летит, как цыганская песня, .
Как те невозвратные дни... -

- Клава, пребывавшая во власти каких-то своих дум, сдерживая зевок, как-то по-особенному вздохнула. Алексей осторожно спросил:

- Клавочка, я, наверное, немного увлекся, утомил тебя?

- Нет, - ответила Клава, - только я на свой ум обижаюсь...

До Алексея только дома, когда он вернулся мыслями к только что пережитым впечатлениям, дошло: поскольку девушка работала по финансовой части, в ее мозгу поэтические образы плохо совмещались с усвоенными профессиональными понятиями. Он еще подумал тогда, что, как ни странно, ему еще нигде не приходилось читать о том, есть ли у женского ума какие-то отличительные особенности...

 

Алексей в ту пору еще не удосужился поразмыслить о том, влекло ли его к подружке или он ходил на свидания по чувству долга, поскольку считал себя человеком обязательным. Встречались они теперь не так часто, как вначале - раз или два в неделю. Прогуливались по улице, где жила Клава, посиживали на скамеечке неподалеку от ее дома. Иногда учтивый кавалер брал руку девушки, клал ее себе на колено, накрывал своей ладонью. Клава делилась новостями на работе, Алексей рассказывал о своей службе в госпитале, красочно обрисовывая перебранки с молоденькими прачками, с которыми он тащил непривычный для себя воз в одной упряжке.

Однажды Клава неожиданно преподнесла другу коробку дорогих папирос. На коробку она отчетливо, аккуратным почерком переписала талантливое стихотворение неизвестного Алексею автора. Любителю поэзии врезались в память слова:

Любовь одна, всегда одна...
Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа верна.
И любим мы одной любовью,
Любовь одна, как смерть одна.

Молодой человек был глубоко тронут и самим подарком и особенно выбором стихотворения, выбором, при котором Клава с недюжинной прозорливостью угадала вкусы своего друга.

Не зная, как выразить свою признательность, Алексей раз пять прошелся туда-сюда около скамейки, на которой сидела Клава, закурил папиросу, закашлялся, поскольку курил редко - только когда был чем-то взволнован. Остановившись, наконец, около девушки, он взял ее за руку, с чувством проговорил:

- Ну, Клавочка, за такой роскошный подарок, я чувствую, мой долг - расцеловать тебя...

Сказать-то он это сказал, а сам никак не мог разрешить вдруг возникшее сомнение: а можно ли целовать девушку, когда они еще так мало встречались, когда им обоим, и особенно ему, еще не ясно, во что выльются их встречи, которые до сих пор блистали разве что только какой-то чуть ли не религиозной сдержанностью поведения обоих. Как в этих условиях отнесется Клава к его поцелую, не оттолкнет ли он ее этим от себя?..

Пока такие назойливые мысли роились в голове горе-любовника, Клава, натура которой оказалась более раскованной, встала со скамейки, сделала полшага, которые отделяли ее от дружка, положила свою легкую руку ему на плечо и, задержав дыхание, бережно коснулась губами его губ, только и сказав при этом:

- Вот...

Поцелуй получился символическим, чувственности мужчины он не задел, да он и не ждал этого. Более того, молодой человек, хоть и очень старался, не мог потом вспомнить, дошло ли у них до этого чуда любви - поцелуев.

То было время, когда Алексей, продолжая встречаться с Клавой, пытался решить для себя мучивший его вопрос: врут, что ли в книжках, что любовь - это такое великое чувство, которое будоражит душу человека, заставляет его переживать неземные радости и. как говорил Маяковский, "адовы" муки, а главное - она, якобы, вдохновляет мужчин на великие подвиги во имя утверждения жизни...

Увы, опыт Алексея, в свое время безоглядно влюбившегося в одноклассницу Валю Светлову, показал ему, что в любви мужчины к женщине все же больше трагического, чем светлого, жизнеутверждающего. В самом деле, что это его целомудренное наитие принесло ему? Только горести и бессонные ночи... А у Вали получилось и того хуже: она оказалась вынужденной выйти на фронте замуж за человека, который был намного старше ее. Алексея от одной мысли - каково-то Вале терпеть объятья нелюбимого сожителя, порой кошки скребли по душе.

А что принес пылкому мечтателю скороспешный роман с медсестричкой Фаей? Да ничего кроме стыда за трусливое бегство от преждевременного хомута пресловутого семейного счастья... И вот теперь Клава. Что ему с ней делать? Может, набраться мужества, вызвать ее на откровенный разговор и честно признаться ей, что обстоятельства пока не позволяют ему положительно решить судьбу их дружбы и, как бы ни было это унизительно, молить ее о прощении.

Молодой человек совсем было утвердился в этом своем намерении и, наверное, осуществил бы его, если бы не очередное вмешательство Ивана, который, встретив брательника у одной из лавок сельпо на Большом тракте, устроил ему нахлобучку, вызвавшую в душе нерешительного жениха новый раздрай.

- Ну, ты чего тянешь, - набросился он на родича, - не оформляешь деваху? Что у тебя - дырки засорились? Ты же обижаешь Клаву - она подумает, что ты брезгаешь ей. А она, по словам моей Гали, на все лады расхваливает ей тебя, говорит, по первому слову готова пойти за тобой, куда бы ты ни позвал... Смотри, дождешься - подруга отвернется от тебя.

Под конец необычного собеседования Иван, вероятно, чтобы подбодрить брательника, хвастливо добавил:

- Мы с Галей, например, уже с полгода живем, как муж с женой, и чувствуем себя, как будто только вчера народились...

При этом Иван умолчал о главном - о том, что окончил курсы бухгалтеров райпотребсоюза, то есть получил приличную специальность, и ждал из области бумагу о своем назначении в один из соседних районов.

 

...Из всего разговора с брательником в мозгу Алексея застряли и разбередили ему душу лишь слова о том, что он будто обижает свою подружку и пренебрегает ее желаниями. Перебрав в памяти, о чем они обычно беседовали с Клавой во время свиданий, молодой человек к своему неудовольствию установил, что они ни разу не завели речь о том, что они думают друг о друге. Конечно, напрямки, в лоб, такой вопрос не задашь, но молчание, точнее, замалчивание таких тем вряд ли будет способствовать душевному сближению партнеров. А возможному жениху вдруг очень захотелось узнать, любит ли его подружка.

Чтобы разговор обо всем этом мог состояться, как это виделось сейчас Алексею, нужна была такая обстановка, чтобы ничто не мешало. На скамейке, где они обычно проводили свидания, на щекотливые темы не заговоришь: она находилась у дома, за окнами которого могли оказаться досужие уши. А их-то Алексей не любил пуще лихорадки. Поэтому на очередном свидании, которое было назначено на середину воскресного дня, молодой человек предложил подружке:

Клавочка, может быть, мы сегодня прогуляемся куда-нибудь за околицу?

А мне все равно, - с готовностью согласилась подружка. - Хочешь, пойдем в рощу - там холодок...

Рощей жители улицы, где был дом Клавы, называли редколесье, которое начиналось сразу же за последними хатами. Был солнечный день начала лета, казалось,- самая благословенная пора, чтобы любить девушек, исполнять их тайные желания, дарить им так называемое счастье, сущность которого они и сами не могли бы выразить словами.

Алексей не помнил потом, о чем они с Клавой беседовали, бродя меж молодых березок и кустов лещины. Его умиляло, с какой радостью Клава устремлялась к каждому цветку, обнаружив его среди зарослей кустарника в траве на какой-нибудь полянке. Скоро она набрала их целый букет, правда, небольшой, потому что детвора с прилегающей улицы тоже любила собирать эти дары природы. Клава поднесла было букетик к лицу своего дружа:

- Какой тонкий запах, правда?

Дружок согласился, боясь признаться Клаве, что он давно уже был лишен способности ощущать какие бы то ни было запахи, потому что еще в восьмом классе средней школы по оплошке надышался хлором, пузырек с которым учитель химии пустил по партам для ознакомления учащихся с этим галогеном.

...Молодой человек все порывался завести с подружкой разговор на волнующую его тему. Не зная, как начать его, он не придумал ничего лучшего, как дать волю рукам. Под одним высоким и развесистым кустом орешника он неожиданно для себя крепко обнял девушку - раз и два, и три. Потом, обцепив лицо Клавы трепетными ладонями, припал к ее губам в жадном, затяжном поцелуе - чтоб приворожить. А когда почувствовал, что девушка ответила на поцелуй, на него, как он вспоминал потом, словно затмение нашло. Он забыл, что шел на свидание с тем, чтобы вызвать Клаву на откровенный разговор, и только потом, если он состоится, если Клава даст понять, что она привержена к нему, он поцелуями и нежностью добьется позволения ласкать ее обнаженную грудь. Почему именно грудь, а, скажем, не плечи, у Алексея был свой резон. Он на всю жизнь запомнил, что медсестричка Фая заставила его полюбить себя именно тем, что в те памятные вечера, когда девушка засыпала в его объятьях, она, почувствовав, что молодой человек тянется к ее грудям, решительным движением срывала с себя бюстгальтер, клала ладонь любовника себе на грудь и прижимала своей рукой. И если бы деваха тогда не спровоцировала их преждевременную близость - как знать, не удалось ли бы плутовке накинуть на шею бычку пресловутую веревочку... Странно, но лишь такой вид законного совокупления укладывался в голове привередливого жениха.

Увы, события после обворожительного поцелуя стали развиваться не по соблазнительному замыслу сластолюбца, а вопреки ему. Вместо того чтобы заговорить с девушкой, выяснить ее отношение к тому, на что их толкала бездумная сводница-природа, он, не помня себя, дал волю рукам, которые обвили стан девушки и бережно опустили ее на траву под орешником. Потом, уцепившись вдруг задрожавшей рукой за подол ее светлого платья, он поднял его, но так, чтобы лицо Клавы осталось открытым. Запомнилось спокойное, даже вроде бы выражающее готовность ко всему лицо девушки и глаза с искоркой любопытства в них. Словно бы Клава понимала, что ждет ее, и хотела испытать, что это за диво, о котором так много судачили между собой подружки, когда настала их пора невеститься. Что же касается невольного кандидата в растлители, то он, вероятно, вспомнив неприятные психические последствия близости с Фаей - своей первой в жизни близости - вдруг с удовлетворением почувствовал, что у него в душе - ни малейшего желания взять девушку. А тут вдруг Клаве заблагорассудилось заявить:

- Я сейчас закричу...

