Глава шестая
Для семьи Сафоновых, как и для всех простых людей в Кустарях, в первый же год войны наступили нелегкие времена. Основным средством поддержания жизни стал картофель со своего огорода. Хлеба, отпускавшегося по карточкам, в магазинах сельпо на всех не хватало. Обделенным продавцы по распоряжению властей предлагали картофель, зачастую мороженый, а то и овес, с которым многие не знали, что делать.
На подворье Петра Кузьмича из домашнего скота остались только коза да три курицы с петухом. Корову зимой пришлось продать, так как ее нечем стало кормить. Правда, от нее остался теленок. Алексею с трудом удалось накосить в дальних оврагах немного сена, которого должно было хватить до рождества. Что будет потом, знал только Бог.
- Господь не без милости, - говаривала в таких случаях Степанида Ивановна. И надо признать - упования мамани на Всевышнего нет-нет, да и оправдывались. А поскольку память человеческая устроена так, что случаи везения в ней всегда хранятся на ближней полке и при нужде всплывают на поверхность первыми, то со временем верующая женщина убедила себя в том, что не подвластные воле человеческой силы ее своею милостью не обходят.
Но пока что Степаниде Ивановне пришлось пережить еще один удар злых духов. На этот раз орудием своей зловредности судьба избрала любимого сынулю матери. Тот, придя в последний раз с работы и решив, что оттягивать неприятную для родительницы весть просто нет времени - послезавтра отъезд - чуть ли не с порога брякнул:
- Мамань, меня берут в армию!..
Степанида Ивановна, даже не успев осмыслить страшное для нее известие, выронила нож, которым чистила картошку на ужин, и упала бы, не поддержи ее вовремя подскочивший сынуля. Ужин в тот вечер Алексею пришлось готовить самому.
Маманя и на другой день бродила по дому как потерянная. А к вечеру, уткнувшись лицом в занавеску, отгораживавшую на кухне закуток около русской печи, тихо расплакалась, распричиталась:
- И куда нам, горемыкам, деваться теперича?.. Денег в доме ни копейки, хоть шаром покати. Пайку хлеба не на что выкупить. Не иначе как в зеленую рощу нам теперь дорога...
Зеленой рощей в Кустарях спокон веков именовали место последнего упокоения сельчан. У Алексея, беспомощно слушавшего эти горестные причитания родительницы, невольно в душу начали закрадываться сомнения - а не поспешил ли он с исполнением своего гражданского долга?
Но судьбе, видать, надоело, что ее все, кому не лень, только и знают, что поминать лихом, и она решила дать бедолаге перевести дух.
А дело был так. Алексей на другой день после получения повестки решил наколоть для остающихся без мужских рук женщин - мамани и пятнадцатилетней сестренки Капы - как можно больше дров. Из того воза, который он выписал в лесничестве, а привез знакомый сельповский конюх, ему осталось добить каких-то пять-шесть бревешек, когда в калитку постучали. Алексей неспешно подошел к воротам, отодвинул засов, приоткрыл дверцу и остолбенел: перед ним стоял батя!
Первое, на что обратил внимание сын - это что лицо его бати посуровело и обросло посеребреной временем бородой, и что глаза родителя, когда он увидел сына, лучились отцовской любовью. Объятья отца с сыном были по-настоящему искренними и крепкими, наверное, потому, что до этого им обниматься не приходилось еще ни разу.
Во время прощального чаепития, когда Степанида Ивановна расщедрилась на четушку сорокаградусной, хранившейся в запечье еще с довоенных времен, Петр Кузьмич после второй рюмки малость захмелел. Как и раньше, бывало, в праздничных застольях, батя смотрел на сына подобревшими, ласковыми глазами, то и дело употреблял теплое "сынок":
- В армии, сынок, - поучал он призывника, - пуще, чем на гражданке, все зависит от того, как к тебе относится твое непосредственное начальство... Конечно, командира над собой не выбирают. Но знать чувствительные струнки его души - для подчиненного - великое дело. И еще... Не зря говорят - ласковый теленок - двух маток сосет. Кроме того, надо не забывать – у тебя тоже есть слабые стороны. Боже тебя упаси, если командир, особенно своекорыстный, раскусит тебя. Потому как разумно подчиняться - это одно дело, а если тебя раболепствовать заставят - ты потом сам себя возненавидишь...
