назад	Николай Волков. На вечном перепутье (оглавление)	далее

Глава восьмая

Как уже знает читатель, в главе седьмой мы оставили Алексея в положении, когда ему надо было решать, куда девать себя.

Отец, Петр Кузьмич, уже не раз говорил ему, что колхозы сейчас, во время войны, доведены до такого состояния - как бедолага-колхозник ни крутись, мало-мальски сносный достаток там себе не сколотишь. Государство, будучи втянуто в пожар войны, забирало в хозяйствах основную массу выращенного хлеба и скота, потому что надо было кормить огромную армию и рабочий класс, ковавший для нее оружие. Колхозникам давали на трудодень столько, что они еле-еле сводили концы с концами. Бедолагам приходилось рассчитывать больше на свои приусадебные участки, на которых они, как и всегда в трудные годы, выращивали свой основной компонент пропитания - картошку.

Посевные площади в колхозах района за военные годы резко сократились - поля не на чем было обрабатывать. Трактора по большей части износились, а мало-мальски справных коней мобилизовали для военных надобностей.

Впрочем, всё это Алексей видел своими глазами и успел испытать, что называется, на своем хребте, когда работал в Кустаревском колхозе по возвращении из госпиталя. У него тогда даже появилось недоброе чувство к этому заведению, а точнее - к старшему конюху, который обвинил молодого человека в том, что он якобы загубил лучшего меренка конюшни. Будто не конюх, не колхоз, а он, Алексей, держал животное всю зиму на голодном рационе.

Петр Кузьмич высказал сыну свою уверенность в том, что пока не закончится война, пока государство не наладит снабжение колхозов техникой и минеральными удобрениями, они с колен не встанут. А жить-то, есть-пить что-нибудь людям надо сейчас. Хотя бы для того, чтобы честно выполнять свой долг перед страной, которая, напрягая все силы, добивает ненавистного супостата. И государству без разницы - где, в качестве кого ты будешь трудиться.

Алексей слушал отца, разделял его озабоченность, но он не знал, с чего начать, в какие двери толкнуться со своей нуждой. Ведь село - не город, здесь нет ни завода, ни фабрички какой-нибудь захудалой. А в районных учреждениях почти все рабочие места женщинами заняты - мужья-то на фронте, а детей кормить-поить надо.

Положение уже стало казаться молодому человеку безвыходным - хоть в город поезжай, на завод какой-нибудь устраивайся. Но, с одной стороны, в городе тебя ведь тоже не ждут - там нужны специалисты. А с другой - у родителей старость не за горами, не бросать же их на произвол судьбы?

Спасибо дорогому родителю - он, оказывается, заботы сына держал у сердца как свои собственные! Узнал об этом сынуля в один теплый осенний день, который он решил посвятить своему любимому занятию - подзимной перекопке приусадебного огорода. Делал он по своей методе. Поскольку огород был большой - свыше пятнадцати соток, Алексей, чтобы как-то разнообразить монотонный труд, разделял участок на пятнадцать карточек, а потом перекапывал их в такой очередности, чтобы на определенном этапе из огорода получалось нечто вроде шахматной доски. Что касается технологии перекопки, то наш землероб перенял манеру, а вернее - неторопливые и экономные приемы отца: поставив острие штыка лопаты на пару вершков от предыдущего среза, легким нажимом ступни углублял его в почву, наклоном рукояти отделял отрезанный пласт и, перевернув, укладывал его на место. К следующему пласту переходил только после того, как тщательно измельчал ребром штыка предыдущий. При таком способе перекопки бороновать потом участок железными граблями было одно удовольствие!

...В тот памятный день Алексея от работы, которой он не на шутку увлекся, непредвиденно отвлек родитель. Вернувшись с "базара", как кустаревцы именовали центр села, Петр Кузьмич с удовлетворением рассказал сыну, что знакомый лесник, с которым ему наконец-то посчастливилось встретиться, пообещал ему выделить участок санитарной рубки леса на дрова, причем в любое время и по потребности.

- Само собой, теперь надо готовить могарыч... - сказал отец. Сказал, и остался стоять. Сын почувствовал, что родитель высказал не всё. Пауза затянулась. Алексею не терпелось закончить перекопку, поэтому он, посмотрев на отца, спросил:

- Пап, ты хотел еще что-то сообщить? Говори, а то мне хочется разделаться с огородом сегодня...

- Да, - потоптавшись, сказал отец, - совсем было запамятовал. Мы вчера с матерью посоветовались... Не пора ли тебе кончать... на колхоз-то работать? Все-таки образование у тебя - надо о будущем думать.

- Для меня это уже давно больной вопрос, - неохотно, глядя в сторону, проговорил сын. - только, если из колхоза уйдешь, куда у нас устроишься?

- Вот, вот, - шутливым тоном поддакнул Петр Кузьмич. Приглашения ждем: мол, не желаете ли председателем сельпо поработать?

Сын не принял во внимание, что его родители давно уже беспокоила судьба чада при тогдашней беспокойной жизни, когда люда в районном центре, чтобы как-то прокормиться, хватались за любое освободившееся место, даже если там платили за работу нищенские гроши, которых еле хватало, чтобы выкупить причитавшуюся по карточке хлебную пайку. Поэтому Алексей как-то жалостливо посмотрел на отца и обиженным голосом проговорил:

- Папань, ну зачем ты так?.. Я же в своей бригаде общался со многими бедолагами, такими же, как я. Знаю, что выбирать нам в Кустареве не из чего ...Ты не знаешь, может у них там, в сельпо, скажем, конюх нужен?

- Вот это уже мужской разговор, - одобрительно крякнув, сказал отец. - Только конюх у них уже есть. Я намедни встретился с ихним председателем, Палеем Леонтием Матвеичем. Он, слыхать, командиром на войне-то был. По случаю тяжелого ранения отпущен по чистой. Душевный, скажу я тебе, человек! Ну, покалякали мы с ним о том, о сем. Я возьми, да и заведи речь про тебя... Пристроить, мол, куда бы. А он покумекал чуток, да и говорит - рабочий им, дескать, нужен, хлеб и другие разные товары по ланкам сельпо развозить.

Прежде, чем уйти, Петр Кузьмич подошел к сыну вплотную, заглянул ему в глаза, сказал как бы в утешение:

- Поработаешь на хоздворе сельпо с полгодика, а там, глядишь, что-нибудь более путное подвернется...

...Так наш колхозник превратился в полупролетария, поскольку работал по найму, полукрестьянина, так как в свободное время копался на огороде, то есть был связан с землей...

 

Работа на хоздворе сельского потребительского общества оказалась не только не тяжелой, требующей серьезных затрат физической силы, но и до обидного примитивной. Оправдалось и предсказание родителя: напрягать мозговые извилины здесь не требовалось. Просто утром надо было прийти, запрячь кобылицу по имени "Карюха" в фургон, развезти из пекарни по трем лавкам хлеб. Потом, сменив фургон на водовозку, съездить к колодцу за дальней околицей села, привезти воды для той же пекарни. Ближе к концу рабочего дня надлежало позаботиться о воде для лошадей. Когда из райпотребсоюза, которому подчинялось сельпо, поступала разнарядка на получение новой партии товаров, а это к концу войны случалось очень не часто, причем весь перечень товаров умещался на пяти строчках счетов-фактур: соль, керосин, спички, мыло и почему-то пуговицы - рабочие были обязаны помогать продавцам с погрузкой, доставкой в лавки и разгрузкой полученного.

В общем, обязанности рабочего хоздвора чем-то напоминали Алексею его службу во фронтовом эвакогоспитале. Только сюда не долетали вражеские самолеты-разведчики и не слышалось хлопков разрывов наших зенитных снарядов. Поэтому о работе в сельпо у молодого человека не сохранилось тех волнующих воспоминаний, которые всегда навевали на него чувство грусти. А погрустить, вспоминая госпиталь, было о чем: девушки из прачечной относились к нему с искренним уважением и симпатией... А бескорыстная, отеческая опека начфина госпиталя Князева! Не блюсти, как зеницу ока, память об этом человеке щедрой души Алексей считал для себя святотатством...

...По распорядку дня рабочие были обязаны являться на хоздвор к восьми часам утра. Но люди, казалось, начисто забыли об этом, наверное, потому, что следить за их явкой здесь было некому. Это не то, что в конторе сельпо. Как потом Алексей узнал, там старший бухгалтер, человек предпенсионного возраста, страдавший к тому же бессонницей, приходил на работу задолго до установленного времени. Попробуй кто-нибудь из девушек-счетово-дов опоздать на пять-десять минуток! Все утро потом шеф будет пускать такие шпильки, что у нарушительницы щечки будут алеть, что тебе маков цвет! да и потом припомнит пустячный проступок не раз...

А тут, на хоздворе, например, у конюха Сидорыча рабочий день был вообще не нормированный. Проводит он в дежурные разъезды свою троицу - двух кобылиц да мерина, почистит стойла и гуляй себе на здоровье. Рабочие, выполнив дневные наряды, распрягали и ставили тягловую силу в конюшню сами - так их приучил сам Сидорыч. Конюху оставалось только напоить скотину - если она испытывала жажду, да сено или овсяную солому разложить по кормушкам.

Алексей поначалу приходил на хоздвор пораньше, до начала рабочего дня. Но, быстро усвоив установившиеся здесь порядки, мог себе потом позволить иной раз немного задержаться, побриться лишний раз в неделю, не торопясь позавтракать, да и по улице пройтись степенной походкой, вразвалочку, почувствовать себя еще несколько минут свободным, независимым гражданином - кому это повредит?

 

Однако счастливое пребывание Алексея в спокойном, уравновешенном состоянии духа длилось недолго. Не прошло и двух недель, как на него, работягу-новичка, с сердитой бранью напустился конюх Сидорыч. Едва Алексей в то утро переступил порог конюшни, как тот заорал на него:

- Ты, чертов сын, почему вчера замок на конюшне не закрыл?

- Так он же без ключа, он только для проформы...

- Профо-о-рмы... - насмешливо протянул Сидорыч. - Молоко на губах еще не обсохло, а он уже словечки отпущает, что тебе профессор... Если еще раз замечу наплевательское отношение к казенному имуществу, подам докладную председателю сельпо. Он тебе изобразит проформу!

С конюхом конфликт удалось утрясти, раскурив по одной "беломорине". С отцом разговор получился потруднее, подосаднее. Недели две спустя, за праздничным столом, выпив с сыном по случаю годовщины Октябрьской революции по лафитнику плохо очищенного спиртного, Петр Кузьмич завел разговор на тему, которая Алексею сразу же начала претить.

- А ты знаешь, сынок,- прожевывая пирог с капустой и глядя прямо в глаза Алексею, разглагольствовал отец, - сейчас на зарплату никто из рабочих и служащих не живет! Потому что как ни тужься, концы с концами никому свести не удается...

- Ну и что? - не подумав, с готовностью отозвался сын. - Значит, зарплата нищенская... Взять хотя бы нас, рабочих хоздвора. Разве, например, конюху Сидорычу на девяносто рублей в месяц семью свою прокормить? Ведь на его иждивении одних только внучат-сирот трое. Да жена-старуха, да две невестки, которые на мужей похоронки с фронта получили.

- О-о! - с деланным удивлением протянул отец. - Значит, ты уже в курсе... А как он, Сидорыч, выкручивается, ты не задумывался?

- Н-не знаю... Наверно, огород выручает.

- Хм, - неопределенно хмыкнул отец. У нас вон тоже огород. Плюс к этому трое - ты, я и мать - в учреждениях разных работаем. А вот костюм тебе справить приличный так и не можем...

- Так я работаю-то в сельпо всего третий месяц... - с обидой в голосе начал оправдываться Алексей.

- И сколько же тебе еще надо вкалывать, чтобы хоть один костюм купить? А там и пальто надо, хотя бы демисезонное, огоревать, и рубашек... Да и туфли жениховские не помешали бы - как ты думаешь?

Разговор этот Алексею был неприятен. Родитель явно намекал на женитьбу сына, а у того в голове, когда он задумывался над этим, царил полный сумбур, в котором он даже не пытался разобраться всерьез. Поэтому он не без обиды в голосе проговорил, словно бы моля о пощаде:

- Слушай, бать, я не понимаю, к чему ты клонишь. Сейчас война, все бедствуют, но никто же не выходит на улицу с нытьем да жалобами...

- А вот завхоз ваш, Хватаев, - перебил Алексея отец, - за время войны сначала одну дочь замуж выдал с хорошим приданым, а сейчас ко второй свадьбе готовится... Теперь ты чуешь, к чему я клоню?

Увы, Алексей так и не "почуял", не разгадал намеков родителя, пока тот не растолковал ему, что все работяги с хоздвора сельпо, в том числе и конюх Сидорыч, не говоря уже о завхозе Хватаеве, "калымят" кто во что горазд. Правда, слово это - "калымить"- молодой человек слышал от своих сверстников-коллег, догадывался, что слово "калым" означает "побочный заработок", причем с нечистым душком, но расспросить о подробностях ему было как-то неловко.

Наверное, Алексей так бы и оставался в неведении относительно того, как его товарищи обеспечивают себе пусть и не ахти какой, но все же приварок, помогающий как-то свести концы с концами, если бы не Его Величество случай. Он столкнул однажды поздним вечером Алексея с товарищем по работе - пожилым односельчанином Петром Полосиным. Увидев однокашника, тот попридержал лошадь, слез с телеги.