Сказала она это таким спокойным, равнодушным тоном, как если бы давала знать, что ей безразлично - хочешь, делай с ней, что нужно, хочешь вертай оглобли назад, она тут не причем, ее хата с краю... То ли от этого равнодушия подружки, ее покорности судьбе, то ли от подступившей вдруг жалости к девушке, которой он не мог посулить ничего хорошего, но у любовника враз пропало всякое желание связывать с ней свою судьбу. И не только с ней, но, кажется, с любой представительницей слабого, пола. Он отдавал себе отчет в том, что девушки, узнай они о таком его отношении к ним, сочли бы его букой, но он сейчас и к этому был готов. Однако понимал, что Клава ничем перед ним не виновата, он с готовностью помог ей подняться, заботливо оправил на ней платье, смахнул с него прилипшие соринки. Ему понравилась, что девушка вела себя спокойно, в словах ее не было ни тени обиды. Она охотно позволила проводить себя до околицы села, но у первых же домов остановилась и спокойно проговорила:

- Ты не обидишься, если я дальше пойду одна?

"Она еще спрашивает... - с обидой на себя подумал оскандалившийся любовник. - Меня палкой по спиняке огреть, и то показалось бы мало!" Вслух он сказал, стараясь, чтобы это прозвучало как можно более искренне:

- Клавочка, дорогая, если можешь, прости меня!..

Подружка внимательно посмотрела на Алексея, молча повернулась и зашагала прочь. Молодому человеку показалось, что в глазах ее блеснула слеза.

Больше молодые люди не встречались. Алексей первое время испытывал желание объясниться с Клавой. Но какие бы слова оправдания он ни придумывал, все они казались ему фальшивыми. Да и как могло быть иначе, если у него не было к девушке никакого чувства. А ломать перед ней комедию - от стыда сгоришь, да и раскусит она тебя с первого же слова. Другое дело, если Клава была готова выйти за него замуж, зная, что он не любит ее. Когда многие сельские девчата после войны "овдовели" такие случаи в Кустарях бывали. Может, и Клава могла бы решиться на такое, кто знает. Во всяком случае, об Алексее она думала и после того, как они расстались. Об этом свидетельствовала коротенькая записочка, которую она однажды сунула в руку молодому человеку, проходя мимо него по улице, на которой находилось его учреждение. В записке было всего пять слов: "Если ты не хочешь больше встречаться, то извени".

Странно, но больше всего Алексея раздосадовало написанное через "е" слово "извини". "Боже мой! - подумал он.- Получить среднее образование и так безбожно коверкать слова родного языка"...

Из родного села Клава скоро уехала. Молодой человек подумал, что она сделала это из-за их дружбы: разборчивые женихи не прощают невестам их былых связей.

...Спустя годы до бывшего дружка Клавы стали доходить слухи, что его землячка стала одной из известных финансисток области.

 

На работе Алексей, чем глубже вникая в суть того, что делал он и его сверстники, вернее сверстницы, потому что из мужчин в конторе работали только он да Павел Михалыч, старший бухгалтер - чем больше он вникал в эту суть, тем больше у него рождалось вопросов. Последним из них был - почему так низки были ставки заработной платы мастеровых в цехе ширпотреба, учетом операций в котором ему было поручено заниматься. Хотя вопрос этот давно уже был притчей во языцех среди валяльщиков и сапожников цеха, однако почему-то никто из них не смел обратиться по этому вопросу к начальству сельпо.

Алексей, когда с его деловыми предложениями по работе стали считаться, однажды, воспользовавшись тем, что его шеф, старший бухгалтер сельпо Найденов, обычно не очень словоохотливый, был в благодушном настроении, и они остались в конторе одни, решил подойти к интересовавшей его проблеме исподволь. Он как раз составлял ведомость на зарплату мастерам и задал вопрос так, будто сомневался в правильности своих расчетов:

- Павел Михайлович, скажите, как вы думаете - мы наших валяльщиков» сапожников правильно рассчитываем, сообразно заработанному ими?

Бухгалтер, как это было в его привычке, с подозрением, будто ожидая подвоха, уставился на своего подчиненного:

- Что ты хочешь этим сказать? Что мы урезаем их зарплату против государственных расценок?

Тут Алексей подумал, что он поставил вопрос неквалифицированно. Чтобы как-то смягчить напряженность момента, он решил прибегнуть к юмору.

Что вы, Павел Михалыч! Расценки мы блюдем, как невеста свою девственность... Но вы же знаете, сколько берет наш сельский кустарь, не состоящий в артели, за валку пары валенок?

А ты будто не знаешь... Двадцать рублей.

Но это в три раза больше, чем платим мы!

Слушай, Сафонов, что это ты заладил - там больше, тут меньше?... Тебе что, делать что ль больше нечего?

Дальше обсуждать эту тему Найденов не стал. Он жестко посмотрел на докучающего ему сотрудника и не менее жестко проговорил:

- Ты лучше подумай вот о чем: за те две несчастные сотни рублей, которые тебе платят здесь и которых на хлеб да картошку едва хватает, ты у частника, скажем у нашего бывшего кустаревского купца, вкалывать согласился бы? То-то и оно... А здесь за эти гроши сидишь и не рыпаешься. Потому как больше тебе податься некуда. Так и у наших мастеров.

Сказав это, Павел Михалыч встал, нервно закурил и быстрыми шагами вышел из помещения. Больше с такими вопросами Алексей к старшему бухгалтеру сельпо не обращался. Но поскольку неудовлетворенность чиновника-новичка сложившимся положением с оплатой труда работников после беседы с Найденовым только усилилась, он решил со временем дознаться, что думает по этому вопросу их голова - Леонтий Матвеич Палей.

 

...Клава, Клавдюша, Клавочка. Славная девушка, жаждавшая любви. Щедрая сердцем отроковица, готовая ради счастья быть любимой идти на жертвы. Одна из немногих, желавших в любви счастья не столько себе, горемыке, сколько своему возлюбленному. Наивная мечтательница, не понимающая, что любить так самоотверженно, как любит она, в этой жизни опасно, потому что те, кого она и ей подобные почитают идеалом, тоже грезят о неземных созданиях, олицетворяемых ими в образе некоей звезды, которая зазывно улыбается им, особенно в молодые годы, но никогда не дается в руки, и ускользает за горизонт, когда им кажется, что они вот-вот коснутся краешка ее небесных одежд.

Так или примерно так думал Алексей о девушке, будущей финансистке, когда перебирал в памяти всё то хорошее, что было в их почти двухмесячной дружбе. А то, что оно, это хорошее, у них с Клавой было, молодой человек остро почувствовал, когда в душе его снова начал прорастать тошнотворный чертополох разлада, который впервые омрачил его душу еще там, в госпитале, когда он стал плохо думать о медсестре Фае, об ее коварном умысле против его свободы.

Молодой человек стал ловить себя на том, что помимо своей воли, по инерции, выискивает пороки в повадках, манерах говорить, суждениях знакомых девушек и молодых женщин, в частности сотрудниц, вместе с которыми он работал в учреждении. В его отношениях с ними наступило заметное похолодание, что не могло не выйти ему боком: при любой его оплошности по работе и вообще в поведении они стали, что называется, перемывать ему косточки, да так дружно и напористо, что порой доставали до печенок.

Не понимал несчастный книгочей, что от такого состояния его психики и, как результат - таких взаимоотношений с обществом, особенно с нежной его половиной - недалеко и до женоненавистничества. Впрочем, он, кажется, еще и не сталкивался с носителями такого порока духа, а то, чего доброго, при его-то мнительности, копаться бы в себе начал, выискивая его признаки.

...Наверное, на свете есть немало мужчин, которые судят о бедных дочерях Евы с высоты, а скорее, из неприглядной канавы оскорбленного одной из них мужского самолюбия. Таким зашоренным невольникам прискорбного предубеждения можно разве что только посоветовать: протрите глаза, любезные, посмотрите вокруг себя без пристрастия и вы увидите: если и есть среди женского сословия лиходейки, то их отнюдь не больше, чем мужчин - отпетых женоненавистников. Надо только не зацикливаться на черном цвете, в котором вам представляется реальная жизнь. И она, жизнь, рано или поздно обязательно ниспошлет тому, кто терпеливо ищет, обладательницу тех качеств, каких алкает его душа. Так, во всяком случае, думал наш поборник непогрешимой истины.

 

Главной кручиной Алексея в то время было невесть откуда взявшееся сомнение в своей мужской полноценности. Сомневаться в себе он начал после грустного исхода попытки интимного сближения с Клавой в Ореховой роще, когда одного неосторожного слова девушки оказалось достаточно, чтобы расстроить так удачно складывавшуюся дружбу молодых людей. Мало того, молодой человек после разлуки с подружкой ударился в самокопание, начал выискивать причины своего малодушия, сорвавшего его намерение дать Клаве то, чего, по словам брательника Ивана, она ждала от него.

Не понимал молодой человек, что ему для его излечения надо было встретить на своем пути женщину, которая имела опыт обхождения с мужчинами, а главное - которая догадалась бы, в каких трех соснах он заплутался, помогла бы ему причаститься великому таинству радостей и треволнений необъятного мира любви...

 

Одним из соседей Сафоновых был кустарь-валяльщик Лука, тот самый, который, когда на селе ужесточились гонения на кустарей, собирался дать стрекача с глаз долой, подальше от финагентов: эти "кадры", по его словам, желали его погибели. Дядя Лука, как его с юных лет привык величать Алешка, утверждал свою самобытность посредством скороговорки, напоминающей короткие автоматные очереди, а также с помощью присказки "Эх, ёшь те", которой он обильно оснащал свою речь.

И была у дяди Луки и его супруги Агафьи отроковица Луша, которая, повзрослев, скромным росточком и скороговоркой удалась в батю. Что касается внешности и Луши, и ее родителя, то наиболее точно ее может выразить слово "заурядность", только в отличие от отца заурядность дочки была притягательной, подкупающей. Когда она улыбалась Алексею, тому казалось, что такой приветливой, радушной улыбкой его еще никто из женщин не баловал.

Нравилась Луша Алексею и своей ненавязчивой обязательностью, которая в сочетании с мягкостью характера выгодно отличала ее от других знакомых односельчанок.