Налив себе стакан чая, Петр Кузьмич поставил его перед собой, а потом тоном просьбы проговорил, как бы, заканчивая свое напутствие сыну:
- Ты уж там это, Лень... очертя голову-то на рожон не лезь. Этим ведь ничего не докажешь, а живот свой положить можешь... ни за понюх табаку...
Сам Петр Кузьмич, по его словам, в стройбате с начальством и с сослуживцами старался и находил общий язык, хотя завсегда, как он выразился, блюл свой персональный интерес. Ему было позволено на службе заниматься своим ремеслом, благо нуждавшихся в починке обуви в армии было более чем достаточно.
Алексей слушал отца вполуха - не мог отделаться от горьких мыслей о том, как постарел отец по сравнению с тем временем, когда в руководимом им колхозе дела шли на лад, когда люди на полевых станах, куда Петр Кузьмич иногда брал с собой сына-школьника, разговаривали со своим руководителем с искренним уважением, внимательно выслушивали его рассказы о положении в колхозе, в районе, в целом по России. Особенно ярко память молодого человека высвечивала картины, как отец сам с удовольствием становился в ряд с косарями, брался за рукояти плуга, с ребячьим задором совал в зёв молотилки освобожденные от свясел снопы спелой ржи...
А теперь?.. Куда девалась его напористость, живой блеск глаз, умение убеждать людей в успехе того дела, которому он служил, которому отдавали свои силы труженики коллективного хозяйства. Правда, оставалась в характере отца казавшаяся сыну предвечной вера в незыблемость того мира, той земли, с которой он за свои полвека успел срастись, которая питала его и будет питать, насколько хватит его духу. Эта вера чем-то напоминала молодому человеку тот камень-валун, который спокон веку красовался невдалеке от выезда из села. Пролежал он там, наверное, не одну тысячу лет, и никто еще не осмелился сдвинуть его с места. Даже дорога в этом месте делает большой крюк в объезд.
Исполненный умиротворенностью, порожденной сознанием того, что пока отец жив, их семья уверенно выстоит в любую жизненную непогодь, Алексей и расстался тогда с родным кровом.
х х х
Ко времени, когда эвакогоспиталь, в котором предстояло служить Алексею, прибыл к назначенному месту дислокации, героические советские воины освободили от врага почти все временно захваченные им земли России и вели ожесточенные бои с фашистскими оккупантами в смежных областях Украины и Белоруссии. Выгружаться из железнодорожного эшелона было приказано в крупном призаводском селении, расположенном в прифронтовой полосе. По-видимому, главным критерием при выборе места служило то обстоятельство, что в городке еще сохранилось после воздушных вражеских бомбардировок нужное количество зданий и хозяйственных построек, пригодных для развертывания лечебных палат и административно-хозяйственных служб.
Главная задача эвакогоспиталя состояла в том, чтобы принимать раненных воинов из медсанбатов фронта и подготавливать их к эвакуации в тыловые медицинские службы для долечивания. Особенно много пострадавших в боях поступало в госпиталь в периоды наступления наших войск. Раненных обычно приходилось выгружать из санитарных поездов, а чаще - из простых товарных вагонов на исходе ночи, поскольку в дневное время фашистские самолеты не чурались бомбить и составы с красными крестами на вагонах.
Казавшийся нескончаемым поток ослабленных потерей крови и нестерпимой болью людей, с трудом сдерживавших стоны, а порой и дававших волю витиеватым российским ругательствам, производил на санитарок и медсестер удручающее действие. Точнее, мог бы производить, потому что на самом деле людям в белых халатах в дни поступления ранобольных было не до сантиментов. Они в такую пору без малого не валились с ног от усталости. Ведь прибывших из адского пекла бедолаг, большинство которых не могли ходить, надо было перетащить на носилках в санпропускник, раздеть, помыть, перевязать, одеть в чистое, а потом разнести по палатам.