- А, Лёха, здорово! - обрадованно проговорил он, очевидно, забыв, что утром они уже виделись на хоздворе. - У тебя закурить не найдется? Кисет дома забыл, а курить хочется как с похмелья.

Алексей тогда пачку "Беломора" в кармане таскал - одна продавщица навязала за какую-то оказанную ей услугу.

- Откуда ты так поздно? - спросил Алексей. - Рабочий день-то уже два часа как кончился.

- Да вот дровишки подбросил соседу... Подкалымил малость. Сам знаешь - семья, зарплату уже проели, сейчас пайку хлебную выкупить не на что.

- А как с конюхом дело улаживаешь? Ведь ему лошадей отпускать в нерабочее время запрещено.

- Э, да ты, видать, еще зеленый! - усмехнулся Петр. - Наш Сидорыч не только ведает конепоголовьем, но и пользуется им для личных нужд, когда вздумается. Да и наша братва не зевает... Только опасаться надо не Сидорыча, а завхоза Хватаева. К нему в лапы попадешь - света вольного не взвидишь.

Полосин, не спеша, уселся на телеге и стеганул лошадь вожжами:

- Но, милая!..

А столкнуться с завхозом Хватаевым Алексею так и так пришлось бы, потому что как новичок он оставался единственным работником хоздвора, которого тот еще не обложил данью. Началось всё с того, что когда молодой человек однажды погрузил на пекарне партию хлеба для продмага, к нему подошел завхоз и тоном, не допускающим возражений, сказал:

- Отвезешь три буханки ко мне домой.

Алексей требование выполнил, потому что подчиняться его обучили еще в эвакогоспитале. Он добросовестно сделал крюк к выделяющемуся богатством отделки дому Хватаевых, передал хлеб из рук в руки пожилой женщине, по-видимому, супруге завхоза. Однако сколько он потом ни ждал у ворот, денег за хлеб и талонов на него ему так и не вынесли. Пришлось расплачиваться с продавщицей из собственного кармана. Так повторилось еще один раз, и еще. Сам Хватаев расплачиваться за хлеб не спешил. Алексей всё собирался сам напомнить ему о долге, а потом, прислушавшись к разговорам коллег об алчности завхоза, стал опасаться испортить отношения с коварным хапугой. Ведь кто знает, сколько еще придется вкалывать под его началом.

У молодого человека оставался только один путь, чтобы восполнять урон, который наносил ему шеф. Это - следуя примеру своих коллег, начать калымить на доверенной ему лошади, перевозить грузы нуждающимся односельчанам, выгадывая для этого время, пока тягловая сила находилась у него в руках. Однако Алексей чувствовал, что пойти на это так вот сразу он не мог - совесть не позволяла. Да и случая перехватить калымную работенку как-то не подвертывалось. А насолить шефу-хапуге хотелось, не откладывая в долгий ящик. Поэтому он сделал то, что напрашивалось само собой. Когда Хватаев в очередной раз велел ему отвезти сколько-то буханок к нему домой, он промолчал, а приказ решил проигнорировать.

Ярость шефа, когда он на другой день встретил строптивого работягу на хоздворе, была неописуема. Алексею даже показалось - или померещилось? - что Хватаев вот-вот бросится на него с кулаками. Впрочем, такое могло показаться даже постороннему человеку - таково было состояние взбешённого самодура.

...Внушала недобрые чувства уже сама внешность этой одиозной личности. Помесь бывшего царского околоточного с модернизированным холуем, психика которого остановилась в своем развитии на уровне развитого крепостничества на Руси. Зато свою нахрапистость и хватательные способности он давно уже приспособил к условиям бедственного положения, которое переживала во время Великой Отечественной войны матушка-Россия.

Поговаривали, что он был сыном некоего хищного тамбовского мироеда, прославившегося издевательствами над своими батраками и батрачками.

Кряжистый, широкий в кости, увалень, раннего пенсионного возраста, с красным носом и синюшными щеками, обросшими седой щетиной, которой никто никогда не видел выбритой и которой он, тем не менее, никогда не давал вырасти в настоящую бороду. Ни разу не протрезвлявшийся, но всегда державшийся на ногах, он удивлял всех неестественной стойкостью к алкоголю» Алексей был свидетелем, как Хватаев в сельповской лавке выцедил почти литровую жестяную кружку разведенного спирта за один прием и даже не крякнул после, как это делают заядлые выпивохи.

На людях он держался солидно и независимо. От подчиненных никаких возражений не терпел. С начальством разговаривал угодливо, но с достаточной порцией достоинства, чтобы не уронить своего авторитета. Хваткий и уверенный в себе, он, проворачивая свои дела, не всегда дружившие с законами, ни в коем разе не упуская своей выгоды. Таков был завхоз сельпо, непосредственный начальник Алексея.

Люди, работавшие с ним и научившиеся противостоять наглым заскокам его препохабства, худо-бедно ладили с ним. Алексей же, общаясь с Хватаевым, который, казалось, из-за молодости его и за человека-то не считал, всякий раз испытывал желание делать всё наперекор этому, как он про себя окрестил его, заскорузлому феодалу.

И вот с таким-то руководящим кадром и произошло у Алексея, можно сказать, судьбоносное столкновение, которое, вдоволь поэксплуатировав его психику, привело, в конце концов, к положительной перемене в его жизни, позволило молодому человеку более или менее полно реализовать призвание, которое, как любила повторять Степанида Ивановна, было ему написано на роду.

 

В тот день на выезде с хоздвора молодого человека ожидал небольшой сюрприз. У ворот его остановила уборщица конторы сельпо, которая, поздоровавшись, протянула ему небольшой листок бумаги.

- Что это? - спросил Алексей, испытывая естественное беспокойство: уж не накляузничал ли на него завхоз начальству?

- Повестка в Нарсуд, - безразличным тоном ответила женщина.

- Зачем это я там понадобился? - вырвалось у Алексея. В голосе его явно прозвучала растерянность.

- В бумаге написано...

Алексей развернул заполненный аккуратным почерком официальный бланк, пробежал глазами по строчкам: "Приглашаем на заседание суда... в качестве народного заседателя..."

Первой реакцией молодого рабочего хоздвора, не имеющего, по его мнению, никакого касания к правосудию, было - вернуть бумагу курьерше с пояснением: "Вы ошиблись адресом". Но тут перед его мысленным взором вдруг встала встреча с председателем правления сельпо Палеем, которая состоялась недели две назад здесь же, в воротах хоздвора. Леонтий Матвеевич - так звали председателя – тогда подошел к Алексею, поздоровался за руку. Алексей сразу отметил - ладонь у начальства была рабочей - широкой и крепкой. Произвело впечатление и лицо Палея - столько в нем был мужественности, интеллигентности и благородства. Правда, цвет лица у него был несколько необычным - оно казалось багровым от бесчисленных поверхностно расположенных кровеносных сосудиков. Обращали на себя внимание и военная выправка председателя, его внушительный, "командирский" рост. Словом, Алексей проникся к Палею с первой же встречи таким искренним уважением и доверием, что почувствовал - будь Леонтий Матвеевич на фронте его командиром, скомандуй: "Вперед, за мной" - он не раздумывая пошел бы за ним на любые испытания.

Как потом узнал молодой человек, Палей на фронте за два года дослужился до звания майора. Мог бы подняться по служебной лестнице и выше, но, по слухам, ему пришлось демобилизоваться по болезни.

Поздоровавшись, Леонтий Матвеевич не без легкой иронии спросил:

- Ну, как взаимоотношения с Карюхой налаживаются? Говорят, смолоду норов у нее был строптивый...

Голос у Палея был низкий, глуховатый, и неестественно бесстрастный, когда он говорил о серьезных вещах. Со стороны казалось, что этого человека ничто не может возмутить, вывести из равновесия.

Алексей, помнится, начал тогда ощущать легкое беспокойство - не ради же пустой балачки подошел к нему такой серьезный человек... Но вот Палей достал из кармана форменной кожаной куртки портсигар, вынул "беломорину", не торопясь, закурил. И только после этого начал серьезный разговор:

- А я к тебе по делу... Сельский совет потребовал от нас выделить одного человека.

Леонтий Матвеевич глубоко затянулся, медленно выпустил клуб дыма и продолжал:

- Им нужен кандидат в народные заседатели. Мы посовещались с бухгалтером и решили, что лучше всего для этой роли подходишь ты, поскольку у тебя почти законченное среднее образование... Ну, и на фронте побывал. Ты не возражаешь?

Алексей, поскольку не представлял себе, что это за должность такая - народный заседатель - смущенно спросил:

- А что я там должен буду делать... в нарсуде-то?

- Будешь помогать осуществлять Советское правосудие, - с еле заметной иронической усмешкой ответил Палей. - А что делать конкретно - можешь в обеденный перерыв зайти в нарсуд, к секретарю. Он тебя подробно проинструктирует. Где это учреждение у нас находится, ты, надеюсь, знаешь.

Так и не оправившись от смущения, молодой человек не сообразил, что в подобных случаях обычно благодарят за оказанное доверие. Он потоптался на месте и спросил только:

- Ну, я могу ехать? А то вон уже очередь выстраивается за хлебом.

И он кивнул на продмаг, находившийся на противоположной стороне Большого тракта. У магазина в самом деле скапливались люди. Начальство с улыбкой кивнуло и направилось по своим делам.

Так наш рабочий хоздвора оказался вовлеченным в общественные дела Кустарей.

 

Какое-то время спустя, в один холодный осенний день Петр Кузьмич уговорил-таки сына сделать первую за время его работы на хоздворе сельпо "левую", то есть нелегальную ездку на своей Карюхе - привезти из леса дрова куму Ивану Пименычу, с которым у старика были добрые родственные отношения.

В первую половину дня Алексей, как обычно, развозил хлеб. После обеда он запряг свою кобылу в телегу - предстояло вывозить мусор из хозмага, где шел ремонт. Работы с вывозкой было немного, но осенью и темнеет рано. Поэтому Алексей спешил. Он знал, что завхоз был в отъезде. Надо было постараться управиться до его возвращения.

...Сказав себе: "Трус в карты не играет" молодой человек, когда начало темнеть, направил карюху за околицу, встал, как он потом сам для себя определил это - "на путь нарушения закона". До лесосеки невольный правонарушитель добрался засветло, дрова погрузил и увязал за какие-нибудь полчаса. А вот подкравшаяся незаметно ночь оказалась темной - хоть глаз выколи. Алексей начал уже утешать себя - кажется, все сходило гладко с рук. Однако когда молодой человек, восседавший на возу березовых комлей и вершинок, на обратном пути въехал в улицу, где жил кум отца, ждавший его с дровами, небо стало вдруг проясняться. Из-за туч выглянула полная луна. И надо же было случиться такому - именно в это время Карюха поравнялась с человеком, которого Алексей скрестил про себя мироедом и с которым ему сейчас так не хотелось встречаться.

Растерявшись от неожиданности, возница дернул за вожжи, понукая Карюху прибавить шагу, но завхоз - а это был он, сразу же угадал и сельповскую лошадь и новичка-рабочего. Он ястребом метнулся вперед, схватил кобылу под уздцы, заорал:

- Ты куда, стервец? Стой!

Не успел Алексей опомниться, как Хватаев согнал его с воза:

- Кому вез дрова? Говори, щенок!

В первый момент, наверное, с испугу, Алексей хотел сказать правду, но тотчас же одумался - так он может поставить под удар и кума и, чего доброго, своего отца.

- Себе, - сказал он как можно тверже. - У нас дрова кончаются.

Что касается дров, Алексей сказал правду: отец никак не мог выбрать времени для заготовки топлива. Завхоз, конечно, не поверил, потому что правление сельпо в этом году отпускало дрова за определенную плату всем нуждающимся сотрудникам.

Не церемонясь, завхоз грубо приказал растерявшемуся нарушителю:

- А ну, разворачивай лошадь, езжай на хоздвор!

Видя, что парень, кажется, никак не придет в себя, Хватаев вырвал у него из рук вожжи, вскарабкался на телегу сам. На прощанье бросил с угрозой:

- Завтра в правленьи разберемся.

Увидев, как его дрова, с таким старанием набранные им для кума, уплывают у него из-под носа, молодой человек от обиды и внезапно закипевшей в нем ярости прокричал вслед удаляющемуся в ночную мглу обидчику:

- Будь ты проклят, изверг! Смотри, подавишься чужим добром!

 

Подходя после сокрушительного поражения на поле брани со злыднем-завхозом к родному дому, Алексей сокрушенно размышлял, как он теперь посмотрит в глаза отцу. А тот словно предвидел такой исход дела. Когда сынуля только еще входил в слабо освещенную керосиновой лампой кухню, Петр Кузьмич по лицу его понял, что с незадачливым рабочим хоздвора стряслась беда. Как человек, умудренный жизненным опытом, он угадал и суть этой беды:

- Ну, что, Лёх, застукали тебя?

Сын, ничего не отвечая, снял с себя старый отцовский полушубок, в котором он ходил на работу, разулся и прошел в горницу, где сразу же улегся на свою деревянную кровать.

Степанида Ивановна сунулась было с расспросами, но отец мягко взял ее за плечи и увел на кухню, ласково приговаривая:

- Пойдем, пойдем, Стеш, оставь сына в покое. Он немного не в духе, дай ему прийти в себя...