И еще одна черта душевного склада Луши, которую не мог не оценить Алексей: он не обнаруживал у соседки никаких пристрастий. Казалось, останови ее на улице любой знакомый, заговори с ней, что называется, "за жизнь", и она охотно поддержит беседу на любую тему, расскажет своей милой скороговорочкой о своем житье-бытье, душевно поинтересуется здоровьем и делами собеседника, но таким тоном, что отойдешь от нее и забудешь, о чем шла речь, а ее скромное обаяние так и останется в душе.

Эти привлекательные черты характера соседки, очевидно, способствовали тому, что она в труднейшие послевоенные годы с их невосполнимым дефицитом женихов успешно вышла замуж за бывшего фронтовика, такого же валяльщика, как и ее отец.

Правда, ко времени, когда Алексей переживал разлад с самим собой и окружающим миром, Луша уже ходила в соломенных вдовах. Не заладилось у них что-то с мужем - серьезным на вид и положительным, по словам Степаниды Ивановны, человеком. Прожили молодые вместе недолго - что-то около двух месяцев. А ушла Луша от мужа - вроде и не жалела об этом. Но ее трудно было понять - Алексей никогда не видел, чтобы она теряла равновесие духа, а тем более, чтобы впадала в уныние. Вникать в дела разъехавшихся супругов молодой человек, хотя и болел за Лушу, счел неудобным - чего доброго, овдовевший супруг соседки заподозрит его в корыстности побуждений. Лушу расспрашивать о причинах их разрыва с мужем он тоже не стал. Просто принял этот факт как данность и продолжал относиться к молодой женщине так же по-добрососедски, как делал это до ее замужества.

 

Как-то осенью Алексей, выйдя утром выходного дня на крыльцо и, увидев Лушу во дворе ее дома, тепло поздоровался с ней. Соседка, подойдя со своей стороны к плетню, служившему забором, подозвала соседа и почему-то приглушенным голосом сообщила ему:

- Леш, а ты знаешь, в лесу, за кладбищем, прореживание делают... Молодые дубки валить начали. Отец сказал, чтобы я сходила туда - нам надо у сарая подгнивший столб заменить. Хочешь - пойдем со мной.

- Дубовое бревно нам тоже нужно,- подумав, ответил Алексей, - только без разрешения лесничества опасно: вдруг лесник протокол составит...

- Так мы ночью пойдем, когда лесник спит.

Алексей подумал - прогуляться в лес на пару все веселее, чем корпеть над учебниками. Тем более что отдохнуть от них давно пора бы...

- Ладно, Луш! - оживившись в предвкушении заманчивой перспективы, сказал молодой человек. - Ты смотри на стрелки ваших ходиков. Как они на восемь часов покажут, так выходи. Я буду ждать на тропе за огородами. Пилу я с собой прихвачу.

Сойдясь, когда начало темнеть, на условленном месте, молодые люди задами, как жители их улицы именовали низовье за своими усадьбами, не спеша дошли до сельского кладбища. Оттуда было с полверсты до опушки леса. Ну а там по просветам между деревьями воришки легко определили место лесоповала.

Осень только еще вступала в свои права, ночь была теплая, располагающая к задушевным беседам. Но молодым людям было не до этого: поиски спиленных дубков на лесосеке оказались безуспешными, поваленные деревья успели распилить и вывезти. Посоветовавшись, лесокрады-неудачники решили углубиться в лес, быстро выбрали там дубок нужной толщины. Алексей, нагнувшись, начал торопливо спиливать дерево.

За один прием повалить дубок не удалось - пила оказалась давно не точенной. Нервное возбуждение, охватившее Алексея от сознания опасности, которой они подвергали себя, передалось и Луше. Она проворно выхватила пилу из рук компаньона и принялась пилить сама. Сноровка у нее была: в сельских дворах пилка дров и для женщин была такой же обыденной работой, как и для мужчин. Однако чрезмерная торопливость быстро обессилила ее, она выпрямила стан, чтобы передохнуть. Молодой человек осторожно вытянул у нее из рук пилу, поднапрягся, допилил ствол дубка, отрезал два бревнышка - таких, чтобы было по силам донести их до дома. Подняв их после краткой передышки на плечи, лесорубы-полуночники поспешили покинуть место, где они чувствовали себя в опасности.

Миновав кладбище, ночные путники, которым сейчас казалось, что они - одни-одинешеньки на всем белом свете, присели на гребне канавы, чтобы передохнуть. Алексей спросил - просто так, чтобы не молчать:

- Луш, скажи, ты боишься?

- Боюсь...- почему-то полушепотом ответила молодая женщина. Алексей сначала понял ответ в буквальном смысле: Луша боится лесника. Но потом до его сознания вдруг дошло: в ответе спутницы был какой-то подтекст, какая-то загадочная нотка, которая сразу возбудила в нем нетерпеливое желание допытаться, что она хотела сказать на самом деле. Блеснула догадка: соседке, наверное, хотелось, чтобы ее приласкали. А тут случай благоприятный подвернулся: ночь, полная уединенность, ни дотошных кумушек, ни досужих глаз, рядом сосед - порядочный молодой человек, только, наверное, еще не обстрелянный. А разве это беда? Не она, так другая - кому-то придется наставлять его на путь истинный… Алексей не догадывался, что он сейчас думает за соседку. Правда, не сведущий в женских делах молодой человек не знал, что у Луши был и другой резон подмазаться к великовозрастному простаку. Знакомая акушерка сельской больницы, у которой Луша была накануне и которая поставила ей диагноз - беременность на втором месяце, - насоветовала ей почаще подкатываться к мужику, ибо это якобы необходимо для облегчения будущих родов. А мужика-то своего законного, как на грех, Луша вскоре после консультации лишилась: тот попросту указал ей на дверь. Иди, дескать, к тому, с кем спала до него.

...В том, что Луша пригласила молодого соседа в лес с робкой надеждой - авось парень догадается, что она готова услужить ему, женщина не усматривала ничего постыдного, поскольку желала парню добра. А он, вишь, заботу о ней проявляет - не боится ли она. А чего ей бояться - что он овладеет ей? Да ради всего святого, какой бабенке не лестно быть желанной. Но не может же она сама предложить себя, женщине сам Бог повелел быть стыдливой.

Луша тяжело вздохнула - видно мужик туповат насчет любви - и, поднявшись с гребня канавы, с досадой проговорила:

- Ну, пойдем, что ли... Не ночевать же здесь.

Женщина положила бревнышко поудобнее на плечо, не спе-ша, двинулась в путь. Молодой человек последовал за ней. Когда они подошли к колодцу, откуда было рукой подать до огородов их улицы, Луша остановилась, опустила ношу на тропинку:

- Передохнем капельку...

Алексею показалось, что в голосе молодой женщины прозвучало нечто, напоминающее желанное приглашение быть смелее. Он сбросил свое бревно на землю и, чувствуя, что теперь он уверен в себе, решительно приблизился к спутнице, почему-то вдруг задрожавшими руками обцепил ее голову и прильнул к прохладным губам. И вдруг, к своей радости, почувствовал, что губы женщины шевельнулись в ответ. Только руку она, как бы защищаясь, ни с того, ни с сего вдруг подняла к груди... Подняла, а потом безвольно опустила.

Луш, ты все еще боишься? - сам не зная для чего спросил Алексей, действиями которого теперь управлял не разум, а сама природа.

Н-нет, - неохотно, с досадой произнесла женщина.

Для Алексея это "н-нет" прозвучало как упрек, Луша как бы говорила ему: будь же мужчиной, или не видишь, что женщина в твоей полной власти?

Плохо соображая, что он делает, любовник бурно обнял ставшую ему желанной соседку, чмокнул ее раза три в лицо и, чувствуя, что она повисла у него на руках, осторожно опустил ее на траву. Когда он неумело обращался с одежками Луши, та каким-то бесцветными голосом приговаривала:

- Не выйдет... Не выйдет... Все равно у тебя ничего не выйдет.

Не обращая внимания на беспомощный лепет своей не то жертвы, не то соратницы по грехопадению, Алексей продолжал свое дело, она с неохотой, как потом догадался наш невинный агнец - с напускной - по мере сил помогала ему. Когда раздался звук, как будто что-то порвалось, Луша с жалостью в голосе проговорила:

- Моя резинка...

Как проделать с Лушей то, на что она была сейчас обречена, и к чему сейчас так рьяно стремился он сам, подсказала ее величество природа и кое-какой опыт, обретенный Алексеем в ту печально памятную ночь с медсестричкой Фаей.

Через несколько минут молодой любовник был уже на ногах. Ничего не говоря, не отдавая себе отчета, что стыдится своего поступка, он стал торопливо приводить себя в порядок. Впопыхах проказник даже не подумал помочь подружке встать. Она сама неторопливо поднялась, оправила и отряхнула на себе одежду. И только когда Луша нагнулась за своей ношей, галантный кавалер подскочил и помог спутнице водрузить дубок на плечо.

Алексей не помнил, обмолвились ли молодые люди на последнем отрезке пути до дома хоть одним словом. Скорее всего, оба они хранили молчание, занятые каждый своими мыслями. А подумать и у Алексея и у Луши было о чем. У Алексея в его двадцать с гаком лет нынешнее соитие с женщиной было вторым по счету. У Луши ее теперешнее ублаготворение мужчины - Бог знает которым: все-таки бывшая мужняя жена. Да, видать, и до замужества грешить приходилось. Не за верность же заветам блюсти себя супруг выдворил ее из своего дома. Хотя, как считал Алексей, ему-то до этого какое дело? Жаль, конечно, бедолагу, но что он может сделать, чтобы облегчить ее участь? Не предложение же ей делать - выходи, мол, за него замуж. Молодого человека сейчас больше занимал вопрос, не возьмет ли его опять в оборот тяжкое разочарованье, какое он испытал после близости с Фаей. Погрузившись теперь в эти свои мысли, любовник как бы забыл о спутнице, хотя шагал след в след за нею.

Только когда лесокрады подошли к изгороди усадьбы дяди Луки и дружно, как по команде, прислонили бревна к частоколу, Луша робко положила руки на плечи соседа и чмокнула его в уголок рта. Молодой человек почувствовал себя растроганным.

- Лушенька, - смущенно проговорил он, - прости меня, ради Бога! Я вел себя как последний негодяй.

Луша, наверное, желая показать, что она более опытна в делах любви, потрепала кающегося грешника за вихры и поспешила успокоить его шуткой:

- Не клянчи... Больно нищий лобаст - Господь подаст.- Слова не ахти какие утешительные, но на душе неопытного любовника непроизвольно зашевелилось что-то теплое к этой скромной женщине. Ведь в противоположность к Фае Луша, отдавая в его распоряжение свое тело, не преследовала корыстной цели. Молодой человек приласкал свою милую соседку и, как мог, с чувством расцеловал ее. Хотя и догадывался смутно, что от навязчивых мыслей, порожденных его нечистоплотным поступком, ему так легко отделаться не удастся.