Разумеется, трудился в такие ночи не только медицинский персонал - ему добросовестно помогали и все остальные работники госпиталя, включая конюхов и сторожей. У Алексея, который с готовностью подставлял свое молодое плечо всюду, где в нем обнаруживалась потребность - причем основной его обязанностью было заведование вещевым складом - постепенно утвердилась и окрепла уверенность в том, что теперь-то он знает, в чем корень непобедимости его народа. А крылся этот корень в том, что в дни смертельной опасности наши люди в большинстве своем напрочь забывали личные невзгоды, отметали все мелочные дрязги и распри, портившие их отношения между собой, и плечом к плечу вставали на беспощадную борьбу с грозящей всем им опасностью. Они уподоблялись в этом своем порыве гигантскому кулаку, разжать который врагу на своей злопыхательской шее - еще не родилась на Земле такая сила.
Но это, так сказать, патетическая сторона медали. Другую, оборотную ее сторону, составляли жизнь и бытовой тонус людей, общими силами ковавших победу над врагом. Как и все патриоты Союза, работники госпиталя не только самозабвенно трудились, выхаживая ранобольных, не жалея для них душевного тепла. Они еще и плавали в скучных, а иногда и греховных волнах быта. Быта, который и в прифронтовых условиях продолжал, как и в тылу, приносить свои маленькие радости и скучные персональные заботы, портить людям настроение и сталкивать их друг с другом в сложных личных взаимоотношениях, причем от нелепых столкновений зачастую высекались искры то драматического, то забавно-комического окраса.
У Алексея служба в армии началась с банно-прачечных забот, точнее - с возни вокруг инвентаря. А формировалась эта служба в тихом городке Энске, куда молодой человек был направлен военкоматом вместе с другими военнообязанными его команды. Городок этот располагался на железнодорожной магистрали в нескольких десятках верст от областного центра. С точки зрения военных хозяйственников этот населенный пункт был удобен тем, что здесь нашлось несколько пустовавших в советское время бывших купеческих лабазов, которые как нельзя лучше сгодились под материальные склады и конюшни. Угловой отсек одного из лабазов специалисты банно-прачечной службы оборудовали под склад. В него Алексей и был определен кладовщиком.
И пошли к молодому кладовщику одиночками и группами девчата и молодые женщины, предъявляли накладные, забирали тазы, ведра, баки, утюги и рубели со скалками. Девчата были по большей части бойкие, острые на язык - райвоенкомы в городах и весях Святой Руси знали, кого посылать в солдатскую среду. Но попадались среди них и скромные, стеснительные. Таких старшая прачка, по прозвищу Дарья-начхоз, называла серенькими мышками и откровенно высказывалась о них с пренебрежением. Сама Дарья была по фигуре, да и по манере держаться мужеподобного склада, кряжистой и плечистой, с лицом, какими в тогдашних кинокартинах режиссеры наделяли мясников и портовых грузчиков. Подыгрывал общему впечатлению от ее облика и глуховато-хриплый голос, который, сказать правду, она почти никогда не повышала, поскольку характеры подчиненых ей девчат она изучила, к каждой из них у нее был свой подход, да и дисциплинка в ее команде была на высоте. А поскольку характер у старшой был общительный, она любила задирать девчонок - тех, что побойчей да поязыкастей, у которых не заржавеет и сдачи дать звонкой монетой, Алексею поначалу было непривычно слушать такие мажорные словесные перестрелки, когда в ответ на какое-то колкое замечание Дарьи шустрая деваха ответит заурядным бранным словом, а та покроет ее цветистым двух-, а то и трехэтажным. Со стороны казалось, что таким путем женщины дают разрядку своим нервам, еще не привыкшим к казарменным условиям жизни.