...В ту ночь Алексею плохо спалось. С вечера, несмотря на издерганность нервов, он долго не мог сомкнуть глаз. Среди ночи его, метавшегося между полудремой и полубдением, посетила беспокойная мысль: зачем судьба послала его в этот враждебный мир? А о том, что этот мир ему враждебен, свидетельствует масса фактов. Еще в детстве его начали преследовать злые, жестокие силы. Взять хотя бы того же Федьку Белобрыса. Что хотела сказать судьба, столкнув его, Алешку, с этим маленьким вандалом? И это в ту пору, когда у желторотого птенца не то, что умения - сил еще не было для сопротивления злу. А этот человеконенавистник - комендант госпиталя? Почему из многочисленного коллектива госпиталя он избрал объектом бесчеловечных истязаний духа,, психики, именно его, Алешку? А драматические переживания из-за его неординарной влюбчивости? Что было предосудительного в его детском чувстве к девочке Лене Рыбиной? Почему именно Лену, симпатию мальчишки, так жестоко наказала судьба, лишив ее рассудка? А одноклассница Валя Светлова, медсестричка в госпитале Фая? Почему судьба так бесчеловечно разлучила его и с той, и с другой, не дав любившему их сердцу осмыслить, что каждая из них и он с другой стороны могли в этой жизни дать друг другу? И вот сейчас - этот нетопырь Хватаев. Почему он избрал именно его, Алексея, чтобы сосать из него кровь? И вообще - не слишком ли много испытаний для одного человека?

Спокойно поразмыслив, молодой человек решил: судьба дает ему знак: возьми нервы, как свою Карюху, под уздцы! Потому что на этом свете выживают сильнейшие, и она, судьба, закаляя их борьбой с препятствиями, как бы говорит: запас мужества, воли к жизни у человека неиссякаем! Надо только почаще внушать себе это, особенно в горнилах испытаний...

Наутро было воскресенье, выходной день. Алексею никуда не надо был идти. Он за столом, во время завтрака подробно рассказал родителям о своем вчерашнем ночном злоключении. Петр Кузьмич внимательно выслушал сына и, немного подумав, сказал сыну самые нужные в подобных обстоятельствах слова:

- Возьми себя в руки. Беда не настолько серьезна, чтобы терзать себя. Главное - придешь завтра на работу, держись по отношению к Хватаеву с достоинством. Все остальное я постараюсь уладить. Заруби себе на носу: ты - не вор. Дрова, которые ты вёз, кум оплатил еще месяц назад, только не на чем было вывезти. Так что Хватаеву придраться будет не к чему. Хотя зло сорвать на тебе он еще попытается, и не раз...

 

Когда Алексей в понедельник, борясь с напряжением, пришел на конюшню хоздвора, взял хомут, чтобы запрячь Карюху, Сидорыч, увидев его, добродушно-насмешливо заметил:

- Ну, что, паря, достукался?

- О чем ты? - спросил молодой человек, делая вид, что не понимает, о чем его спрашивают.

- А я о том, что тебе велели в правление явиться...

- Сейчас?

- После того, как хлеб развезешь.

"Значит, Хватаев уже накляузничал",- решил про себя молодой человек, выезжая из ворот. - Но то, что Леонтий Матвеевич не захотел отрывать меня от работы, дал сначала дело сделать, а потом уже разбираться со мной - это добрая примета. Значит, науськиванию завхоза он не поддался... Надо теперь мне, как сказал отец, держать ухо востро, не клевать на провокации, каждое слово продумывать, когда расспрашивать начнут.

...В правлении сельпо, в небольшом кабинете председателя было людно - заканчивалась рабочая летучка, старший бухгалтер сельпо велел ему подождать. Когда продавцы и другие участники совещания разошлись, в дверях показался завхоз, к немалому удивлению Алексея совершенно трезвый. Хмуро взглянув на проштрафившегося, он кивком пригласил его войти.

Леонтий Матвеевич, Оросив беглый взгляд на Алексея, молча указал ему на стул. По правде сказать, молодой человек сейчас ждал разноса наподобие тех, которые ему устраивал на фронте его лютый враг - начхоз эвакогоспиталя. Но тот был угрюмым чинушей, откровенным человеконенавистником, о котором сослуживцы Алексея говорили, что он не может дня прожить без того, чтобы не сделать кому-нибудь гадость. Леонтий же Матвеич, как Алексей не раз мог убедиться, голос никогда ни на кого не повышал, даже если отчитывал подчиненного, совершившего проступок. Такие люди, как Палей, по мнению молодого рабочего хоздвора, твердо стоят на земле, знают себе цену, поэтому они и с другими поступают по справедливости.

Алексей до этого общался с председателем сельпо всего раза два, но уже успел проникнуться к нему искренним уважением. Теперь же у нарушителя трудовой дисциплины было такое чувство, что он виноват перед Леонтием Матвеичем и должен во что бы то ни стало искупить свою вину безупречным поведением. Во всяком случае, пытаться неуклюже оправдываться перед ним для Алексея было все равно, что выдать себя с головой.

Между тем предсельпо медленно опустил руку с дымящейся папиросой в пепельницу, погасил папиросу и, внимательно взглянув сначала на ответчика, затем на завхоза, спросил бесстрастно, обращаясь к верховоду хоздвора:

- Ну, что там у вас?

Хватаев начал издалека, упирая на разболтанность рабочих, которые, якобы пользуясь тем, что кто-то "распустил вожжи", совсем отбились от рук, самовольно берут из конюшни лошадей, чтобы "обделывать свои темные делишки".

- А этот сосунок, - кивнул завхоз на Алексея, - работает у нас без года неделю, а уже смекает, где бы хапнуть.

От Алексея не ускользнуло, что при последних словах жалобщика Палей поморщился, словно от щемящей боли.

- Ты вот что,- прервал он Хватаева, - давай ближе к делу. Завхоз принялся расписывать стычку с "самовольщиком", не очень заботясь о правдивости россказней.

- Удрать хотел, сукин сын, - заключил он со злостью. - Еле догнал его.

Палей опять остановил злопыхателя, подняв в его сторону выпрямленную ладонь.

Подумав с минуту, председатель повернулся к Алексею, сказал своим бесстрастным голосом:

- Ты выдь пока...

На свежем воздухе Алексей почувствовал, что его нервам требуется разрядка. "Сейчас закурить бы..." - подумал он, и тяжело вздохнул, вспомнив, что его легкие не выносят табачного дыма. Раза два он уже пытался приучить себя к куреву, но больше двух недель не выдерживал. Даже от пары папирос в день у него начинала болеть голова, к горлу подступала тошнота, падала работоспособность...

Когда из конторы сельпо вышел завхоз, Алексей удивился, насколько изменилось его лицо: сквозь его синюшность проступали бурые пятна, взгляд всегда замутненных алкоголем глаз сделался свирепым, ожесточенным.

- Ступай к шефу - процедил злопыхатель сквозь зубы и демонстративно сплюнул под ноги ненавистному молокососу.

Леонтий Матвеич опять предложил молодому человеку сесть. В голосе его, как всегда бесстрастном, Алексею послышались нотки досады.

- Ну что будем делать с тобой, Алексей? - спросил он, закуривая очередную папиросу. - Дрова-то ты увез чужие. Их райпищекомбинат для себя заготовил. Понимаешь, чем это грозит?

Молодой рабочий, который еще ни разу не попадал в подобные передряги, об ожидавшей его каре мог только догадываться.

- Они, - предсельпо имел в виду хозяев дров, - пока не знают... о краже. А узнают - тебе не сдобровать... Ты можешь схлопотать срок.

Говорил Леонтий Матвеич спокойно. Наверное, поэтому молодой человек еще не представлял себе всю серьезность нависшей над ним угрозы. Он чувствовал только, что его начальник явно не хотел, чтобы молодой рабочий угодил в яму, которую он сам себе выкопал.

 

...В другой раз, вызвав к себе Алексея, Палей сообщил ему тревожную новость:

- А ты слышал, - спросил он, как обычно затянувшись папиросой,- пищекомбинат передал дело о хищении дров в милицию... Видно, кому-то неймется...

Леонтий Матвеич, по всей вероятности, хотел сказать "упечь тебя", но из деликатности осекся на полуслове. Раза три затянувшись, Палей спросил:

- Слушай, Алексей, может ты кому в сельпо успел насолить... У меня такое впечатление - под тебя кто-то копает.

Молодой человек невольно потупил глаза. Он подумал было рассказать о том, как Хватаев не расплачивался с ним за хлеб, который он доставлял его семье на дом, но что-то помешало молодому человеку унизиться до кляузы. Может, это было сознание, усвоенное им со школьных лет: ябедничают в этой жизни лишь те, кто не могут сами постоять за себя.

- Так... - сказал Леонтий Матвеич и со значением посмотрел в глаза молодому человеку.

И тут Алексея словно прорвало:

- Леонтий Матвеич! Выслушайте меня, пожалуйста!.. Ведь не вор я, не преступник какой...

К горлу несчастного подступили слезы, он смолк, словно захлебнувшись словами...

Предсельпо, поняв, в чем дело, быстро взял стакан, стоявший на столе рядом с графином, налил, воды, подал Алексею:

- На, выпей и успокойся!

И тут Алексей чистосердечно рассказал начальству, для кого он ездил за дровами, ради кого пошел на риск, совершил проступок, который, как, оказалось, считается преступлением.

- Ведь он, кум наш, дрова-то оплатил, а теперь по моей вине мерзнет в нетопленой избе... А ведь он инвалид, пришел с войны весь израненный, еле выжил. Ему не то, что за дровами ездить, ему бы дома на печи лежать, кости свои перебитые греть, а он на работу пошел, печи в школе топит...

Алексею крепко запало в память, как теплели глаза Алексея Матвеича, когда он рассказывал ему о злоключениях родственника после возвращения с фронта, о переживаниях его близких, особенно супруги, которой пришлось ухаживать за бедолагой, перевязывать его гноившиеся раны, кормить с ложечки.

Когда Алексей смолк, предсельпо отошел к окну, долго смотрел на пасмурное предзимнее небо.

- Ты правильно сделал, - сказал он потом молодому рабочему,- что все рассказал мне... Жаль, что ты попал в лапы этого нетопыря-завхоза. От таких бесчестных людей можно ждать любых мерзостей. Но мы тоже не лыком шиты. Мы сделаем все, чтобы разрешить инцидент с этими злосчастными дровами. А сейчас иди пока, отдохни... Передавай мой дружеский привет отцу. Я, кстати, много наслышан о нем. О нем и его многотрудной работе в колхозе.

Прощаясь, Матвеич крепко пожал своему подчиненному руку.

х х х

Накануне был первый обильный снегопад. За два дня снегу выпало столько, что рабочим хоздвора сельпо невольно пришлось извлекать из-под навеса сани и дровни.

Алексей с помощью сторожа и других работников перетащил бочку с водовозки на колесах на дровни, укрепил ее и первым выехал за ворота - обновлять санный путь. На душе у него после недавнего разговора с Леонтием Матвеичем уже не было той сосущей тревоги, которая преследовала его все эти дни после столкновения со злыднем-завхозом. Кстати, тот после разборки у предсельпо заметно присмирел. Правда, смотрел он на проштрафившегося рабочего по-прежнему злобно, наподобие цепного пса, но былых придирок по каждой мелочи уже себе не позволял.

...Наверное, потому, что тем для размышлений у него сейчас не было, Алексей, подвернув нижний край отцовского полушубка и усевшись поудобнее на край бочки, предался воспоминаниям, благо путь до колодца предстоял неблизкий. А вспоминать ему было что: на днях молодой человек впервые принимал участие в заседании народного суда в качестве народного заседателя. Вопреки опасениям, со своими новыми обязанностями молодой человек освоился быстро и легко. Тем более, что, как заседателю-новичку вначале показалось, участвовать в судебном разбирательстве совсем несложно: слушай себе показания подсудимых и, если хочешь, задавай им вопросы. Впрочем, по сложившемуся у него потом мнению, это последнее совсем не обязательно: судья пассивность заседателей не только не порицал, но и всячески потворствовал ей- Ибо заседатели были простыми гражданами, не посвященными в тайны судейского крючкотворства, а над судьями довлело бремя обязанностей, не только строго определявшихся должностными инструкциями, но и усугублявшихся телефонными "указивками" местных и областных властей. Не трудно было догадаться, сколько излишних трат энергии требовалось от судьи, чтобы склонить неискушенных заседателей к вынесению приговора, который, при их простосердечных убеждениях, казался им чересчур жестоким, и протолкнуть который судью науськивало начальство.

...А разбиралось на том суде дело о краже трех бараньих ножек, учиненной четверкой совсем зеленых пареньков, проживавших в одной из деревень района.

Подгуляв на вечеринке, молодые люди поддались соблазну забраться в сенцы к пожилой женщине, которая приходилась одному из них двоюродной теткой. Подбил их на это племянник, который знал, что его родственница накануне забила молодого барашка, и что ножки этого барашка валяются на лавке в сенцах тетки.

Поскольку мелкие кражи озорным сорванцам в деревне спокон веков почти всегда сходили с рук, и парни знали это, они, не долго думая, под покровом ночи проделали неблизкий путь, обрезком проволоки приподняли крючок, на который была закрыта дверь, взяли, что им было нужно и удалились, оставив дверь открытой.