 

"Не в коня корм", "Что посеешь, то и пожнешь" - таковы были первые оценки вчерашнему приключению, которые пришли в голову Алексею на следующее утро. Слова эти, по его мнению, лучше всего передавали то разочарование, которое овладело им при воспоминании о своем необдуманном поступке. Ведь то же самое он испытывал после скороспешного фронтового романа с медсестрой Фаиной. Только за два года, которые протекли после его, как он сам называл это, "краденого полового крещения", душевный неуют у него как-то сгладился, или он постепенно притерпелся к нему.

Теперь, когда ощущение дискомфорта, хотя и в ослабленном варианте, опять смутило его душу, пытливый ум доморощенного мыслителя начал искать истоки, первопричину болезненных реакций на то, что по его мнению, должно приносить мужчине помимо плотской радости хоть какое-то моральное удовлетворение.

Алексей вспомнил, что в ранней молодости он взахлеб проглатывал страницы сочинений Мопассана, в которых автором красочно расписывались картины интимных отношений мужчины с женщиной. С не меньшей жадностью впитывал в себя Алешка-подросток и бахвальства взрослых ребят со своей улицы об их амурных похождениях, скорее вымышленных, чем бывших на самом деле. В результате пылкое воображение юнца начало рисовать ему такие захватывающие картины обладания женщиной, такие соблазны чувственных наслаждений, что у него порой сердце заходилось...

А на поверку пресловутое счастье совокупления с дочерью Евы оказалось такой будничной процедурой... Все равно как спилить дубок, который они с Лушей принесли домой. Однако дальнейшие события, в том числе и последующие встречи с соседкой, показали, что выводы Алексея были преждевременными и предаваться минорным настроениям он несколько поспешил.

 

После ночного похода молодых людей в лес, когда, по горестному признанию соломенной вдовушки Луши, они не устояли перед бесовским искушением, прошло несколько дней. Алексей, одолеваемый угрызениями совести вкупе с любопытством, переживает ли соседка из-за их прегрешения так же, как он, начал ломать голову над тем, как ему поскорей увидеться с Лушей. Просто так заявиться в дом к ее родителям он не осмеливался - Бог знает, что они еще подумают о незваном госте. Как назло, обстоятельства складывались так, что осуществить свое намерение молодому человеку никак не удавалось. Днем он был на работе, а вечером у Луши дома собиралась вся семья: отец, мать, младшая сестра. Выход нашла сама Луша, доказав, что она гораздо находчивее своего соседа, к которому она после ночного похода в лес, видно, потянулась сердцем.

 

В воскресенье, когда все ее домашние ушли на базар - отец, чтобы продать сработанные за неделю валенки, мать с младшей дочерью, Анфисой, чтобы закупить на предстоящую неделю съестного - соломенная вдовушка, глянув через плетень во двор Сафоновых, увидела Алексея. Он как раз, закончив уборку в коровьем хлеву, вытирал об траву подошвы своих солдатских ботинок. Подойдя к плетню, Луша, приглушив голос, окликнула соседа. Когда Алексей, почувствовавший удовлетворение - сбывается, наконец, его пожелание - подошел к плетню, молодая женщина, поздоровавшись и преодолевая стыд и смущение, подняла глаза на своего сообщника по греху. А тот уставился было в них, словно ему хотелось уловить в их глубине ответ на одолевавшее его любопытство - как жертва его бесцеремонности встретит его теперь. Любовник уже забыл свое раскаянье - его вожделение самца, парализовавшее волю хозяина, жаждало благосклонности стоявшей у плетня молодой женщины. Но Луша, не имея сил, чтобы преодолеть обуревавшие ее чувства, застенчиво опустила глаза и, запинаясь, в своей манере - скороговоркой - протараторила:

- Леш, поговорить надо... Ты не зайдешь на минутку?

Молодой человек, не раздумывая, кивнул в знак согласия, повернулся и, бросив через плечо: "Я сейчас", направился вглубь своего двора, чтобы убрать вилы в сарай и повесить замок на дверь сеней - дома у них никого не было.

...Первое, что разглядел Алексей, шагая вслед за Лушей к хате соседей, это - что молодая женщина заботливо поработала над своей внешностью. Ее темноватые волосы были заплетены в небольшую косу, лицо с легким налетом конопатин тщательно припудрено. Одета она была в хорошо отглаженную светлую батистовую кофточку и модную юбку из гладкокрашенного шевиота.

"Не такая уж она и заурядная, - с удовлетворением подумал Алексей о соседке. - Во всяком случае, иные наши конторские женщины в будничной кухонной одежде выглядели бы заурядней".

Тем временем хозяйка провела гостя в горницу, которая, как и у многих жителей Кустарей, не блистала богатством убранства: стол, над ним небольшое зеркало на стене, пара венских стульев, У стены - большая деревянная кровать, накрытая тканьевым одеялом. На ней ночью, по-видимому, отдыхают родители. Младшая дочь, как догадался Алексей, стелет себе постель на большом сундуке с плоской крышкой, который он видел на кухне. Где коротает ночи Луша, Алексей интересоваться не стал. Повеяло теплом в душу молодого человека, когда он отметил про себя, что у соседей в правом углу красовалась божница с лампадкой перед ней, а в левом - развесистый фикус в деревянной кадке с двумя ободами. Точь-в-точь, как дома, у мамани.

Не успели Луша с Алексеем войти в горницу, как молодая хозяйка поспешила к окошку, выходившему на усадьбу Сафоновых, и старательно задернула занавеску на нем.

- Не хочу, чтобы твоя маманя увидела тебя со мной. Она и так смотрит на меня искоса - ревнует, что ли, - с сожалением, как бы извиняясь перед гостем, проговорила молодая женщина.

- Так у нас дома никого нет, - попытался Алексей успокоить соседку.

А вдруг тетя Стеша вернется. Да еще с кем-нибудь из чужих?

Ну и пусть ее...

Алексей полагал, что Луша беспокоится за свою женскую честь, но соседка оказалась мудрее.

- Мне-то все равно, - сказала она, - я и у отца, и у мужа, как говорят в народе, уже отрезанный ломоть, а тебе еще перед невестой предстоит честь закупать. Не хочу, чтобы про тебя по селу сплетню пустили - мол, Алешка Сафонов со вдовушками вахляется.

Луша усадила гостя на один из стульев, сама продолжала суетиться, делая вид, что прибирается в комнате: то поправит скатерть на столе, то одернет покрывало на родительской постели, то зачем-то веник возьмет в руки. Угомонилась она, только предавшись вдруг воспоминаниям.

А ты знаешь, Леш, - начала смущенно вдовушка, садясь на стул напротив Алексея, - ты еще в школьные годы многим нашим уличным девчатам нравился...

Чем же это? - улыбнулся Алексей.

Не знаю... Наверно, своей скромностью... Тем, что не похож был на сельских шалопаев, которые из-за лени побросали школу на пятом-шестом классе. И еще - ты интересно рассказывал разные истории из книжек.

Молодой человек вспомнил: на него в ту пору иной раз действительно накатывало - он отрывался от учебников, выходил на улицу и, когда на завалинке собиралась небольшая компашка, пересказывал что-нибудь из прочитанного. Помнится, ему тогда очень хотелось понравиться девчатам, выказать себя этаким докой-грамотеем.

Луша призналась:

- В пору девичества я часто заглядывалась на тебя - ты мне казался таким умным, серьезным... Самой-то мне поучиться не удалось: в пятом классе я заболела корью, когда выздоровела, оказалось, что много пропустила, меня оставили на второй год. А потом отец оторвал меня от школы, заставил помогать ему отделывать валенки. Так я и осталась недоучкой... А помнишь - мы, девчонки, стучали по вечерам тебе в окошки, зубрилой тебя обзывали... Это я тебя так дразнила. Но ты на девчонок тогда никакого внимания не обращал.

И вдруг, чисто по-женски - без всякой связи с предыдущим Луша спросила:

- Скажи, Леш, я тебе хоть немножко нравлюсь? Да ты не отводи глаза - я тебе не навязываюсь. Только запомни - тебе я была бы самой преданной, самой послушной женой... И даже не потребовала бы, чтобы ты расписывался со мной.

Алексей впоследствии, вспоминая эти сердечные излияния молодой соседки, чувствовал непроизвольно острые приступы жалости к этой непритязательной женщине, которая, по-види-мому, души в нем не чаяла. И даже, кажется, сожалел порой, что не откликнулся тогда на зов этой несчастной.

...Разговаривая с Лушей, молодой человек обратил внимание, что она совсем не умеет кокетничать, как это делали молодые сотрудницы в его конторе. Она сыпала своей скороговоркой, иногда, в знак удивления слегка всплескивала руками. Красила лицо Луши улыбка смущения, а этому чувству, видать, она отдавала предпочтение.

Как-то сам собой зашел у молодых людей разговор о том, почему Луша ушла от мужа. Точнее, Алексей не выдержал, задал-таки соседке вопрос, который вертелся у него на языке:

- Скажи, Луш - ты была девушкой, когда выходила замуж? Молодая женщина смутилась, потупила глаза, но потом, видимо, взяла себя в руки, заговорила твердым голосом, глядя парню прямо в лицо:

- Знаешь, Алексей, за такой вопрос тебе иная бабенка могла бы и пощечину залепить. Что мы, девушки, по своей воле что ль бабами делаемся?.. У меня в молодости, в девичестве, грех не от меня был, я не чувствую и не считаю себя виноватой. Мне не было еще и семнадцати, помню - к нам в гости приехала из областного города двоюродная сестра мамы с сыном Павликом. У парнишки был, помню, такой красивый русый чубчик, и он так здорово играл на гармошке - ну, прямо как артист. Я готова была слушать его часами. А когда он глядел на меня как-то особенно, мне казалось, что он проникает мне прямо в душу. Я поняла, что тоже нравлюсь ему. Я не чуяла беды - мне было так хорошо с ним...