Алексею, чтобы притереться к новому коллективу, привыкнуть к напористому, неугомонному характеру старшей прачки, потребовалось какое-то время. С девчатами он старался быть вежливым, ас теми, кто хоть на немного был старше его восемнадцати, он вообще разговаривал на "вы", обращался к ним по имени-отчеству. Заметив это, Дарья-начхоз, выбрав момент, когда они остались на складе одни, напустилась на парня:
- Ты что это с девками цацкаешься, будто на кремлевском приеме? Или хочешь, чтобы они нам с тобой на шею сели? Здесь служба, а не детский сад... Они все несут материальную ответственность за казенное имущество. Случись - пропадет пара белья, ты что, сам за них расплачиваться будешь? Так тебе и зарплаты не хватит, чтобы с казной рассчитаться...
Или в другой раз – заметив, как молоденькая прачка отказывается брать в стирку сильно загрязненную гимнастерку:
- Нy, что я тебе говорила, чучело ты гороховое? Разбаловал ты работниц, мне впору рапорт на тебя писать начальству... Ну, как тe6e, мать твою так, не надоест быть рохлей? Ведь ты на службе, а не у мамы за спиной. Вот напущу на тебя начальника отряда, он тебе покажет Кузькину мать. А то и самого грязные шмотки стирать заставит.
И надо сказать - нотации принципиальной начальницы, будучи неоднократно повторенными, возымели-таки свое действие, хотя и не в том плане, как это задумывалось Дарьей. Ругаться с девчатами мягкотелый кладовщик так и не научился, да в этом и не было необходимости. Молодые прачки в большинстве своем кладовщика-новичка уважали, просьбы его, что касается стирки, выполнили без напоминаний - может быть потому - думал Алексей, что, он был в жениховском возрасте, а большинство из них мечтали о замужестве. А вот названия предметов нательного и постельного белья он с легкой руки одной остроумной девушки-прачки стал в деловых переговорах переиначивать на скабрезный лад. Как именно - сказать невозможно: чего доброго, бумага не выдержит нецензурных выражений. Скажем только, что к названиям этим забывшие о скромности к благопристойности молодые люди - любители просторечия - присобачивали такие суффиксы и префиксы, от которых, как говаривала маманя Алексея в благословенные годы его отрочества, «аж ушеньки вянут». Зато Дарья-начхоз была довольна: как же - новенький завскладом нашел с ее подчиненными общий язык!
Что это действительно так, Алексей подтвердил, не откладывая в долгий ящик. Как-то он поверил своей начальнице и выдал ей со склада материалы без накладной - в конторе не оказалось писучей души, которая оформляла эти документы. Алексей поверил женщине, но она то ли забыла о долге, то ли еще почему, но дело с накладной затянула. И когда должница заявилась на склад в очередной раз, кладовщик, потеряв терпение, заорал на нее:
- Ты какого хрена - словцо он подобрал, конечно, позабористей - какого хрена кота за энто место тянешь?
Ошарашенная таким приемом женщина разинула рот, а, оправившись от неожиданности выпада, что есть силы, хлопнула парня по плечу:
- Давно бы ты так! А то был ни рыба, ни мясо... Тележного скрипа боялся.
Великое дело, когда на службе души начальника и подчиненного начинают звучать в унисон. Жаль только, что поработать со своей суровой, но справедливой, а главное - опытной наставницей Алексею пришлось недолго. А то, глядишь и сделала бы она из него толкового хозяйственника, в которых страна в то время так отчаянно нуждалась...
х х х
Прошло недели три или чуть больше, и по соседству, в здании бывшей духовной семинарии начали развертывать будущий эвакогоспиталь. Об этом Алексею сообщила Дарья-начхоз. Хитровато подмигнув парню, она тогда к своей новости присовокупила:
- Вот бы где тебе невесту выбирать! Все медики - из нашего брата, женщин, и все как одна - с образованием...