Тетушка утром, обнаружив пропажу, пожаловалась соседке. Та уверила пострадавшую, что кража - дел рук "своих", то есть родственников. а поскольку единственной родней у старой женщины была семья, юным отпрыском которой являлся зачинщик кражи, тетушка направила стопы прямо в знакомый дом. И еще в сенях этого дома заметила, что из-под валявшейся на полу корзины выглядывает баранье копытце.

А так как эта кража была у тетушки не первой, у нее взыграло ретивое, и она направилась прямо к участковому уполномоченному райотдела НКВД, который проживал в этой деревне. А ему, участковому, до колик в печени надоели жалобы сельчан на участившиеся мелкие кражи в округе. Выслушав жалобу старой женщины, он принял решение - дать делу ход. Позвонил начальству в район, там, посовещавшись, велели оформлять дело в суд.

Ну, а судьбе было угодно, чтобы именно на этом судилище Алексею довелось впервые столкнуться с местными жрецами Фемиды.

Еще до открытия заседания суда народный судья Силаев, мужчина лет пятидесяти, плотного телосложения, энергичный в жестах и высказываниях, пригласил заседателей в свой кабинет и поставил их в известность, что данное дело рассматривается в суде вторично. Областной суд вернул его на пересмотр, мотивируя свое решение тем, что районный суд не учел требований Верховного суда страны о необходимости ужесточения наказаний за хищения.

 

...В зале для публики здания Нарсуда было пусто, если не считать трех-четырех престарелых - любопытных завсегдатаев, которым дома было нечего делать, и которые были рады хоть как-то убить время. Допрос обвиняемых несмотря на энергичные вопросы судьи тянулся вяло и мучительно долго. Присмиревшие подсудимые, похожие сейчас на провинившихся дошколят, мямлили в свое оправданье невнятно и односложно:

- Мы не знали...

- Мы случайно зашли...

- Мы увидели...

- Он сказал: "Всё равно сгниют"…

- Мы подумали и решили: сварим студень, угостим тетку. Судье приходилось чуть ли не клещами вытягивать признания -был ли у обвиняемых преступный сговор, кто первым предложил проникнуть в дом к пострадавшей и посягнуть на ее имущество, кто именно взял и унес похищенное.

Трое подсудимых после многочисленных уверток и оговорок свою вину признали, четвертый – тот, что был постарше и понаходчивей, обвинение в свой адрес категорически отверг.

Как потом понял Алексей, участь юных правонарушителей была предрешена заранее, во всяком случае, судья знал это наверняка и эту его уверенность в суровом исходе судилища, по-видимому, почувствовали и ребята - яснее ясного об этом свидетельствовал их вид тяжкой угнетенности.

Что же касается Алексея и его напарницы, народной заседательницы Зинаиды Ивановны, колхозной доярки, то они были в недоумении: кому это заблагорассудилось такой важный, ответственный орган, каким является народный суд, отвлекать на разбирательство мелочных бытовых дрязг. Зинаида Ивановна, женщина уже в летах, в перерыве между заседаниями заметила, что в Кустареве, да и в других селениях района шастали и продолжают шастать по чужим садам, огородам и даже погребам. Сельчане знают воришек в лицо, жалуются их родителям, те в наказание лупят провинившихся ремнями, советуют пострадавшим тоже не церемониться с их чадами, коли застигнут их за непотребным делом.

- Сколько я себя помню, - уверенно заявила Зинаида Ивановна,- никто из наших земляков и в мыслях не держал выносить мелочные меж соседские распри на суд властей. А сейчас начальников, что ли много развелось - занять их нечем стало...

Неприглядное зрелище являло собой поведение прокурора, участвовавшего в суде. Моложавый, юркий, не сдержанный в выражениях, он, казалось, ничего не слышал о правилах поведения официальных лиц в государственных учреждениях. Зинаида Ивановна сразу окрестила его "задиристым петушком". Алексею же впервые увиденный им новый кустаревский прокурор напоминал студента, какие наезжали в село летом на каникулы. Хотя этот "студент" старался изо всех сил выглядеть солидно, "с апломбом", всерьез его никто, в том числе и подсудимые, не принимали. И как этот "студент" ни ерепенился, какие угрозы ни источал, четвертый подсудимый вину свою так и не признал. В конце концов, нервы горе-прокурора не выдержали, он сорвался со стула, подбежал к скамье подсудимых, замахал кулаками и завопил:

- Ах ты сукин сын, паскуда! Да я с тобой такое сделаю, ты у меня сразу будешь иметь бледный вид!..

Народный судья, видя, что прокурор превращает заседание суда в некую площадную пьяную разборку, встал и, повысив голос, официальным тоном проговорил:

- Товарищ прокурор! Андрей Иванович!.. Вы позорите репутацию народного суда, а заодно и свою.

Поскольку затягивать заседание не было смысла, судья через некоторое время объявил:

- Встать! Суд удаляется на совещание.

Смущенные и обескураженные выходкой прокурора, Алексей и Зинаида Ивановна почувствовали облегчение, когда по приглашению судьи последовали в его кабинет.

Пока "высокий суд" занимал места за квадратным столом в кабинете судьи, пока тот раскладывал перед собой бумаги, Алексей успел пережить беспокойное чувство - о чем он будет говорить, если хозяин кабинета предоставит ему слово. Хотя и он, и его напарница - Алексей знал это - надеялись, что парням зачтут их почти полугодовое кочевание по камерам предварительного заключения и отпустят их с миром. В таком случае и говорить-то было не о чем...

Но то, что судья, напустив на себя официальную мину, изрек холодным официальным тоном, огорошило заседателей:

- Приговор будет таким: пять лет лишения свободы и ни годом меньше...

Угадав по глазам реакцию своих помощников, судья тоном помягче спросил:

- Ваши мнения, товарищи народные заседатели?

Алексей и Зинаида Ивановна переглянулись: они поняли друг друга без слов, решив про себя, что творится произвол.

- Федор Иванович, - подала голос Зинаида Ивановна, колхозная доярка, мать троих детей, - да ведь они мальчишки еще... Сколько лет им будет, когда они вернутся? За них и замуж-то никто не пойдет. Считайте, что жизнь их будет сломана.

Судья спокойно взглянул на женщину, перевел взгляд на Алексея. Никаких переживаний, эмоций на лице судьи молодой человек не обнаружил. Перед Алексеем был человек, вынужденный принимать решения, которые ему диктуют свыше. А что такой диктат был, Алексей узнал потом от секретарши суда. Оказывается, еще неделю назад звонили из облсуда, какой-то чиновник распекал своего районного коллегу, обвинив его в мягкотелости и беспринципности.

Алексей, которому тоже было жалко молоденьких ребятишек, спросил:

- А что будет, если мы не подпишем приговор?

Районный вершитель правосудия, как показалось молодому заседателю, немного оторопел от такой дерзости своего юного коллеги, но быстро овладел собой:

- Тогда Народный суд будет вынужден обратиться в вашу организацию с просьбой отозвать вас ввиду вашей политической незрелости. Так потом и запишут в вашей служебной характе-ристике. А она, родимая, будет следовать за вами постоянно, всю жизнь…

И хотя Алексей суть угрозы судьи так вот сразу осмыслить не мог, но предчувствие чего-то зловещего, что может напакостить ему в будущем, сломило его волю.

Видя, что заседатели еще колеблются, судья решил "подсластить пилюлю":

- Поскольку вы в этом деле новички, прошу вас - доверьтесь моему опыту. Я знаю много случаев, когда осужденным делают поблажки. Например, расконвоируют за хорошее поведение, освобождают досрочно по ходатайству властей. А там, глядишь, амнистию объявят по случаю какой-нибудь знаменательной годовщины.

Скрепя сердце, Алексей и Зинаида Ивановна приговор подписали.

Когда спустя полчаса главный кустаревский блюститель законности объявил в зале суда приговор, один из осужденных не выдержал, со слезами в голосе сказал, почти выкрикнул:

- Спасибо вам, товарищ судья!..

Алексей, как и все присутствовавшие в суде, не знал, что пройдет три года и верховные власти страны издадут закон, по которому за горсть колосков суды будут приговаривать виновных к десяти годам строгого режима. И это в голодном году, после свирепой засухи, когда люди в селах вымирали целыми семьями...

х х х

...Алексей вряд ли догадывался, что со "студентом", за которого он на суде принял нового кустаревского прокурора, ему вскоре предстоит неожиданная встреча. Впрочем, неожиданной она, эта встреча, для человека, невольно преступившего закон, быть никак не могла. Хотя бы потому, что он не сомневался - обозлившийся на него завхоз будет копать под него до тех пор, пока не исчерпает всех доступных ему средств законного возмездия. Поэтому повестку из прокуратуры, которую принесли почему-то на дом, молодой человек воспринял как нечто должное. Естественным показался ему и спокойный, даже какой-то будничный тон, в котором с ним разговаривал прокурор. "Наверное,- подумал Алексей, - сказалось наше совместное участие в заседании суда... Я сейчас для него кто-то вроде коллеги, собрата по несчастью". На эту мысль его навело сообщение прокурора:

- Мы недавно получили сигнал о том, что вы якобы причастны к инциденту с хищением дров. Гражданин, сообщивший нам об этом по телефону, даже не назвал себя. Мы запросили ваше начальство, нам ответили, что дрова эти на днях будут возвращены владельцам. "А по справке дирекции школы, они якобы были оплачены авансом их истопником. В общем, получается что-то вроде недоразумения на бытовом уровне. Поэтому прокуратура этим делом заниматься не будет. Тем более что председатель сельпо дал вам положительную характеристику. Даже более чем положительную...

Тут прокурор позволил себе улыбнуться и даже на прощание пожал Алексею руку.

По дороге из прокуратуры молодой человек поневоле задумался о злосчастной судьбе родственника, кума своего отца. Мало того, что ему пришлось перенести на фронте столько ранений, жизнь и сейчас, дома, даже в мелочах продолжала ему пакостить. Председатель сельпо, зайдя как-то утром на хоздвор, наверное, чтобы успокоить своего работника, сообщил ему, что пропавшие дрова нашлись, и хозяева скоро получат их. "Как же так, - подумал тогда Алексей,- дрова эти выкупил их родственник, и они по праву должны принадлежать ему. А он, бедняга, чуть не каждый день приезжает к отцу, одалживает у него топливо в надежде на то, что его законное добро когда-нибудь найдется, и он возвратит долг.

Между тем тот воз, который он, Алексей, должен был доставить родственнику и который у него отобрал завхоз, он на другое утро после ночного инцидента сам видел на хоздворе сельпо. А потом дрова куда-то исчезли. Неужели начальству сельпо было так трудно выяснить у завхоза, куда он подевал незаконно конфискованное личное имущество гражданина?

 

К сожалению, на этом мытарства рабочего хоздвора не закончились. Наутро, когда он пришел на работу, его у ворот ждала посыльная из конторы сельпо. Оказалось, только что звонили из милиции, велели Сафонову немедленно явиться к следователю.

А следователем милиции оказался молоденький, по оценке Алексея еще не оперившийся, младший лейтенантик, который старательно играл роль официального лица. Он всего около двух месяцев назад заступил на должность. Тем не менее, этого срока оказалось достаточно, чтобы притча во языцех кустаревцев, бесшабашная хулиганка Сонька-охламонка успела охмурить и женить на себе заезжего ротозея.

Правда, роль свою "воробышек" играл сейчас старательно, даже чересчур.

- Ну, что вы скажете в свое оправдание, гражданин Сафонов?- изо всех сил стараясь выдержать официальной тон, спросил милицейский следователь. Алексей спокойно ответил, что он не знает, в чем его обвиняют.

- Вы обвиняетесь в хищении социалистической собственности.

- В прокуратуре мне сказали, что истопник школы Кузьмин пояснил: дрова ему разрешил взять директор школы Мазнев. И хотя деньги Кузьмин внес заранее, дрова еще гуляют неизвестно где.

- Осторожнее в выражениях, - строго перебил Алексея следователь. Строгость эта в устах юного стража закона звучала настолько забавно, что подследственный с трудом сдерживал улыбку.

- А что я такого сказал, - не понял Алексей.

- Вопросы здесь задаю я... - лейтенант осекся, видимо поняв, что в служебном раже он перегибает палку.

По сути, разговор на этом тогда в милиции и закончился.

- Хорошо, мы все это выясним... - и следователь нажал кнопку звонка, бросил открывшему дверь в кабинет дежурному милиционеру:

- Пропустить!

 

Дни проходили за днями, а ощущение, будто он, Алексей, никак не может выбраться из западни, продолжало угнетать его душу. Порой ему приходило в голову - бросить все и вернуться на фронт, в госпиталь, где у него было взаимопонимание с начальством, а главное, где служил самый надежный его друг - начфин Князев, который, кстати, недавно прислал ему поздравительную открытку... Только где он теперь, его госпиталь? Судя по сообщениям радио, наши доблестные войска уже громят врага на территории Польши и самой Германии.

...И все же он, этот день, который внес в душу страдальца какое-то облегчение, в конце концов, настал. При очередном вызове Алексея к себе в кабинет Палей встал, встретил его в дверях, ободряюще улыбнулся, долго жал руку.

- Ну, как, молодой человек, душу из тебя еще не всю вытрясли?- шутливо спросил предсельпо и, встретив понурый взгляд рабочего, посерьезнел:

- Я тебя понимаю, Алексей. Извини, но не могу не заметить – ты сам виноват. Надо было тебе спроситься у меня или хотя бы у нашего старшего бухгалтера. Разве мы своим работникам когда-либо отказывали в помощи?