А однажды, ранним утром, когда отец с матерью были в поле, а мать Павлика ушла на базар, я сквозь сон почувствовала, что кто-то крепко обнял меня. Поначалу я даже не сообразила, в чьи руки попала. Когда открыла глаза - вижу, это Павлик, гость наш, тискает меня. Я испугалась, уперлась кулаками в лицо нахала, выскользнула из-под него, выскочила во двор ... Хотела закричать, да во время спохватилась - сообразила, что тогда бы все село узнало о моем позоре. Да и не понимала я еще тогда, что сделал Павел со мной. К тому же у меня в то время как раз шли месячные - попробуй, угадай, отчего кровь... Боли я особой не чувствовала тогда. Скорее всего, с испугу. Ни маме, никому другому о том случае ничего не сказывала. А когда выходила замуж, Володька, жених, ни о чем таком меня не расспрашивал. Только недели через три после свадьбы суженый ни с того, ни сего стал вдруг волком на меня смотреть, придираться по всякому пустяку, обзывать грязными словами.

А потом как-то к нам пришел зачем-то Петька, дружок Володькин. Муженек и спрашивает его: "Скажи, кореш, ты, когда женился, девка твоя честная была?". Тот в ответ сморозил что-то. Ну, вроде того - мол, девки честными бывают, только когда в зыбках качаются. Володька тут выругался по-скверному и говорит дружку: "Слушай, Петьк, отведи мне руку, я звездану свою шалаву по уху, чтобы у нее пропала охота притворяться невинной".

- Ну, тут уж, - продолжала соломенная вдовушка, - дураку было яснее ясного, что мой мужик спит и видит, как бы не мытьем, так катаньем сдонежить меня... Я выбрала момент, когда Володьки не было дома, собрала свои пожитки, погрузила их на тачку и покинула опротивевший мне дом. А поскольку с тех пор прошло больше двух месяцев, а муж ни разу не удосужился прийти к своей законной супруге, мне, наверно, пора выбрасывать бумажку о нашем браке...

На Алексея исповедь брошенной жены произвела удручающее впечатление. Он чувствовал - ему надо было сказать какие-то слова этой, видать, славной женщине, с которой так жестоко обошелся законный супруг. Ведь она так нуждалась сейчас в утешении, может быть, даже надеялась втайне на великодушие, на помощь соседа. Еще бы! Она же якобы ждала ребенка! У Алексея даже мелькнула мысль - а не пойти ли ему к этому Володьке, поговорить с ним по душам - ведь не изверг же он, в конце концов...

Занятый своими мыслями, молодой человек заерзал на стуле, нетерпеливо поднялся с него, начал чуть ли не бегом вышагивать взад-вперед по горнице, нервно тереть себе подбородок, как он это привык делать, когда волновался.

Луша, конечно, догадывалась, что это она взбудоражила гостя своими сетованиями, заставила его переживать за себя, да так, что ему вот-вот тошно станет... Повернется он, да и выпорхнет - поминай потом, как звали. А этого Луше не хотелось, не для этого, видать, она звала к себе соседа. Поэтому она встала на пути мечущегося парня, да и уставилась с озорнинкой в глазах прямо ему в лицо. Алексей остановился озадаченный: такого горячего, такого зазывного взгляда ему не дарила еще ни одна женщина!

Прежде чем слегка озадаченный соседушка успел что-либо сообразить, он уже неумело обнимая соседку за плечи, а она то стыдливо опускала глаза, то притворно робко поднимала их и без умолку говорила, говорила что-то.

До возбужденного мужчины доходили только обрывки сбивчивой и не очень-то вразумительной речи вдовушки:

- Заглядывалась на тебя через плетень... мечтала ночи напролет... ждала как светлого воскресенья...

И - с мольбой в глазах, которые вдруг увлажнились: - Леш, ты меня не осудишь, если я... если мы... Ты ведь той ночью, за огородами, только раздразнил меня... Ой, что это я, дурочка, разболталась...

Луша закрыла лицо руками. Сквозь пальцы Алексей разглядел, что щеки соломенной вдовушки стали пунцовыми. Она выскочила на кухню, долго гремела рукомойником, пытаясь - вот глупенькая!- холодной водой согнать краску стыда с лица. Алексея поведение Луши тоже взбудоражило. Сделай Луша еще один отчаянно смелый шаг и молодой человек, казалось, потеряет контроль над собой.

И Луша сделала такой шаг... Она, вернувшись с кухни, деловито, с женской сноровкой, разобрала постель родителей и, повернувшись к Алексею, потупила глаза:

- Вот...

Последующие миги, в течение которых мужчина и женщина, не глядя друг другу в глаза, освобождались от верхней одежды, женщина поднимала и заворачивала одеяло, а потом ждала, пока гость уляжется в постель и сама юркнула ему под бочок - из сознания Алексея со временем испарились. Но с какой силой она обняла его за шею и как трепетно прижалась к его боку - это благодарная память бережно сохранила.

Когда Алексей осмыслил, что то, о чем он порой грезил по ночам, как о чем-то недостижимо далеком, почти нереальном, теперь в его полном распоряжении, и коснулся трепетными пальцами груди Луши, такой теплой и такой желанной, и уставился при этом в глаза женщины, та застенчиво проговорила:

- Леша, милый, не надо так смотреть на меня, а то я очень смущаюсь. И, пожалуйста, не торопись давать себе волю. Ты мне сейчас так желанен... а после того, как мужчина овладеет женщиной, возлюбленные как-то охладевают друг к другу. Тебе это не приходилось испытывать?

Молодой любовник усмехнулся про себя: не дай Бог испытать такое еще раз! Это он вспомнил о Фае, госпитальной медсестре, о ее коварной попытке охомутать его, тогда еще зеленого недотепу. Ему сейчас подумалось: он и теперь мог бы питать к фронтовой подружке теплые, дружеские чувства, если бы не ее молчаливая, но зловредная нахрапистость. Впрочем, винить ее он ни в чем не хотел - понимал, что деваха тогда почему-то очень спешила обрести законного спутника жизни.

A Луша тем временем, попросив гостя поцеловать ее, и сама обцеловав его лицо, вдруг начала рассказывать о буднях своей короткой супружеской жизни, о постоянных попрекал и грязных ругательствах, которыми потчевал ее муж-истязатель. Рассказывала женщина о своих мытарствах спокойным, даже равнодушным голосом, будто все эти семейные неприятности пришлось переносить не ей, а какой-то посторонней женщине. И странное дело - сознание у Алексея прояснилось, он видел теперь в соседке не предмет своих вожделений, а человека, такого же, как он сам, одолеваемого такими же заботами и огорчениями, живущего тщетными надеждами на случайное везение и так же радующегося порой, если так называемое счастье благосклонно одарит его скромной улыбкой.

Мелькнула пронзительная мысль: сейчас женщина настолько открыта, настолько доступна, что возьми ее за руку, предложи пойти с ним хоть в дальнюю дорогу по жизни, хоть просто в постель, как это сделала сейчас она сама, не требуя от него никаких обещаний - она не воспротивится, скорее наоборот, посчитает, что это так и нужно. А он, дурачок, не удосужился догадаться, что Луша все это время, как пришла ее пора невеститься, тянулась к нему, ждала терпеливо его смелого шага.

Это нежданное наваждение было таким сильным, что любовник поднялся на локтях и посмотрел в карие глаза Луши долгим испытующим взглядом. Соломенная вдовушка не отвела глаз, подумала, видимо, что молодой соседушка проявил, наконец-то, интерес к ней не только как к женщине, но и как к божьему созданию с такими же побуждениями и опасениями, как и у него. Она улыбнулась любовнику доброй, немного заискивающей улыбкой. Это длилось несколько мгновений. Радуясь доброму расположению дружка, Луша с робкой надеждой в голосе поинтересовалась:

Леш, ты вправду не презираешь меня?

Что ты, Луш! Если бы я знал, что ты такая... - Алексей хотел сказать "простая" - вовремя осёкся - слово-то для женщины оскорбительное!

Если бы знал, что ты такая душевная, - нашелся он, наконец, - мы бы давно стали друзьями.

Ну, а я тебе всегда мечтала быть подругой. И не только...

Тут Луша повернулась к Алексею, положила руку ему на грудь. Рука ее непроизвольно скользнула по животу мужчины, спустилась ниже, отдернулась вдруг. Пo телу женщины легкой волной прошел трепет.

...Когда любовник сделал движение, будто он намерен приступить к тому, ради чего Луша заманила его в постель, уложила рядом с собой, она, коснувшись ладонью его груди, дала знак - не спеши, мол. Потупив глаза, она несмело спросила:

- Леш, признайся, ты уже бывал с женщиной?

Молодой человек смутился - ему не хотелось вспоминать, как недружелюбно, если не сказать бессовестно, обошлась с ним фронтовая подружка Фая.

- Мне не хотелось бы ворошить старое, - поколебавшись, признался он. - Считай, что наш грех на лужайке за ночными огородами был моей первой попыткой...

- Тогда мне придется поучить тебя счастью, - сказала Луша.

- Как это? - не понял Алексей.

- Ну, так... То, что было у нас с тобой той ночью, это не настоящее счастье, а собачья радость. Мужчина с женщиной, если они любят друг друга, сходятся не ради этого.

Интересно... А ради чего же?

Ну, это мне трудно объяснить словами. Я попытаюсь по ходу дела, ну... когда ты будешь во мне, говорить тебе, что и как надо делать. Я от Володьки кое-чему научилась и надеюсь, что тебе это тоже понравится.

- Ну, я думаю, - с сомнением в голосе проговорил Алексей,- тут мужик на мужика не приходится...

- А ты голову-то себе чепухой не забивай... Главное тут - чтобы ты чуточку любил меня...

У любовника промелькнула мысль: о своем чувстве она не говорит, но то, что она тянется к нему, как ночная бабочка к свету - сквозит во всем ее поведении.

Ну, хорошо, Луш, попробую вверитъся тебе, - шутливым тоном проговорил любовник.

Вот и ладно... Только чур! Когда начнем, ты старайся не перечитъ мне. Это для твоего же блага. И запомни - все время держи себя в руках. Порой это будет трудно, но тем слаще будет наша... наши объятья.

Луша подвигалась на постели, приняла на себя любовника:

- Ну, начинай!..

Сказала это женщина, когда любовник был уже у нее во чреве. Чтобы он понял, чего от него хотят, Луша терпеливо поясняла:

- Подвигай не спеша тазом, вперед-назад, вперед-назад. Так... Вот теперь я тебя чувствую в себе... Еще... Еще... Да не спеши ты, торопыга! Тебе ведь хорошо, правда? А мне и подавно.