И как обычно, закурив "беломорину", продолжал:

- Ну, ладно, соловья баснями не кормят. Как говорят, на будущее это тебе урок, а дела в настоящее время обстоят так. На запрос райотдела НКВД пищекомбинат письменно подтвердил, что штабель, из которого ты якобы похитил дрова, он взаимообразно передал школе. Директор школы Мазнев тоже показал, что давал своему истопнику разрешение на вывоз одного кубометра дров. Кстати, бедолага-истопник все еще ждет своей выкупленной топки.

- Твоя же вина, - продолжал предсельпо после очередной затяжки, - в том, что ты нарушил трудовую дисциплину, взял самовольно, да еще в неурочное время, лошадь и повозку сельпо для личных нужд, не оплатив стоимости той ездки. Кстати, за тобой теперь долг. Ну-ка, позови старшего бухгалтера...

Алексей, чувствуя, что краснеет, как девчонка, поспешил в бухгалтерию. У старшего бухгалтера, Павла Михалыча, была странная привычка: разговаривая, даже с человеком, знакомым в доску, он смотрел на него исподлобья, с подозрением, словно хотел сказать: "А не роешь ли ты подо мной яму?"

Он и сейчас, когда Алексей передал ему приглашение Палея, недоверчиво спросил:

- Что там еще стряслось?

Однако, немного помедлив, все же встал, последовал за молодым человеком.

- Этот товарищ, - Леонтий Матвеич, когда они вошли в кабинет, кивком показал на Алексея, - забыл заплатить за перевозку дров для личных нужд. Скалькулируй ему стоимость одной ездки...

Бухгалтер, дружелюбно взяв молодого человека под руку, по простецки сказал:

- Ну, пошли...

Сев за свой стол, он взял листок бумаги, пощелкал костяшками на счетах, поднял голову:

- С вас пять рублей двадцать копеек. И, обращаясь к кассирше:

- Люда, ты слышала? Будь добра, прими деньги. Алексею пришлось краснеть еще раз:

- У меня с собой ничего нет...

Павел Михалыч сунул руку в грудной карман пиджака, вынул две купюры, одну из них протянул должнику:

- Вернешь с процентами...

При этом бухгалтер улыбнулся, правда, одними глазами, подозрительность из которых не могло вытеснить даже веселое настроение.

На улице Алексея догнал Леонтий Матвеич.

- Теперь, - сказал он, - ты выбил из рук Хватаева его главный козырь обвинения - будто ты хотел чего-то хапнуть. А на будущее - мой тебе совет: с дерьмом лучше не связываться. Будет какая нужда - обращайся в правление сельпо - тут ты всегда найдешь взаимопонимание.

Это были фактически слова ободрения и моральной поддержки. Молодой человек не мог не оценить их:

- Спасибо вам сердечное, Леонтий Матвеич! - сказал он с чувством.

 

Когда Алексей переживал из-за неудачной попытки помочь бедолаге куму с доставкой дров, ему отчего-то вспоминались стихи поэта:

В поле не видно ни зги.
Кто-то кричит: помоги!
Что я могу?
Сам я беден и мал,
Сам смертельно устал –
Чем помогу?

"В самом деле, - размышлял Алексей после всего, что с ним произошло, - чем бы я мог помочь нуждающемуся, обратись он ко мне?"

Алексей знал - его скромной зарплаты рабочего хоздвора хватает лишь на то, чтобы худо-бедно прокормиться, благо, пятисотграммовая рабочая пайка хлеба стоила копейки.

Правда, их семье жаловаться на судьбу было бы, по меньшей мере, стыдно. Телка, оставленная Степанидой Ивановной после продажи коровы в самом начале войны, давно уже выросла, перед рождеством отелилась. Отец, благодаря хорошим отношениям с лесником, всегда имеет возможность заготовить для нее достаточно сена... Конечно, главный доход семья получает от того, что и отец, и мать, и теперь вот сын работают в разных учреждениях райцентра, получают зарплату, пусть не ахти какую. Маманя вон даже откладывает каждый месяц некую толику. "А как же! - не то жаловалась, не то похвалялась Степанида Ивановна соседке. - У меня в доме жених, да и невеста вон подрастает... А ну, захотят окрутиться, на какие шиши играть свадьбу-то? А приданое для невесты! Кто ноне без приданого деваху замуж возьмет?

И заботливая мамаша запасала - то у спекулянтки ситцу отхватит на платья да на занавеси дочке, то сережки, оставшиеся у какой-нибудь бабки еще от царского режима. Сыну она пока купила на рынке почти новую офицерскую гимнастерку и такие же брюки. Будучи неприхотливым в вопросах своего гардероба, Алексей и этим был доволен. Зарплату он с самого начала целиком отдавал мамане.

Планов на будущее Алексей пока не строил, наверное, потому, что к этому еще не было особых побуждений. Верилось, что жизнь надоумит. Однако, как вскоре оказалось, о житье-бытье молодого человека, об его устройстве на этой грешной планете Земля люди думали. И не только отец с матерью. Узнал Алексей об этом после разговора с батей, который, выразив родительское сочувствие к мытарствам своего чада, с твердой убежденностью сказал:

- Всё, Лёха, с Хватаевым тебе не ужиться, давай вместе поломаем голову о твоей дальнейшей судьбе.

К счастью, напрягать свои мозги ни отцу, ни сыну долго не пришлось. Когда Алексей пришел в правление за очередной получкой, предсельпо, увидев его, фамильярно взял под руку и, введя в свой кабинет, с ходу огорошил его:

- В контору к нам работать пойдешь?

К такому обороту дела молодой человек не был готов. Пока он обдумывал ответ, предсельпо спросил:

- У тебя образование - девять классов?

- Да, - кивнул Алексей.

- Нам в конторе нужен секретарь-делопроизводитель. Тебе, я слышал, когда ты работал в сельсовете, приходилось иметь дело с бумагами. У нас на первое время твоей обязанностью будет вести протоколы заседаний правления... Ну, и выполнять другие писучие надобности. Старший бухгалтер, Павел Михалыч, на первых порах подскажет, что к чему. Ну и мы все будем помогать, если будут какие затруднения.

Устремив на какое-то время взгляд в окошко - видимо, для того, чтобы собраться с мыслями - Палей продолжал:

- По крайней мере, эта скромная должность откроет тебе дорогу в нашу современную деловую жизнь. Поработаешь какое-то время - пооботрешься, наберешься жизненного опыта, почувствуешь, почем фунт служебного лиха. А там, глядишь, захочешь поехать в область, поучиться в нашем техникуме, постигнуть азы теории кооперативной торговли. Ну, а после этого - решай сам, у тебя будет широкий выбор. Чтобы сделать его, выбор, наверняка - когда будешь работать у нас в конторе, приглядись к специалистам райпотребсоюза - головного органа сельских потребительских обществ района. Сойдись с ними поближе, послушай, что они говорят о своей работе. Это тебе потом очень пригодится...

Посмотрев по привычке прямо в лицо собеседнику, Палей иронически улыбнулся: вид у молодого человека был, по-видимому, несколько ошеломленным. И то сказать - не каждый день перед тобой развертывают такие заманчивые перспективы твоей собственной судьбы.

Леонтий Матвеич встал, прошелся к окну, с минуту смотрел на оголенную ветку зимней рябины, колеблемую легким ветром. Заняв место за столом, шеф уже деловым тоном закончил:

- Ну, ладно, Алексей, я тут наговорил тебе - семь верст до небес. На практике всё не так быстро делается. Всё это пройдет через твою жизнь чередом, постепенно... Когда потом оглянешься, сам удивишься, как это всё незаметно уложилось в твой век, словно кирпичики в строящееся здание. Пожелаю тебе, чтобы здание твоей жизни выстроилось без изъянов... А сейчас можешь идти. Привет родителям. В понедельник ждем тебя в конторе. Завхоз в известность о твоем переводе будет нами поставлен.

 

Так уж получилось, что прежде, чем прийти на работу в штаб кустаревской торговли, Алексею удалось узнать о деловой жизни работников этого сектора экономики села, так сказать, с изнанки, с ее закулисной стороны.

А виновато во всем было несколько странное знакомство с девятнадцатилетней вдовушкой, продавщицей неказистой лавчонки сельпо Анфисой Пташкиной. Знакомство это действительно состоялось при необычных обстоятельствах.

...Работницы прилавка и девчата из конторы сельпо отмечали какой-то праздник. Пригласили - для того, чтобы на торжестве "мужским духом" пахло - и нескольких сотрудников мужского пола. В том числе и Алексея, поскольку знали, что он - потенциальный жених. Праздник получился довольно веселый, потому что все изрядно наклюкались водки-суррогата, и немного печальный, потому что почти всех замужних работниц война уже успела сделать вдовами.

Алексею эта гулянка стала памятной потому, что в самый разгар веселья, когда в зале молодежь отплясывала под чью-то балалайку "барыню", Анфиса, поймав молодого человека в темных сенцах, обвила его шею руками и вроде бы в шутку сказала:

- Хоть бы посватался что ли, женишок... Иль не чувствуешь, как по тебе сохнут?

Сказала это и скрылась за дверью помещения, где шумели празднующие. На Алексея ветреница до конца празднества так ни разу и не подняла глаз. "Молодка, видать, не из нахальных, - подумал Алексей.- Решилась на отчаянный поступок, а теперь, поди, казнит себя за нескромность"

Этим молоденькая вдовушка, наверное, и оставила у молодого человека память по себе на все годы его жизни. А тогда, после праздника, после смелого поступка Анфисы у Алексея завязались с ней если не дружеские, то довольно теплые, доверительные отношения. Как-то продавщица разоткровенничалась - совесть, что ли взыграла, душу очистить захотелось... Анфиса, конечно, знала, что всех продавцов сельпо подозревают в мошенничестве, некоторым из них покупатели, а особенно покупательницы, прямо в глаза говорят, что они безбожно разбавляют водку, которой почти все лавки на селе торговали в розлив. Благо продавцы получали ее на соседнем спиртозаводе в железных бочках.

Алексей однажды не постеснялся, спросил Анфису:

- А ты как с этим делом поступаешь? Ведь зарплата у вас, работников прилавка, более чем скромная, муж у тебя на фронте голову сложил... Дочку, насколько я знаю, маманя старенькая воспитывает - вдова без пенсии.

- Ну, раз уж ты нужду мою понимаешь, - немного ожесточившись, парировала молодая продавщица, - и вроде бы мне соболезнуешь, я тоже чувствую себя вынужденной в грехах своих покаяться... Как и все наши продавцы, я тоже водкой-сырцом в розлив торгую. Так вот - если граммов по пять на порцию не дольешь, за день рублей до десяти набегает...

Анфиса смолкла, на щеках ее выступил лихорадочный румянец, а глаза вдруг повлажнели.

- Эх, друг ситный... - вздохнула молодая вдовушка. - Не надо было тебе этот разговор затевать...

- Фисунь, прости ради Бога! Поверь, я искренне раскаиваюсь...- чистосердечно признался молодой человек. "Клянусь, дальше меня твое откровение не пойдет. Притом в торговле я ни бельмеса не смыслю, а разговоров о продавцах наслушался всяких.

- Что правда, то правда, - с грустью в голосе признала Анфиса.- О нашем брате, тружениках прилавка, бабенки на всех перекрестках судачат. Не возьмут лишь в толк, дурочки, что торгаш торгашу рознь. Возьми вон Лизавету Воропаеву... Двадцать лет за прилавком. Пройдоха - клейма ставить негде. В прошлом месяце дом себе кирпичный отхватила за шестьдесят тысяч - такое себе ныне ни один спекулянт на селе позволить не может... Говорят, Лизавета водку чуть не напополам разбавляет, если видит, что покупатель под градусом. Только я тебе скажу - секрет ее барышей в другом - она с завскладом на спиртозаводе шашни завела и он теперь через нее неучтенный спирт сплавляет, а выручку, по слухам, напополам делят...

- Как же их до сих пор за руку не схватят - ведь проделки Лизаветы у всех на слуху?

- Лешк, ну ты даешь! Я вижу - ты совсем зеленый... Да у них, таких воротил, ревизоры как на родном огороде пасутся.

- А вас - я имею в виду мелкую розницу - говорят, кроме ревизоров еще и милиция проверяет...

- Какая там милиция, - не то с досадой, не то участливо проговорила Анфиса. - Григорий что ль Парамошкин? Да этому служаке четыре кило гречки продай из под прилавка, он на тебя молиться станет, не то чтобы преследовать по закону. Товар-то гречка дефицитный, а ему троих детей на зарплату кормить надо...

Разговор этот оставил в душе Алексея неприятный, саднящий след. Оказывается, проблем современной жизни он только еще начал касаться своим сознанием, своей совестью... Вот что значит жить преимущественно прочитанным, переживать за героев Джека Лондона и Диккенса, а не за таких собратьев по несчастью, как Анфиса или милиционер Григорий Парамошкин. Права была его любовь - Валя Светлова, говоря, что он живет не в своем мире. Кстати, где она теперь? Жива ли? Неужели он больше не увидится с девушкой, которую считал самой красивой, умной и находчивой из всех, кого знал...