Алексей чувствовал, что ему сейчас хочется слиться с женщиной воедино... Луша между тем прошептала любовнику на ухо:

- Леш, будь миленький, поцелуй меня, а то я ненароком отвлеклась - никак не настроюсь что-то...

Алексей с удовольствием выполнил просьбу своей желанной. В ответ Луша обвила шею дружка горячими руками, накрыла влажными губами его рот, несколько раз приподняла и опустила чресла…

- Как хорошо-то, Лешенька, правда? - заходясь от чувственного восторга, - на одном выдохе произнесла счастливая женщина.

"Еще бы! - мысленно ответил довольный любовник. - Особенно когда под тобой извиваются ужом?..

- А теперь я маленько помогу тебе...

И, следуя побуждению во что бы то ни стало угодить дружку, Луша начала играть бедрами: то, в такт движениям торса любовника, сведет их, то снова разведет. Алексею этот прием настолько пришелся по душе, что он подумал: а не соблазнить ли потом соседку на второй "сеанс"? Но пожелание это оказалось невыполнимым: с часу на час должны были вернуться с базара Лушины родители.

А Луша тем временем буквально сдавила дружка в объятьях:

- Леша, милый, у меня сейчас начнется... Нажми!.. Еще, еще... Если можешь, поглубже! О-о-о... Пошло...

Алексеем тоже овладело неизъяснимое чувство плотской радости. Было такое ощущение, будто по телу пропустили электрический ток. Но это был ток особенный: любовнику хотелось, чтобы его пропускали по телу как можно дольше.

Когда молодые проказники немного отдохнули, Луша, тихонько засмеявшись, вдруг не без подначки возвестила:

- Теперь бери меня замуж - в моем ребенке будет частичка и твоей крови.

Алексей слышал от матери, будто соседская дочка ушла от мужа, будучи в положении, но ему сейчас захотелось удостовериться.

Луш, а ты уверена?- спросил он.

В чем?

В том, что у тебя будет ребенок.

Уверенней не бывают, - со вздохом ответила несчастная женщина.- Только не надо больше об этом. Поводов для расстройства и без того достаточно.

А после, в сенцах, провожая компаньона по грешной утехе, Луша строго предупредила его:

- Не вздумай проговориться тете Стеше... насчет моей шутки о женитьбе. Она потом волком смотреть на меня будет. Да и любая мать на ее месте поступила бы точно так же.

Чтобы не выдать Лушу, а вместе с ней и себя, свое гостевание у соломенной вдовушки, Алексею пришлось выбираться от Луши огородами, потому что маманя должна уже была к этому времени вернуться домой. Что делать - ревновала Степанида Ивановна своего сынулю к Луше не на шутку. И хотя прямо о своей неприязни к соседке мать не говорила, ее недружелюбие к обездоленной женщине Алексей чувствовал на каждом шагу. Особенно с тех пор, как Луша, уйдя от мужа, стала слишком любезно, по мнению Степаниды Ивановны, разговаривать с ее любимым детищем. Поэтому Алексей в целях маскировки вернулся домой с охапкой травы, за которой он якобы ходил в кусты за огородами - чтобы, дескать, их Буренке не скучно было коротать ночь.

 

Остаток дня, в который произошло знаменательное для него событие - "половое крещение", как он не без сарказма окрестил это про себя - Алексей провел, критически осмысливая детали своего и - само собой - Лушина поведения во время этого действа. Больше всего молодого человека волновало - не ударил ли он в глазах женщины, имеющей опыт любви, лицом в грязь, не опозорился ли. Думать о затруднительном будущем Луши-матери ему не хотелось. Вместо этого он почему-то вспомнил наставление дяди Григория - мужа младшей сестры отца - Клавдии. Этого родича Алексей уважал за трезвый ум, за высокое мастерство - валенки, которые он, не жалея сил, выкатывал и с великим тщанием отделывал - шли нарасхват, а особенно за недюжинное мужество и умение прощать: дядя оттрубил в советское время три года в так называемой трудармии, где он пожертвовал на благо становления социалистического государства часть своей правой ноги. Так вот этот человек, когда Алексей вернулся с фронта, во время одной из задушевных бесед сказал ему:

- Помни, племяш, - объятия с любимой женщиной для любящего мужчины есть высшее счастье на земле. Так что мое тебе самое горячее пожелание - не прозевай свой звездный час!

"Этот час, наверное,- подумал Алексей в тот день, - укладываясь в свою холостяцкую постель, - и подарила мне соседка Луша. Ведь я, наверное, люблю ее. Не с таким, конечно, юношеским полоумием, с каким я гонялся за Валей Светловой, зато в моем чувстве к Луше присутствует что-то теплое, задушевное, чего тяготение к Валентине, взбалмошной девчонке, во мне никак не задевало".

Это были последние мысли умиротворенного любовника в тот многотрудный и памятный для него день. И, кажется, впервые за много дней трудяга почивал спокойным, здоровым сном, после которого ему дома и в его учреждении и дышалось легко, и работалось с удовольствием.

 

Кстати, тот рабочий день выдался у Алексея особенным: неделю назад в потребительской кооперации района началась отчетная кампания. Руководители обществ отчитывались перед пайщиками о достигнутых ими результатах, а заодно и о допущенных недочетах. Правленцы разъезжались по отдаленным деревенькам, собирали там сходки, докладывали сельчанам, сколько чего было продано, на какие суммы, сколько было растрат и хищений...

Председатель кустаревского сельпо Леонтий Матвеич Палей встретил секретаря правления Алексея Сафонова на крыльце конторы.

- Почему пришел на работу без плаща? - как всегда спокойным, бесстрастным голосом спросил Палей. - Нам же с тобой предстоит поход - отчитываться пойдем.

- Можно поинтересоваться - куда?- в тон шефу, спокойно спросил секретарь.

- В Заовражье... Слышал о таком?

- Не только слышал, но и ездил туда пацаном. С родителями.

Вот и ладно - дорогу знаешь, не собьемся. Только плащ ты зря не захватил...

Так дождя же не ожидается - на небе ни облачка. Но почему пешком? У нас же на хоздворе какое-никакое конепоголовье...

Все лошади в разъезде... Не станут же продавцы хлеб на горбу в мешках таскать? В общем, не будем мешкать. Сейчас я возьму папку с отчетом и - в путь. Дай нам Бог поспеть в деревню хотя бы к обеду. Конец не близкий - целых десять верст.

Дорога путникам не была в тягость. В войну и в трудное послевоенное время люди привыкли преодолевать версты между деревушками в основном на своих двоих. К тому же обычно скупой на слова предсельпо мало-помалу разговорился. Начал он с лишений и бедствий, в которые ввергла сельчан разорительная война, постепенно перешел к обрисовке помех, тормозящих нормальное развитие кооперативной торговли в настоящее время.

- Даже товарами первой необходимости не можем обеспечить деревню. Родится у колхозницы ребенок, мы хотя бы метр ситца на пеленки не всегда можем ей продать. А то, что поступает - расходится в первую очередь по начальству района... Получили мы недавно полсотни метров кашемиру - ткань такая шерстяная, одна из самых дешевых. Юбки, платья женщины из нее шьют. Товар поступил прямым назначением - для стимулирования закупки сельхозпродуктов. Это, чтобы тебе было понятно,- такая форма товарообмена. Сдает, скажем, крестьянка нам два десятка яиц - по госрасценкам, само собой,- а это сущие гроши. В порядке встречной продажи мы ей отпускаем один метр кашемира, платит за него покупательница уже не копейки, а рубли...

И что же ты думаешь - много мы заготовили на эту партию кашемира яиц? Как бы не так! На него, на этот кашемир, наложил свою властную руку не кто иной, как сам хозяин района - второй секретарь райкома партии Зыков! "Без моего ведома чтобы ни одного метра ткани не отпускали",- такова была его резолюция. А на другой день заявилась на склад супружница секретаря, обращается к заведующему: "Василий Иваныч сказал, что мне тут оставили десять метров камеширчику". Она так и сказала: "камеширчик". Вообрази себе - жена второго секретаря - считай, районного царька, не может даже названия ходовой ткани заучить!

Произнеся такую непривычно длинную для него речь, предсельпо замолк. У Алексея же все это время вертелся на языке вопрос, на который ему в свое время не мог ответить старший бухгалтер Найденов. Вопрос этот молодого человека мучил - он касался хлеба насущного, зарабатывать который, по его мнению, всё изощреннее мешали чиновники. Зачем они это делали, он сам понять не мог.

- Леонтий Матвеич, - начал Алексей издалека, - как по-вашему, государство у заботится о народе, в частности, о наших ремесленниках?

Палей, посмотрев на спутника, спросил с улыбкой:

- А полегче вопрос ты задать не можешь? Я ведь вузов не кончал, сам по некоторым вопросам в дебрях блукаю.

- Ну, возьмем наглядный пример - рабочих нашего цеха ширпотреба. Мы платим, например, валяльщикам по двести с небольшим рублей в месяц. А каждый из них дает доход государству до четырехсот рублей. Это же несправедливо...

- Но ведь как-то они, ремесленники, все же выкручиваются!

Да, наверно, выкручиваются... Взять моего родича, дядю Григория. Он валяльщиком в артели инвалидов работает. Так вот он, оттрубив восемь часов над горячим котлом в артели, перекусит, отдохнет часок и снова к котлу, теперь уже домашнему. А что делать - жена, трое детей, зарплаты даже на хлеб не хватает. Об одежде и гадать нечего, вы же говорите, в наших лавках даже ситцу не купишь. А спекулянты за тряпки, за шмотки, знаете, сколько с нас, оборванцев, дерут!.. Вот дяде и приходится каждую ночь вкалывать до первых петухов, пока не почувствует, что с ног валится. А в пятом часу утра снова на ногах - до рабочего дня в артели надо обязательно валенок выкатать, чтобы не по-нищенски жить...

Ты забыл еще упомянуть - не без ехидства поддакнул Палей,- что в один будничный день к дяде явится фининспектор и заставит его выкупить патент, а это не менее полутора тысяч рублей в год, верно? В противном случае работягу привлекут к суду, а то и орудие его производства - котел - разобьют вдребезги.

- Но ведь у него семья, дети, неужели государству это безразлично?

- Эх, Леха, какой ты еще... - подбирая слово, такое, чтобы не обидеть парня, Леонтий Матвеич остановился, зажег папиросу, которую до этого достал из пачки, - птенец, я хотел сказать. Кому у нас до этого дело - трое детей, пятеро детей... А ты объяви бойкот, не женись: одна голова не бедна, а и бедна, так одна. Я недавно в область ездил, там в доме колхозника ночевать пришлось. Соседом по койке оказался мужик - интересная личность. Лет пятьдесят ему, а бородой оброс - чуть не по самые глаза. Разговорились мы - ночь-то длинная. Оказалось - он из соседней области. Крестьянствовал, пока не стали всех сельчан в колхоз загонять. В 1933 году, когда жуткий голод охватил чуть не всю Россию, схоронил, а верней - закопал без всяких обрядов жену и двоих детей. Сам чудом выжил, бросил дом и перебрался в город. Там ему повезло - приняли уборщиком в рабочую столовку на заводе. Слава Богу - от голода оклемался. Потом его снова потянуло было на родину. Приехал, показнился на сельскую жизнь - за работу колхозникам учетчики ставили палочку - так земляки окрестили трудодень, а что причтется по осени на эту палочку - одному Богу известно. Сравнил он жизнь колхозников со своей городской, продал дом и снова подался в город. Надоест в одном - переберется в другой. Место в заводском общежитии, не то в доме заезжих всегда найдется. Работы - навалом: сторожа, дворники, уборщики везде нужны.

Тут Леонтий Матвеич замолчал, ушел в себя, как это с ним частенько случалось и в конторе сельпо. Сидит, бывало в своем кабинете или в бухгалтерии, разговаривает, а потом вдруг замолкнет, уставится глазами в одну точку, будто рассмотреть хочет что-то важное, а что - поди, угадай.

...Хорошо хоть, что впереди уже завиднелся поселок - цель путешествия сельпачей.

- Ну, вот - кажется, подходим, - без эмоций заметил Палей. Дорога в этом месте спускалась в широченный овраг с пологими откосами. Когда путники достигли середины оврага, на них обратили внимание ребятишки-мордвинята, забавлявшиеся с вислоухим, резвым кутенком. Наверное, чтобы щегольнуть знанием русского языка, мальчишки начали поочередно выкрикивать:

- Эй, хрен галанскей!

Алексей не мог удержаться от усмешки:

Почему именно голландский, а, скажем, не мадьярский? Они ведь, наверное, имеют в виду сыр?

Ну, сыр - не сыр, - рассудительно возразил Леонтий Матвеич, - а в народе говорят - каковы батьки, таковы и детки. Сказываются межнациональные распри, которые сознательно провоцировали царские чиновники. Мы для этих пацанов - чужаки. К тому же они вряд ли понимают то, что выкрикивают.

...Продавщица торговой точки в поселке - тридцатилетняя вдовушка Паша собрала своих земляков около отцовской хаты, в которой она жила. Народу скопилось немного. Алексей насчитал - для протокола - менее трех десятков человек. Отчет председателя сельпо, по мнению секретаря, люди прослушали без интереса. Да и какое им было дело до того, сколько сельпо в минувшем году выручило от торговли денег - заовражцы не видели ни этих капиталов, ни товаров, на которые они были выручены. У них в поселке не было даже захудалого помещения для торговли. Да они в нем и не нуждались. Соль, керосин, спички и раза три в год несколько ящиков хозяйственного мыла свободно размещались в небольшом амбарчике, в котором летом ночевала Паша.

Когда Алексей после доклада шефа обратился к публике с вопросом, не желает ли кто взять слово, ответом ему было тягостное молчание. Выступать было некому. На три десятка женщин-мордовок приходилось всего трое мужчин преклонного возраста. Как потом узнал секретарь, на пять десятков дворов села насчитывалось только девять более или менее здоровых мужчин, оставшихся в живых после войны. Все они в тот день были заняты на полевых работах в колхозе.

На вопросы Палея, считают ли граждане работу сельпо удовлетворительной и какие будут пожелания к правлению, бабенки дружно загомонили:

- Мыла, мыла нам почаще завозите!

- Завшиветь нам не дайте!

- Карамельками ребятишек побаловать не мешало бы...

Заявки звучали на ломаном русском языке. Леонтий Матвеич улыбался, поднимая обе руки вверх, пытался угомонить бабонек:

- Успокойтесь, милые дамочки! Все, что нам отпускает государство, мы распределяем по лавкам. Мое вам пожелание – выращивайте побольше свеклы, тогда и сластей будет вволю.

После собрания продавщица Паша угостила начальство обедом - отварным картофелем с малосольными огурчиками и кислым молоком. Пока гости усаживались за стол, Паша отлучилась в амбарчик, расположенный прямо против окон хаты. Вернувшись, она выставила на стол четвертинку водки из спирта-сырца, которой в то время торговало сельпо. Председатель правления посмотрел на секретаря:

- Ну как, Алексей, на дорожку позволим себе по рюмахе? Путь-то дальний, рысака нам опять не запрягут - нету...

Секретарь пожал плечами, давая знать - вы, дескать, старший, вам и решать. Палей церемонно разлил сивуху на троих - получилось по трети стакана на брата. Паша свою порцию еле пригубила.

- Так-то ты гостей уважаешь! - весело пошутил-подзадорил предсельпо.

Хозяйка засмущалась, но все же капельку за компанию отпила. Леонтий Матвеич, перед тем, как выйти из-за стола, достал из кармана своих армейских галифе бумажник, извлек из него трешку - столько стоила водка -, положил на стол перед продавщицей:

- Спасибо тебе, Прасковья, за угощенье... Считай, что мы у тебя в долгу.

Вдовушка обиделась - она же оказывала уважение гостям от чистого сердца, а они, получается, не приняли ее скромного дара. На глазах у нее заблестели слезы...

- Леонтий Матвеич, - с укором проговорила она. - У нас, у

мордвов, гостей без хлеба-соли не отпускают: Бог накажет.

Председатель положил молодой женщине на плечо свою большую, твердую ладонь:

- Послушай, дорогуша... Вот если бы я приходился тебе просто родней, тогда бы ты была права. А в данном случае я твой, какой-никакой начальник, ты же - моя подчиненная, по работе зависишь от меня... Чуешь разницу? Вот когда ты приедешь ко мне домой - а я приглашаю тебя на годовщину революции, благо, она не за горами - вот тогда я буду обязан угостить тебя на полную катушку, иначе я прослыву жмотом. Сейчас же - сердечное спасибо тебе за теплый прием, а особенно за уважение. А то ведь в Кустарях меня наши работницы прилавка больше проклинают - за то, что я их культуре торговли учу. Доброго тебе здоровья, милая!

...А секретарь сельпо Алексей Сафонов, получив еще одно подтверждение своего вывода о цельности и благородстве характера шефа, под руководством которого он теперь трудится, радовался и благодарил судьбу за то, что она, наконец-то, соизволила милостиво улыбнуться ему.

 

После грешка с Лушей Алексей, при случайных встречах с ней, испытывал чувство застенчивости, стыдился смотреть соломенной вдовушке в глаза. И он считал это естественным, потому что страстные объятия с добросердечной, простодушной соседкой фактически были его первым обладанием женщиной, на которое он пошел сознательно, отдавая себе отчет в ответственности за свое деяние.

Ну, а вдовушка, натерпевшись от мужниных грязных ругательств и оскорблений, от его бесцеремонного рукоприкладства, находила стеснительность молодого соседушки забавной и, невзначай сталкиваясь с ним где-нибудь в центре села у лавок сельпо или у своего дома, она издали улыбалась, старалась завязать непринужденный разговор на бытовые темы или по поводу событий сельской жизни. Ее, по-видимому, забавляла чуть ли не девическая стыдливость великовозрастного простофили, который еще не успел пройти через женские руки, поднаторевшие в интимных делах.

В одну из первых таких встреч Луша, с нескрываемой симпатией глядя в глаза Алексею, неожиданно для него начала разговор с подначки:

- Ну, как, Леш, здорово я к тебе в тот день подкатилась, а? Это я нарочно сделала, чтобы ты, когда невесту после свадебного веселья в брачную постель уложишь, случаем не опростоволосился... Ей, невесте-то, в первую ночь с женихом не с руки будет наставлять его на путь истинный... Иной мужлан в таком случае сразу почует - дескать, мамзель-то грамотная в энтих делах попалась. Ну и тут же уши топориком: а откуда она такого нахваталась, а не побывала ли уже пройдоха в скоромных объятьях?..

Алексея трогала такая заботливость соседки, но поддерживать разговоры на подобные темы он стыдился.

В другой раз Луша с видимым сочувствием - Алексей еще засомневался, с искренним ли? - спросила соседушку:

- А ты себе девушку еще не подыскал? А пора бы... Не то - промешкаешь, на женатых мужиков наказнившись, глядя, как они скалыдарничают, словно рыба об лед бьются в нужде, и вовсе на женитьбу крест положишь...

"А она рассуждает, точь-в-точь как моя маманя, - подумал Алексей. - Впрочем, а что здесь странного, необычного: и в том, и в другом варианте сказывается инстинкт материнства".

...Постепенно молодой человек приучил себя, возвращаясь с работы, класть в карман то кулечек сладостей, то какой-нибудь другой гостинец, поскольку встречаться с соседкой без скромного подарка ему стало неловко. И не только потому, что она бескорыстно, без каких бы то ни было обещаний с его стороны отдалась ему в тот достопамятный день: он считал себя обязанным этой женщине гораздо большим. Она со своим великодушным участием в его судьбе помогла ему постепенно выкарабкаться из мрака того душевного раздрая, который угнетал его после утраты иллюзорных надежд на счастье с беззаветно любимой девушкой Валей Светловой, после того, как он едва не попался на удочку женской корысти медсестры Фаи, которой он верил как самому себе, после всех непостижимых для него служебных передряг в эвакогоспитале. Наконец, после мытарств, в которые его вверг злыдень-завхоз сельпо Хватаев. В общем, Алексею было отчего в ту пору его жизни прийти в отчаяние. И как знать, что бы сталось с ним, если бы не каждодневная непоказная, беззаветная поддержка отца с матерью, если бы не крепкая рука помощи, протянутая ему щедрым на человеколюбие Леонтием Матвеичем Палеем. И - не в последнюю очередь - если бы не самопожертвование - другого слова Алексей для поступка соседки подобрать не смог - простой, заурядной русской женщины Луши...