х х х

На работу в правление Кустаревского сельпо Алексей пришел через неделю после празднования Нового года - последнего года самой кровопролитной войны, которую когда-либо приходилось вести матери-России.

Когда молодой человек вошел в помещение конторы - она же бухгалтерия» - его уже знакомым взглядом исподлобья встретил старший бухгалтер Павел Михалыч. Сейчас молодой человек разглядел на щеках своего нового шефа две глубокие канавки-морщины, хотя в целом он выглядел бравым молодцем - стройным, подтянутым, энергичным в жестах и выражениях.

- А! Новичок! К нашему шалашу! - ответил он на приветствие. И, после небольшой паузы:

- Садись! Вон твое бюро, - Михалыч рукой с зажатым в ней карандашом указал на небольшой письменный стол у окна.

Алексей, еще не успев побороть в себе чувства стеснительности, овладевавшее им всякий раз, когда он заходил в казенное помещение, присел на край стула, почему-то с огорчением подумал, глядя, как карандаш бухгалтера с завидной быстротой скользит по бумаге: "Такой серьезный, солидный мужчина и не мог найти себе более значительного дела, чем заниматься бумажной волокитой".

За время войны вчерашний школьник уже привык, что писучими делами в канцеляриях стали заправлять преимущественно женщины.

Дописав последнюю бумагу, Павел Михалыч встал, открыл канцелярский шкаф, покопался в нем, отыскал нужную папку и положил ее на стол перед новым сотрудником.

- Тебе Палей говорил,- спросил он, - что твоей обязанностью будет вести протоколы заседания правления? Так вот, познакомься, посмотри, что это такое. Обрати внимание на формулировки записей: "Слушали", "Краткие конспекты выступлений", "Постановления". Впрочем, в школе вам, наверно, приходилось иметь дело с такими бумагами?

Алексей в девятом классе два или три раза вел протоколы классных собраний» но сейчас он решил об этом промолчать. Из скромности. Или потому, что воспоминания о классных собраниях с протоколированием не вызывали у него сейчас положительных эмоций - ему казалось, что такие мероприятия вносили тогда в школьную атмосферу ребячьей вольницы запашок казенщины.

"Боже мой, - думал сейчас Алексей, листая написанные корявым языком бумаги, - какие бумажные лавины заполоняют нынешние органы управления, все эти сельсоветы, райисполкомы, райсоюзы. И какая уйма людей требуется, чтобы писать бумаги, чтобы не дать иссякнуть запущенным неизвестно кем и когда лавинам. Между тем начальник штаба батальона Всевобуча, который был создан в Кустареве в начале войны и в который Алексея военкомат назначил, по определению отца, старшим, кто куда пошлет, между делом рассказывал, что до революции всей властью на селе заправлял волостной старшина, у которого в штате был всего один писарь.

Размышления Алексея прервал его теперешний шеф, внезапно выросший перед столом:

- А теперь, молодой человек, можете пойти пообедать. Перерыв у нас с полпервого до полвторого.

Алексей был немного удивлен: у них на хоздворе обеденный перерыв не был регламентирован. Рабочие перекусывали где и когда удавалось прихваченными из дома припасами - главным образом горбушкой хлеба, отваренными картофелинами и соленым огурцом или луковицей. Алексей предпочитал делать это на бочке с водой, когда ездил за ней на дальний колодец за околицей села.

Будучи оторванным своим шефом от бумаг, молодой человек сделал для себя маленькое открытие: пока он углубленно вчитывался в протоколы, в бухгалтерию успели прийти, рассесться по местам и приступить к работе - щелкать на канцелярских счетах, копаться в картотеках, делать записи в бухгалтерских книгах три женщины в возрасте от двадцати до сорока лет. Новичок встал, учтиво поклонился новым знакомым, шутливо проговорил:

- Прошу меня не казнить за невежество: я был так увлечен новым для себя делом, что не заметил появления такого приятного общества.

Самая младшая сотрудница почему-то прыснула в ответ, старшая на полном серьезе проговорила басом:

- Ничего, мы тебя тут быстро наставим на путь истинный...

Что она имела в виду, Алексей спросить не успел: женщины покинули помещение прежде, чем он успел собраться с духом.

К концу дня новый сотрудник счел необходимым наведаться к Леонтию Матвеичу. Утром представиться начальству не удалось - предсельпо был в отъезде. Сейчас, открыв дверь и попросив разрешения войти, новый сотрудник конторы застыл на пороге: шеф в ответ на его "Можно?" почему-то ничего не ответил. Но Палей тут же разрешил состояние неловкости подчиненного, проговорив своим ровным, бесстрастным голосом:

- Ну, чего застрял в дверях, проходи, садись...

Как всегда, закурив и полюбовавшись выпущенной струей дыма, председатель спросил:

- Ну, как - познакомили тебя с твоими обязанностями? Выслушав рассказ Алексея о том, чем он занимался в течение рабочего дня, Палей с удовлетворением отметил:

- Вот правильно, а то с протоколами заседаний правления у нас всегда была морока. Из девчат никто не хочет оставаться после рабочего дня, а проводить заседания правления в дневные часы - дудки, все члены правления заняты на своих производствах... Так что ты подвернулся нам кстати.

Минуты две-три председатель молчал, думая о чем-то своем.

- Хотя работа эта,- снова заговорил он, - конечно, не мужская. Но мы скоро дадим тебе более солидное дело... по совместительству. И зарплату, само собой, назначим соответствующую. Ну, а если взять престижность профессии... Кто может сказать, какими показателями ее можно определить? Что - врачи, учителя, агрономы - разве они получают намного больше, чем наши специалисты? Я знаю, простые механизаторы в совхозе зарабатывают в сезон гораздо больше, чем иные служащие. И это закономерно, если судить по тратам энергии, по напряженности трудового дня.

Когда они расстались, Алексей дорогой думал о том, что ничего нового для него председатель сельпо ему не сообщил. Обо всем этом с молодым человеком не раз беседовал отец. Доводы шефа только усилили чувство неудовлетворенности и беспокойства, которое в последнее время преобладало в настроении молодого человека.

 

...Не счесть всех заседаний правления Кустаревского сельпо, в работе которых Алексей Сафонов участвовал в качестве секретаря за время работы в конторе. На этих заседаниях рассматривались вопросы кадров, изыскания дополнительных источников поступления товаров, утверждались сметы на ремонт торговых точек и масса других проблем хозяйственной деятельности потребительского общества. Особенно подолгу топтались на вопросах, при которых приходилось касаться щекотливой темы - как бороться с растратами и хищениями в магазинах и лавках. Тема эта была в ту пору притчей во языцех, поскольку не хватало кадров опытных продавцов.

Однако в деталях перед мысленным взором секретаря правления" возникала потом чаще всего процедура рассмотрения и утверждения актов - документов на списание с материально ответственных лиц, так называемых, непланируемых потерь. Под этой рубрикой фиксировалась убыль товаров и другой кооперативной собственности, виновников которой установить почему-либо не представлялось возможным. Главным образом это были потери при транспортировке, порча продуктов, потрава грызунами и так далее. Особенно часто всплывали акты на перевешивание мешкотары из-под муки, которая после освобождения от продукта почему-то всегда получалась тяжелее, а вес-нетто продукта соответственно меньше, чем указывалось в сопроводительном документе отгрузчика.

Получалось так, что образовавшуюся недостачу с кого-то надо было взыскивать. А с кого? С заведующего складом? А у того заработная плата и без того была мизерная - на жизнь не хватало. Тягаться с поставщиком товара тоже было бессмысленно, он всегда отопрется - дескать, его хата с краю, поскольку действующие законы на его стороне. Вот сельповские кладовщики и требовали от начальства - создавайте комиссию, перевешивайте тару. Начальство шло на уступки, тару перевешивали, составляли акты. Эти акты со временем накапливались в угрожающем количестве. Зафиксированные актами недостачи предстояло списывать на убытки. Дать санкцию на это самолично председатель сельпо не мог: и устав не позволял, и угрозу получить срок за якобы разбазаривание кооперативной собственности игнорировать было слишком опасно.

Так или иначе, Алексей по должности вынужден был становиться свидетелем - какое тягостное молчание воцарялось на заседании правления после того, как он зачитывал акты на перевешивание мешкотары, называл итоговые суммы недостачи, накопившейся за отчетный месяц или квартал. На первых порах шокированные суммарными цифрами недостачи правленцы обращались за разъяснением к старшему бухгалтеру. Павел Михалыч в ответ пожимал плечами:

- Коммерческая деятельность, товарищи, как и всякая живая жизнь, никогда не укладывалась в искусственные нормы, спускаемые нам сверху...

И он указывал большим пальцем на потолок. Само собой, такое объяснение энтузиазма правленцам не прибавляло. Вопрос старшего бухгалтера:

- Ну, как, товарищи, будем списывать образовавшуюся недостачу с материально-ответственного лица? - иногда повисал в воздухе. Удручающее молчание членов правления длилось до тех пор, пока самый сердобольный из них - пожилой валяльщик Козлов не подавал гуманную реплику:

- Куда же нам деваться, граждане, не будем же мы заставлять уважаемую Клавдию Ивановну сушить сухарики, обрекать ее на Колыму. Там и без нее всякого рода страдальцев хватает...

Алексею на первых порах его знакомства с Василием Егоровичем казалось, что глубоко посаженные серые глаза правленца смотрят на него, на всех торгашей, включая счетную братию, не то с насмешкой, не то с осуждением: вижу, дескать, вас, крючкотворы богоспасаемые, насквозь, у всех у вас рыльце в пушку. Да что с вас взять, всякой птичке поклевать требуется.

Потом, видя, как пожилой правленец с душой вникает в кооперативные дела, как жалеет продавщиц - порой хрупких станом девчат и молоденьких, обезмуженных войной вдовушек, которым что ни день, приходится надрываться, ворочая тяжеленные кули с товарами, Алексей устыдился своего первоначального мнения об этом человеке.

Вот и сейчас не кто иной, а именно Василий Егорыч первым заступился за сорокалетнюю вдовицу с мальчишеской фигуркой и прозрачным личиком - заведующую мучным складом сельпо. По словам председателя правления Палея, Клавдия Ивановна была третьей по счету за время его работы: от двух ее предшественников пришлось освобождаться. Одного уволили за пьянство на рабочем месте, другого за развал складского хозяйства. От Леонтия Матвеича Алексей узнал и подробности о биографии Козлова. Оказывается, он состоял в правленцах чуть ли не с первых дней существования Кустаревского потребительского общества. Сам пользующийся непреходящим уважением со стороны своих заказчиков, которых благодаря добротности изготовляемых им валенок у него всегда хватало, он и всем добрым знакомым платил той же монетой. Зато перед торгашами, о которых он знал, что они не чисты на руку, шапки никогда не ломал. Даже говорить о них не любил, считая это ниже своего достоинства.

Искреннее чувство почтительности вызывала уже сама внешность этого человека. Хороший мужской рост, который при его могучем телосложении казался средним, не выходящим за пределы обычного. В его крупной ладони с непроходящими набоями от катания валенок, которым он, по его словам, начал заниматься с четырнадцати лет - во время знакомства с ним Алексея Василию Егорычу было за шестьдесят - при рукопожатии могла свободно уместиться пара, а то и тройка таких рук, как у новоиспеченного секретаря правления.

Василий Егорыч был скуп на слова, но он отнюдь не был замкнутым. Спросят его: "Как жизнь, уважаемый?" "Идет"...- скажет старый валяльщик, но скажет с такой многозначительностью, с такой уверенностью в голосе, что собеседнику сообщается убежденность: человек этот держит свою судьбу в крепких руках.

Так вот именно этот добросердечный, умудренный жизнью труженик и подсказывая чаще всего на заседаниях правления выход из положений, которые, как поначалу казалось, вели в тупик.

...Алексей впоследствии не раз думал о провидении, которое не поскупилось свести его с такими людьми, как председатель Кустаревского сельпо Палей и член правления Василий Егорыч - двоими из тех мужественных, стойких граждан великой России, на коих, по его представлениям, держится свет.

Где-то на втором месяце работы Сафонова-младшего секретарем правления сельпо у него состоялась негаданная встреча со зловещим гением отца - секретарем райкома партии Зыковым.

...Как обычно, в конце четвертого квартала старший бухгалтер Павел Михалыч разослал всех работников конторы сельпо по торговым точкам "снимать остатки", то есть проверять фактическое наличие товаров. Алексею досталась лавчонка продавца Маши Полосиной, занимавшая небольшое помещение на первом этаже пустующего кирпичного здания. Как и во всех лавках сельпо в военное время, перечень товаров у Маши был невелик, однако довольно много времени у проверяющего и проверяемой заняло перемеривание водки в железной бочке и перевешивание соли в специально отгороженном закутке.

 

Когда Алексей с Машей уже заканчивали работу - было около семи часов вечера - неожиданно раздался громкий стук в металлическую дверь лавки, затем громкий мужской голос потребовал:

- Манюнь, открой, это я - Василий Иваныч!

- Придется открыть, - с досадой в голосе тихо проговорила Маша. - Это Зыков, секретарь райкома.

- Здорово, Манюнь! - деланно бодрым голосом поприветствовал вошедший продавщицу. - А у тебя никак ревизия...

Был нежданный гость явно под градусом. На важного чина он явно не тянул. Небольшого роста, сухощепый, одетый в простенькое пальтецо, поношенная цигейковая шапка сдвинута набок. Такого человека, встреть его на улице, можно было принять и за средней руки бухгалтера и за учителя.