 

После того, как Алексею по-скромному, в семейном кругу, отметили двадцатитрехлетие, маманя, Степанида Ивановна, стала все чаще внушать ему, что его возраст неуклонно движется к той поре, когда мужчине светит "сиротская радость" жениться только на невесте-перестарке. "Можно еще будет, - с невеселой усмешкой добавляла родительница, - вдовушку с ребенком, а то и с двумя, в жены выбрать. Но тогда уже надо быть готовым к тому, что над тобой соседи зубоскалить начнут. За инвалида сочтут, по мужской части неспособного".

Засидевшийся в женихах сынуля после таких страшилок матери не то, что вдавался в уныние - он не мог не принять к сведению серьезного резона, без которого маманя - он знал это - не стала бы прибегать к назиданиям.

Подстегиваемый упреками родительницы - почему он не думает о женитьбе - стойкий холостяк как-то раз аж дал волю своей неуемной фантазии: а почему бы ему не взять в жены вдовушку Лушу? Более преданной и любящей жены ему все равно не сыскать. Но тут несокрушимым препятствием встанет железный довод родительницы: "Сейчас, после такой войны, - с возмущением скажет она, - у нас в селе девушек хоть пруд пруди, - а ты на Лукерью, которую муж из дому выгнал, наверно, с похмелья вздумал позариться"...

Посмотреть со стороны, положение у Алексея-жениха прорезывалось - довольно странное: на работе у него и в других учреждениях райцентра, да и на гуляньях в роще в праздничные дни, он видел столько невест на любой вкус, что в глазах рябило от многообразия, но представить в роли своей супруги он, увы, ни одну из них не мог. Не то, чтобы он выискивал у возможных претенденток какие-либо недостатки, просто ни одна из них никак не задевала его души. Видимо, нужен был какой-то внутренний импульс, озарение наподобие вспышки молнии в ночной темени, либо какой-то поступок одной из его современниц, который выставил бы ее в ином, небудничном свете, чем-то выделил ее на общем одноцветном фоне.

Алексей считал естественным то обстоятельство, что, когда он начал задумываться о женитьбе, о выборе подруги жизни, у него стал невольно возникать вопрос: а какой он хотел бы видеть свою будущую лучшую половину и на что он в своих оценках должен прежде всего обращать внимание, чтобы не попасть впросак, не разочаровываться впоследствии?

И еще одна немаловажная деталь: предъявляя претензии к предмету своего выбора, молодой человек понимал, что ему надо и трезво оценивать собственные достоинства и особенно недостатки. Иными словами - а что он сам-то мог выставить на кон? Ну, положим, у него среднее образование, он начитан, может грамотно рассуждать по многим вопросам жизни. Но вот статью или, как говорят военные, выправкой своей он, увы, блеснуть не может. Вон Толич, друг его отрочества, вернувшись с фронта, стал настоящим кумиром для невест; гвардейский рост, плечи как у молотобойца, грудь - любой атлет может позавидовать. И голову он всегда держит прямо, и голос у него сочный, уверенный. Алексей же, если его с дружком сопоставить - и в подметки ему не годится. Алешка с детства усвоил стать и походку человека, потерявшего пятиалтынный - идет и глазами землю перед собой обшаривает. Правда, такую оценку своим повадкам молодой человек дал сам, потому что вообще-то он выглядел и вел себя как десятки его ничем не выделяющихся сверстников. Но, увы! Такова уж, видать, у него планида - питал он, грешный, слабость к самоуничижению... Не исключено, что способствовали укоренению такой позиций по отношению к своей внешности и попреки со стороны родственников героя. Так, и маманя, и любимая наставница - тетушка Марья то и дело журили его за манеру передвигаться по грешной земле:

- Ну, что ты ходишь, - в один голос твердили они, - словно своими лаптями на ходу любуешься?.. Раз бы хоть глаза разул, на небо полюбовался, для смеху облака пересчитал... Глядишь, и нам бы на твою стать порадоваться захотелось.

Юноша таких нареканий на себя не понимал. Что - разве его, в лад с родичами, даль поднебесная не манила? Или он мечтаний чурался - вырасти и тайны мироздания постигнуть?.. Но ради чего надо ходить по земле, задрав нос, будто корчащий из себя важную персону гусак? Пусть он, Алексей, осанкой малость не вышел. Но зато ни они, его близкие, ни его друг Толич, по мнению бедолаги, которому доставалось-таки на орехи, вовек не уразумеют, как это можно вместе со Львом Толстым жить заботами Наташи Ростовой или вместе с Александром Блоком разгадывать не постижимые умом тайны Незнакомки.

Увы, слишком тесно породнившийся с литературными героями книгочей с опозданием начал догадываться, что его будущую невесту судьбы вымышленных персонажей книг, которые он прочел, интересовать не будут. Хуже того, она не поймет, как это можно сопереживать существу, которого нет и, может быть, никогда не было на свете. Ведь для большинства людей книжка - что? Все равно как кинофильм: посмотрел, пусть даже с интересом, посочувствовал, если герой был хороший человек с тяжелой судьбой, и тут же выбросил все увиденное из головы.

После трезвых рассуждений с самим собой и особенно после непринужденных балагурств с брательником Иваном Алексей пришел к выводу: выбирая себе подругу жизни, он вынужден будет придерживаться пословицы: руби дерево по себе. Иными словами, интересы у него и его будущей невесты в главном для них обоих должны совпадать. А девушек, отвечающих такому требо-ванию, по мнению Алексея в Кустарях не было. Ему оставалось только решиться на шаг, сделать который жених поначалу не отваживался. Суть этого шага заключалась в том, чтобы выбрав девушку по сердцу, не пожалеть потом труда, постараться обратить ее в свою веру. Иными словами - постепенно, ненавязчиво приохотить ее, фигурально выражаясь, к прогулкам по тому внутреннему миру, в котором привык вращаться сам.

Жених отдавал себе отчет в том, какой выдержки потребует от него необходимое для этого напряжение нравственных сил. Из-за сомнений и колебаний, связанных с принятием самого серьезного в его жизни решения, он потерял много времени и тем самым усугубил себе проблему создания семьи.

 

Жил все это время молодой человек, по-видимому, туманной надеждой на провидение. Он верил, что ему подвернется такой случай, либо произойдет какой-то благоприятный сдвиг в его собственном сознании, который заставит его совершенно по-иному, доброжелательно посмотреть на девушку, одну из своих землячек, на которую он до этого не обращал внимания.

Однажды, проснувшись внезапно среди ночи, Алексей увидел перед своим мысленным взором яркую картину гуляний кустаревцев в день Святой Троицы на Ольховой поляне. Гуляний, которые имели место в первую мирную весну, несколько недель спустя после окончания войны в самом, пожалуй, излюбленном месте отдыха сельчан. Алексей тогда не только не думал о женитьбе - он еще не отошел от нервных перегрузок, которым в течение двух лет подвергался на фронте из-за безалаберной организации хозяйственных служб в эвакогоспитале, а более всего, наверное, из-за того, что он слишком болезненно реагировал на беспорядки, которых в то время хватало и в армии и на гражданке.

Дорога на поляну змеилась мимо молодых стройных сосенок, выстроившихся шеренгами и слева, и справа от празднично разодетых людей разного возраста, не спеша шествовавших по едва заметной лесной дороге.

Погода стояла благодатная. Свет утреннего солнца бликами ложи-лея на стволы сосен, на траву, на дорогу, шагая по которой, Алексей с брательником Иваном скоро нагнали небольшую ватажку девушек, направлявшихся, как и наши молодые люди, к заветному месту, где жители Лесной и других окраинных улиц села любили проводить праздничные дни.

Здороваясь с девушками, Алексей тогда долго не мог отвести глаз от одной из них, Веры Цаплиной, которая жила на соседней с его, Лесной улице, и которую он помнил еще по средней школе, когда она, будучи непоседливой пятиклассницей среднего росточка, носилась на переменках по коридору, заставляя торчащие по сторонам темно-каштановые косички с вплетенными в них белыми бантами трепыхаться наподобие крыльев большой бабочки. Вера и сейчас была невысокого роста, чуть ли не на голову ниже своего бывшего соученика. Зато у девушки была такая ладная фигурка, а главное, такие красивые, невинные глаза, что Алексей узнавал и не узнавал свою землячку.

На Ольховой поляне Алексей обрадовался, оказавшись стоящим в разношерстной группе односельчан вместе с девушками-попутчицами и совсем рядом - руку протянуть - с милой голубушкой Верой. Он считал, что ему повезло, потому что девушка, как и он, не спешила принять участие в танцах и других забавах, которые затеяли ранее пришедшие гуляющие. Новопришельцы довольствовались ролью зрителей, наблюдавших, как молодые кустаревцы, разбившись на небольшие коллективы, лихо отплясывали барыню или танцевали под заливистые мелодии гармоник.

Молодой человек любовался исподтишка розовыми щечками и пухлыми губками девушки, изредка, томимый желанием завязать разговор с юной красавицей, отпускал какую-нибудь вымученную реплику и ругал себя втайне за то, что никак не может придумать тему разговора, которая пришлась бы по сердцу такой славной землячке.

Какие беззаботные лица у гуляющих, правда, Верочка? - выдавил он, наконец, из себя.

Да...- задумчиво проговорила Вера. - Но ведь это только минутное забвение...

В эту свою краткую фразу землячка вложила столько грустного чувства, отдающего соболезнованием, что Алексей, помнится, был поражен способностью такой молоденькой девушки понимать людей, их душевное состояние, а равно и ее умением выражать свою глубокую по содержанию мысль двумя-тремя обычными словами. Это было таким контрастом к бездумью и пустословию особ женского пола, с которыми молодой человек работал в конторе сельпо, что скупое высказывание Веры глубоко и, кажется, навеки запало ему в душу.

Будучи завороженным обаянием непредугаданно встреченной кареглазой умницы, Алексей тогда почему-то промешкал, не догадался познакомиться с ней поближе. Хотя возможность такая у него была. Он знал, что Верочка трудилась, как и он, в потребкооперации, только не в сельском, а в районном звене - в райпотребсоюзе. Но поскольку девушек и женщин в этом учреждении. работало много, а выделяться из общей их массы скромная труженица не умела, а скорее всего и не хотела, Алексей, изредка навещавший райпотребсоюз по делам службы, посмотреть на Верочку Цаплину с особым, пристальным вниманием не удосужился. Да у него тогда и не было для этого особых оснований...

Позже, когда сильное внутреннее побуждение заставило молодого человека искать встреч с девушкой, он очень сожалел об этом своем упущении.

 

 

Hosted by uCoz