- Ну, как торговля? Что раскопал ревизор? Сколько излишков не хватило? - довольный своим остроумием, секретарь весело рассмеялся.

Вот он подошел к прилавку, положил на него руки, тоном не то приказа, не то просьбы проговорил, обращаясь к продавщице:

- Ну, ты - это самое... Я - из бани... Плесни граммов сто пятьдесят, а то мне что-то и скучно, и грустно.

Переведя взгляд на ревизора, Зыков весело спросил:

- Так ведь сказал Пушкин, правда?

Молодой человек, не подумав, осмелился возразить:

- Это стихотворение Лермонтов написал.

Секретарь райкома повернулся всем корпусом к Алексею, смерил его уничижительным взглядом:

- Шуток не понимаешь... Какая тебе разница - Пушкин, Лермонтов? Оба - писатели, оба - нашинские, российские...

И, помолчав, снова обратился к продавщице:

- Налей-ка еще... на посошок. Деньги завтра Катя придет, отдаст. Быстро опрокинув стакан в рот, начальство, вежливо попрощавшись, направилось к двери.

Маша, тяжело вздохнув, призналась:

- И так вот каждую субботу... А то, бывает, и на неделе раза два завернет.

- Ну, он хоть потом-то расплачивается? - сочувственно спросил молодой человек.

- Какое там расплачивается... - с выражением безнадежности в тоне ответила Маша. - Вот завтра нахальная бабенка, жена Зыкова, припожалует с корзинкой, наберет хлеба, муки, соли, мыла - других-то товаров сейчас не водится - и заявит: "Василий Иваныч на днях придет - он за все рассчитается. И так почти каждый раз...

А мне-то что делать - покупателей что ль обсчитывать, обвешивать?

Алексей уже не раз слышал, что некоторые работники прилавка в райцентре не могли устоять от соблазна, становились на скользкий путь обирания сельчан.

Федор Стабредов, работник районной газеты, выбранный недавно председателем ревизионной комиссии сельпо, рассказывал отцу Алексея, что члены его комиссии не раз ловили заведующего продмагом Лукашова на обвешивании покупателей при торговле хлебом, составляли акты и передавали их в прокуратуру. По слухам, циркулировавшим по селу, районный прокурор неоднократно звонил Зыкову, ведающему торговлей в районе, испрашивая санкцию на привлечение зарвавшегося обиралы к уголовной ответственности. Тот якобы в ответ спрашивал прокурора, причем отнюдь не в примирительном тоне:

- Ты вот что... Ты там у себя сидишь или стоишь? Если стоишь, то мы поможем тебе сесть... - и вешал трубку.

К сожалению, круг лиц, в том числе сановных, не чистых на руку, любителей поживиться за счет государства, а в конечном итоге за счет простого народа, Лукашовым и Зыковым в Кустарях не ограничивался. К ним сведущие люди села часто присовокупляли и заведующую районным отделом социального обеспечения, раздобревшую на нескудных харчах Татьяну Благоволину, известную по всему району и даже за его пределами активистку, которую несколько раз избирали даже в депутаты областного совета.

Эта деятельница взяла за моду вызывать к себе в кабинет председателей колхозов из окрестных сёл - тех, кто послабее духом, и у кого, по ее сведениям, рыльце было в пушку. Закрывшись с очередной жертвой в своем кабинете, она заводила такой разговор:

- Федор Иванович, дорогой, выручай. Детям, внукам совсем есть нечего. Хоть по миру иди...

А Федор Иванович, потупив глаза, беспомощно разводил руками:

- Татьяна Николаевна, ну чем же я могу помочь... Я бы и рад, но госпоставки все сусеки повымели…

- Ну, уж не лукавь, Федор Иванович... А семенной фонд?

- Так ведь скоро посевная. А там ведь - что посеешь, то пожнешь...

- Э-э-э, милый!.. Мало ли твои колхознички прямо из сеялок по домам волокут... А мне всего и надо-то пару пудиков - до весны, до подножного корма протянуть, хе-хе...

И Федор Иванович сдавался. Знал же он, нутром чувствовал - откажет активистке, она его поедом съест и даже глазом не моргнет. Как-никак депутат областного совета, у нее такие связи...

Ну, а каково жилось простому народу - "винтикам", как окрестил бесправных тружеников Иосиф Сталин? Им, бедолагам, в Кустарях даже так называемые достаточные товары - соль, керосин, спички - в лавках сельпо продавали по талонам. А уж о хлебе, этом основном и едва ли не единственном продукте питания, продававшемся в торговых точках сельпо, и говорить было боязно. Вокруг него чиновную братию угораздило сварганить такую мороку, что оторопь брала тех, кто вникал в это дело. Снабжение этим жизненно важным продуктом было обставлено замысловатейшими рогатками, которые, казалось, зернышку пропасть не позволят. Карточки на него изготовляли на специальной бумаге - чтобы исключить опасность подделки - в областной типографии, каждую из них местные власти снабжали несколькими печатями. В сельпо эти документы хранили в стальном сейфе под несколькими замками. За фактическим наличием и порядком распределения среди граждан неусыпно следила ревизионная комиссия. Лишние карточки сжигались. Зерно и мука из госфондов отпускались торговым организациям в строгом соответствии с контингентом граждан, имеющих право на государственное обеспечение.

И все равно - получить по карточкам более или менее доброкачественный хлеб в лавках сельпо можно было только в первые недели месяца. Потом их отоваривали только либо немолотым зерном - рожью, ячменем, а чаще всего овсом, либо - если дело было зимой - мороженой картошкой. Почему отпускаемого государством хлеба на всех не хватало, кто помогал солидной доле его испариться, проследить было невозможно: слишком многочисленна была рать снабженцев, присосавшихся к этой непыльной, но куда как наваристой в те времена отрасли экономики.

...Самое диковинное, а в общем-то закономерное в этой анафемски закрученной, а в общем-то закономерной обстановке изворотливости и бессовестности одних и ангельского долготерпения и железной выдержки основной массы других было то, что народ выдюжил, сумел сохранить свои здоровые гены, не дал матушке-России в той жестокой войне кануть в небытие.

 

Уныние, в которое порой повергали Алексея Сафонова и его земляков скаредность бытия и опасение за свое бренное существование, они лечили упорным трудом и соленым российским юмором, который европейские невежды когда-то называли черным.

Когда Алексей работал на хоздворе сельпо, он с удовольствием принимал участие в перекурах, которые порой устраивали его собратья по судьбе. Соберутся, бывало, работяги в каморке конюха или в сторожке и пошли подначивать друг над другом, а точнее, по выражению конюха Сидорыча - травить баланду. Как-то работяги затеяли обсуждение - кто из них кто на этой грешной земле. Алексея черт дернул высунуться:

- Слушай, - спросил он, обращаясь к конюху Сидорычу, - а что ты знаешь о своем социальном положении?

- Чего? - опасаясь подвоха, огрызнулся конюх.

- Да ты не обижайся! Вот, к примеру, секретарь райкома Зыков - служащий, наш предсельпо - тоже. Ну а ты?

- А что я? - пожал плечами озадаченный собеседник, - Я просто конюх...

- Я не об этом... Я хотел спросить кто ты - рабочий, крестьянин?.. Может - кулак?

Последнее слово нашего умника было явным перехлестом. Лучше бы его не говорить, потому что Сидорыч рассвирепел:

- Ну, ты - молокосос!.. Какой я кулак, когда даже коровку огоревать не могу?

- Правильно говорит Сидорыч, - вмешался сторож. - Вот мой сосед, дед Аким, тот прямо говорит о себе: "У меня своя хата, самовар, коза с подкозком, шошнадцать борозд картошки - значит, я - хозяин!

Высказывание деда Акима сторож передал с характерным оканьем, которое, кстати, было свойственно для всех коренных жителей Кустарей. А закончил он так:

- Только если дед Аким прав, то получается, что наши секретари райкомовские - хозяева района, которые из приезжих - они что же, круглые пролетарии? У них же в селе - ни кола, ни двора... Тогда как ледащие инструкторишки из того же райкома, из местных - почти сплошь из богатеньких: у их отцов и матерей - и дома, и живность всякая, и огороды - дай Бог всякому...

Алексей растерянно молчал. А что ему было сказать, если в классовой теории, которую им преподносили в школе, все было разложено по полочкам, а сельская явь из-за пестроты обстоятельств и явлений напоминала ему лоскутное одеяло, причем у этого одеяла, как у планеты Земля - два полюса. Секретарь райкома Зыков с его шакальими манерами, а таких в райцентре было немало - это один полюс. Фактическое бесправие рядовых тружеников в селах, где не редки случаи, когда люди пухнут от голода - другой. Конечно, разговаривать об этом с простыми людьми на хоздворе не имело смысла. Поэтому Алексей предпочел согласиться с заключительным доводом Сидорыча, который после продолжительного молчания устало проговорил:

- Мозолить языки об чужие заботы - пустое дело. Да и беды наживешь, если что не так вякнешь. Лучше уж сверчку знать свой шесток...

х х х

В тот пасмурный мартовский день - до нашей победы в Великой Отечественной войне оставалось два месяца - Алексей, придя на работу, услышал весть, которая моментально выбила его из состояния равновесия.

...Он вошел в контору сельпо как раз в тот момент, когда картотетчица 'Юля, поправлявшая свою жиденькую прическу перед миниатюрным зеркальцем, увидев входящего секретаря, нарочито громко заканчивала начатую до этого фразу:

...- Валя Светлова приехала с фронта... рожать.

Алексей только потом догадался, что Юлька приурочила эту новость, точнее ее сообщение, специально к его приходу. Она училась в школе классом младше, и, наверняка, слышала, кто по ком в старших классах сохнет и кто кого ни в грош не ставит.

Сейчас Алексей предпочел накинуть на себя маску равнодушия: моя, мол, хата с краю, я ничего не знаю... Между тем, за какое бы дело он в этот день ни принялся, всё валилось у него из рук. И это несмотря на то, что ночная стычка с упырем-завхозом, мыканье из-за нее по казенным инстанциям, а также напряжение, связанное с привыканием к новой для молодого человека работе, казалось, надолго отвлекли его от беспокойных мыслей о той, кто еще недавно была главным полюсом, к которому сходились все мысли, надежды и разочарования влюбленного мечтателя.

Причиной такой растерянности, скорее всего, было то, что бедный воздыхатель вообразил, будто судьба нежданно-негаданно поставила его в положение, из которого в данный момент он не видел благопристойного выхода. Дело в том, что он вообразил: раз Валя - единственная девушка, которую он по-настоящему любил, раз она сейчас попала в беду, он обязан взять ее с ребенком и позаботиться о том, чтобы она ни в чем не нуждалась. О том, что у будущего Валиного чада мог быть отец, что Валю может оскорбить рыцарский жест бывшего одноклассника, он как-то не подумал. Правда, одна полезная мысль в голову молодому человеку все же пришла: надо найти человека, которому он доверяет, чтобы обстоятельно обо всем посоветоваться.

К счастью, долго искать такого человека не пришлось. У Алексея недавно завязались дружеские отношения с троюродным братом Иваном, который недавно вернулся к родителям, выписавшись из госпиталя, где его выхаживали после тяжелого ранения. Беседа родичей состоялась в тот же день, как Алексей узнал о возвращении Вали, за чашкой чая, на которую молодой человек пригласил Ивана домой к своим родителям. После краткого ознакомления с сутью мучившей Алексея проблемы Иван, поразмыслив, спросил:

- А кем эта девушка тебе доводится? Родственницей? Невестой?

- Просто бывшей одноклассницей...

Говоря это, незадачливый любовник думал: не станет же он, Алексей, вот так, с бухты-барахты, да еще при мамане, распространяться о том, сколько он пережил из-за Вали, страстно желая объясниться с ней, и так и не обретя смелости подойти к девушке, умолить ее о капельке внимания к себе. К большому удовлетворению влюбленного, этого от него и не потребовалось. Брательник прекрасно понял его без слов, хотя виду не подал. Пристально посмотрев в глаза Алексею и с минуту подумав, Иван сказал:

- Ты правильно сделал, что решил навестить землячку, вернувшуюся с фронта. Если не возражаешь, я составлю тебе компанию. Вдвоем нам будет сподручней завязать с девахой непринужденную беседу. Но являться к людям по такому торжественному случаю с пустыми руками - надо иметь глаза в затылке. В лавках же наших ничего не купишь кроме водки-суррогата. Бутылку мы, конечно, прихватим. А к ней присовокупим добрую порцию соленых огурцов и моченых яблок - у матери в погребе такой снеди еще достаточно.

- Я могу присовокупить шматок сала, - предложила Степанида Ивановна. - Пирожков с вареньем напеку...

- А водка... - засомневался Алексей, - не будет она в качестве гостинца выглядеть дикостью? Все-таки Валя - без пяти минут роженица...

- А языки себе мы там чем развязывать будем? - Иван почесал в затылке. - Тогда уж лучше не идти совсем... В общем, давай деньги, завтра к пяти вечера я нагряну к тебе.

 

...Валю молодые люди застали гревшейся на лежанке русской печи. Алексей так и запомнил эту сцену: он с Иваном сидят за кухонным столом у окна, на столе горит керосиновая лампа, а виновница торжества, забравшаяся на печь, лежа на боку и обратив к гостям лицо, видимо раздавшееся вширь, обрамленное завитками белокурых волос, с приветливой улыбкой что-то говорит, говорит...

Встретила хозяйка гостей радушно, как хороших старых знакомых, но с печи так и не слезла - не хотела показывать мужчинам обезображенную беременностью фигуру, когда-то бравшую молодых людей в полон незаурядной стройностью.

Приветливость хозяйки способствовала тому, что между ней и гостями сразу установилась атмосфера непринужденности и чуть ли не семейной свойскости.

- Вы уж извините, - виновато улыбнувшись, проговорила вчерашняя фронтовичка, - я угрелась на печке, мне не хочется, да и тяжко спускаться к вам... Алексей! - она, кажется, чуть ли не впервые назвала своего бывшего одноклассника по имени. - Алексей, вы, пожалуйста, располагайтесь, как дома. Будь добр, достань хлеб из шкафчика. Рюмки, тарелки и всё остальное - в ящиках стола.

Когда бедняга-влюбленный, наполнив рюмки, понес было одну из них Вале, которая, опершись локтем на подушку, взирала на гостей как с некоего трона, ему невольно вспомнилась виденное где-то творение неизвестного художника: древние римляне во время пиршества возлежали вокруг застолья не то на подушках, не то на перинах...

Между тем Валя рюмку не приняла, отстранила ее рукой, весело рассмеялась:

- Вы что, хотите сделать моего будущего сынулю алкоголиком? Я лучше предложу тост, который сейчас будет как раз к месту: выпьем за мое счастливое разрешение!

- О! За это я готов выпить хоть всю бутылку! - восторженно откликнулся на предложение Вали Иван.

Алексею же, когда он выполнял просьбу любимой быть за хозяина, собирал стол: резал хлеб, раскладывал по тарелкам принесенное из дома угощение, разливал спиртное, его воображение развернуло перед ним идиллическое полотно. Будто Валя - его любимая жена, у них народился ребенок - его сын. Они с супругой пригласили на крестины гостей. Счастливый отец радуется за роженицу, за то, что она относительно легко перенесла свои первые роды, и оба они сейчас озабочены тем, как им назвать наследника.

Из чар счастливых грёз, которые не давали ему покоя и после того, как они с братом уже пропустили по паре рюмок, Алексея безжалостно вырвал невеселый смех Вали, которую Иван спровоцировал на рассказ об ее фронтовых злоключениях.

...Попав из военного училища связи на фронт, в узел связи энской части, Валя, по ее выражению, хватила солдатского лиха под завязку. Чего стоило хотя бы ползание на брюхе вчерашней девчонки-школьницы по ночным полям и буеракам, как говорили в прошлую войну, "театра военных действий"...

- Однажды в осеннюю слякоть, ночью, - повествовала бывшая фронтовая связистка, - шаря в непроглядной тьме в поисках другого конца оборванного телефонного провода, я сверзилась в глубокую канаву. Пытаясь подняться, ищу, обо что бы опереться, и натыкаюсь на лицо трупа, скорее всего, фрица, потому что, помнится, отсель недавно выбили противника. Можете представить себе мое омерзение... и почему-то - жалость.

Тут лицо Вали исказила гримаса, которую Алексей потом никак не мог описать словами и которая впоследствии надолго запечатлелась в его мозгу. Брат Алексея, слушая рассказ Вали, недоверчиво спросил:

- Неужто на фронте не хватало для такого дела мужчин?

- Нет, почему же! мужчин у нас хватало. Но их, должно быть, специально приставили к нам, чтобы брюхатить девок-военнослужащих. Наверное, им и за это надо спасибо сказать. А то, если бы мы вернулись нетрогаными домой, за кого тут выходить замуж? я по приезде в Кустари прошлась под вечер по нашему бульвару - мужчин-то раз-два и обчелся. А невест, поди, полно село.

Алексей, которому и во хмелю не давал покоя вопрос, как все-таки теперь относится к нему Валя, выслушав последнее откровение фронтовички, подумал: "Скорее всего вот эта ее бесшабашность вкупе с нетерпимостью к унынию и слезливости и помогли девахе там, на войне, выстоять, не утратить сущность своего духовного облика, который так привлекал его с первых дней знакомства с ней еще в школьные годы... Нет ничего удивительного в том, что именно на нее - дивчину, умеющую сохранять присутствие духа в непредсказуемых условиях фронтовой обстановки, положил глаз кто-то из ее начальства. И что-то было в этом человеке такое, что не могло не импонировать девушке, не затронуть ее сердечных струн. Иначе бы она ни за что не позволила себе поступиться своей женской честью".

 

...После пирушки по случаю возвращения Вали с фронта Алексей больше к своей возлюбленной не наведывался. Для себя он объяснял это тем, что теперь, когда у молодой женщины столько хлопот с новорожденным, с пеленками, ей будет не до него - бывшего одноклассника, с которым ее ничего не связывает. А кому в такой обстановке по душе посетители, не посвященные в семейные дела?

Не знал Алексей, и когда счастливая мамаша разрешилась от бремени. Лишь случайно, от картотетчицы Юли, он услышал, что роды у Вали прошли благополучно - родился здоровенький мальчик - и что сама она чувствует себя как все счастливые мамаши... "А теперь,- выложила в заключение Юля, с любопытством глядя в глаза Алексея,- Валентина ожидает человека от своего мужа, который должен отвезти ее с сынишкой куда-то на Украину, к свёкру и свекрови.

О том, что его возлюбленная уехала из Кустарей, окончательно лишенный всех надежд любовник узнал много времени спустя. И странно - он воспринял эту новость спокойно, радуясь за Валю. Видимо, сама природа человеческой психики такова» что обыкновенный смертный, в конце концов, примиряется с крушением своих иллюзий. А то, что любовь Алексея к Вале зародилась и развивалась в ключе иллюзии, неясно было разве что только самому влюбленному.

 

...А тогда, в день чествования приезда Вали, на пиршестве, которое затянулось до сумерек, Алексей, поняв по поведению хозяйки, что она уже устала от гостей, дал знак брательнику - пора, мол, и честь знать. Выйдя на улицу, молодые люди, не сговариваясь, направились к ларьку, торговавшему водкой в вечернее время: оба почувствовали необходимость снять напряжение, в котором они, особенно - Алексей, пребывали, находясь в обществе будущей роженицы. И то сказать - все же это не то, что блаженствовать у тещи на блинах!

Короче говоря, братья, позабыв чувство меры, приняли спиртного по такой дозе, после которой их прихоти соскочили чуть ли не со всех тормозов. И вот, пребывая в таком состоянии, они ввалились в нардом, на вечер танцев. Алексей как был - в поношенном отцовском полушубке, шапке, одетой задом наперед, подсел к молоденьким девчонкам, попытался обнять одну, другую - они кто с бранью, кто со смехом повскакивали со своих мест, перебежали в другой конец зала. А пьянчужка, как рассказывал потом Иван, якобы развалясь на скамье, удумал на людях заниматься гимнастикой: то правую ногу в валенке вверх задерет, то левую. Тут уж - ничего не поделаешь - пришлось вмешаться заведующей клубом. А была она, к слову сказать, руководительницей, которая не терпела беспорядков в общественных местах. Чуть что - тотчас же звонит в милицию. Но сейчас у нее хватило ума, чтобы смекнуть: полезь она на рожон, пьяный, который, чего греха таить - тот же сумасшедший, может такой шухер устроить - все село потом об него лясы точить будет.

Самое удивительное было в том, что заведующая, по-види-мому, пронюхала каким-то образом о печальном исходе симпатий молодого человека к Вале Светловой. Подсев на скамейку к Алексею, хозяйка нардома, глядя прямо в глаза нарушителю общественного порядка, твердым голосом проговорила:

- Молодой человек, вы не скажете, как дела у Вали Светловой? Она, случаем, не собирается вернуться в наш кружок художественной самодеятельности при нардоме?

Между тем заведующая встала, вежливо закончила собеседование:

- Извини, если вопрос был тебе неприятен. Но я наслышана, что вы с кем-то навещали Светлову. Поэтому я и обратилась к тебе со своим вопросом.

...И все же Алексею, помнится, достало-таки чувства такта вымолить тогда у руководительницы очага культуры прощения за свою пьяную выходку. После чего он неверной походкой, поддерживаемый брательником под локоть, выбрался на улицу, на свежий воздух. Родственник потом рассказывал, что дорогой безутешный влюбленный раза два тихо всплакнул и что-то всё бормотал себе под нос. Иван разобрал только:

- Валя... Моя бедная, бесшабашная Валя...

 

Между тем на работе Алексею, как это назвал старший бухгалтер Павел Михалыч, "вменили в обязанность" вести учет по цеху ширпотреба. Цех был не ахти какой по численности работающих: в нем трудилось человек пятнадцать валяльщиков, столько же сапожников и десятка два вязальщиц, прилежно корпевших над тем, чтобы одеть фронтовиков в теплые носки и варежки. Был еще колбасный "цех", где все производство держалось на одном мастере - крепком мордвине лет под шестьдесят и его двух дочерях, таких же ширококостных и краснощеких.

За совместительство Алексею постановлением правления бы-ла определена небольшая добавка к зарплате. Это было как нельзя кстати: Степанида Ивановна присмотрела в раймаге отрез сукна на пальто сынуле. Сукно был грубошерстным, к тому же цвет его был каким-то неопределенным, не радовавшим глаз. Но после отцовского полушубка, в котором Алексей проходил почти всю зиму, пальто казалось молодому человеку роскошью: в нем не стыдно будет появиться и в кино, и на танцах.

А балагур Петр Кузьмич, узнав о повышении сыну зарплаты, подшучивал над ним:

- Теперь, Леха, можешь отделяться от нас с матерью, поскольку на хлеб, на дрова денег тебе хватит. А жениться задумаешь – ищи себе невесту тоне с зарплатой.

Алексей на отца не обижался, но от его слов щемило сердце: о какой женитьбе могла идти речь, если в голове его царил сумбур всякий раз, когда он пытался определить пути-ориентиры относительно своего места в жизни. А между тем родителям все больше забот подбрасывала дочь Капитолина, которая заканчивала девятый класс, и для которой надо было копить деньги на приданое, поскольку она уже начала невеститься, проводя все больше времени у зеркала и все чаще кляньча денег у матери то на модные чулки, то на туфли, то на духи с помадой...

 

Неожиданно дал о себе знать, позвонил на работу Алексею директор средней школы Петр Ефимович. Оказывается, за треволнениями и заботами последних месяцев бывший девятиклассник совсем забыл о договоренности с Мазневым относительно экзаменов за десятый класс, сдачу которых экстерном тот обещал ему в их последнюю встречу. Сейчас Петр Ефимович сообщал Алексею, что преподавательница литературы Тропинина готова проэкзаменовать его хоть завтра.

Алексей почувствовал прилив отваги: почему бы не рискнуть, если у Екатерины Дмитриевны он в школе ходил чуть ли не в самых лучших учениках...

- Хорошо, давайте попробуем,- ответил Алексей на предложение директора.

- Тогда приходи сразу после работы в мой кабинет.

...К приходу бывшего учащегося экзаменационная комиссия была в сборе, если не считать самого директора, который обещал подойти позже. Екатерина Дмитриевна Фамилию Алексея помнила. Поэтому она с ходу осведомилась:

- Ну, как, Сафонов, после ухода из школы вы связь с литературой не порвали?

Молодому человеку подумалось, что учительница хотела напомнить ему, как он в девятом классе вел кружок по литературе. А свой предмет - Алексей знал это - литераторша любила до самозабвения. Сейчас она попросила своего бывшего ученика рассказать о поэзии Маяковского, о его вступлении в поэму "Во весь голос". А Сафонову и в школе, и после нее громыхающие строчки этого "горлана-главаря" как сам себя называл поэт, казались непревзойденным чудом поэзии. Тема трагической смерти этого кумира молодежи в то время занимала умы многих любителей поэзии. Небольшой трехтомничек творений Маяковского всегда был у Алексея под руками, многое из этих книжек прочно засело в его голове без всяких усилий с его стороны. На экзамене молодой человек хоть и сбивчиво, но так много, так горячо говорил, что Екатерине Дмитриевне пришлось его останавливать:

- Достаточно, Сафонов, очень хорошо... А еще кого-нибудь из русских поэтов вы чтите?

- Конечно! Я очень люблю Лермонтова, Тютчева, Фета...

- Прочтите что-нибудь из Лермонтова...

- Можно "Выхожу один я на дорогу"?

- Хорошо, слушаем...

Но едва экзаменующийся дочитал до конца вторую строфу стихотворения, как вмешалась молоденькая учительница, член экзаменационной комиссии, которую Алексей иногда встречал в кино и на бульваре.

- Извините, Сафонов, - поинтересовалась она, - а это не вы с товарищами распевали это стихотворение по ночам на нашем Большом тракте?

Молодой человек смутился, покраснел как мальчишка, которого застукали на уроке при чтении посторонней книжки.

- Было дело... - смущенно признался ночной певец.

Все члены комиссии заулыбались. Екатерина Дмитриевна обмакнула перо в чернильницу:

- Можете идти, Сафонов. Ставлю вам пять.

А Сафонов, шагая по вечерней мартовской улице домой, с горечью размышлял о том, как редко ему приходится видеться с дорогой его сердцу учительницей, и как сильно она за истекшие четыре года постарела...

 

 

назад	оглавление	далее