Алексей вскоре сам увидел их. Его внимание привлекли молоденькие врачихи - наверное, только что со школьной, точнее, с институтской скамьи, и все в военном обмундировании: аккуратные, по фигуре, гимнастерки цвета хаки, на плечах погоны с двумя звездочками.
Попадались среди них и девушки в штатском - они, как молодой человек потом узнал, представляли младший медперсонал.
На беду ли, на счастье ли молодого человека, одной из медсестричек, не такой уж молоденькой, но фигуристой и наподобие Дарьи-начхоза бойкой на язык и скорой на поступки, Алексей пришелся по душе. Причем, как она сама потом говорила, с первого же понюха. Алексей не успел даже хорошенько приглядеться к новой знакомой, как одним теплым летним вечером оказался рядышком с ней на скамеечке у дома по соседству со штабом прачечной службы.
Клава - так звали девушку - оказалась землячкой Алексея, только в начале колхозной эпопеи на селе ее отец, потомственный модельный сапожник, которого принуждали вступать в колхоз и который не питал никакой склонности к полевым работам, увез ее девчонкой подростком вместе с семьей в Астрахань. Там она выросла, окончила медучилище и работала медсестрой в одной из городских больниц. Работала, пока военкомат не призвал ее по законам военного времени исполнить свой воинский долг.
Все это Клава рассказывала своему земляку весело, с шутками-прибаутками, не обнаруживая ни малейшего сожаления о том, что возрастать ей пришлось на чужбине. Казалось, она была даже рада этому.
"Вот у кого надо учиться легкому, безбоязненному отношению к жизни",- с завистью подумал тогда Алексей. Он вскоре стад чувствовать себя с новообретенной подружкой легко и свободно - наверное, даже свободнее, чем с родной сестрой. Вечер первой встречи пролетел над увлекшимися собеседниками быстрокрылым стрижом. Они и не заметили, как заря переместилась на то место горизонта, где положено всходить солнцу. На прощанье Клава вцепилась в левую руку земляка повыше локтя, крепко прижалась к ней. На вопрос Алексея - увидятся ли они завтра, она засмеялась каким-то приманчивым, соблазняющим смехом. Уходя, игриво помахала дружку ладошкой:
- Утро вечера мудренее!
На другой день, выходя после работы из ворот, мил-друг даже не удивился, увидев неподалеку свою землячку, которая о чем-то беседовала с незнакомой ему женщиной. Поздоровавшись, он уже хотел пройти мимо - не навязываться же на свидание, да еще при посторонних! - как услышал желанное:
- Леша, подожди!
Через минуту они снова, как вчера, сидели на скамейке, и Алексей с удовольствием слушал уже успевший полюбиться ему голос Клавы, рассказывавшей о ничего не значащих событиях, которыми был заполнен ее рабочий день. Между тем солнце уже закатилось, начало вечереть. Не успел Алексей, как следует разобраться, рад он и не рад сегодняшней встрече, как девушка обняла его обеими руками, прижалась щекой к его щеке, отстранилась, заглянула ему в глаза, наверное, уловила в них растерянность, весело и, радуясь чему-то, рассмеялась и снова обняла...
За этими увлекательными занятиями, за непринужденной беседой вечер опять растаял прежде, чем они успели подумать об этом. Расставаясь, несколько раз обнялись, шутя и подначивая мило друг над другом. Под конец молодой человек осмелел настолько, что поцеловал девушку в щеку - поцелуй оказался страстным, затяжным. Клава не без лукавства заметила:
- О! Целуешься ты аккуратно! Но, слава Богу, и не как с матерью! Молодец!
...В третий и последующий вечера молодые люди, не сговариваясь, приходили к своей скамейке почти всегда в одно и то же время. Так же, как и в первый раз, они с обоюдным удовольствием обнимались, так же оживленно беседовали. Доходило до того, что деваха расстегивала ворот гимнастерки дружка, касалась горячей ладошкой его тела, медленно, с явным удовольствием водила ей по его груди, бокам. Алексею оставалось только последовать примеру подружки... Она не противилась, но когда рука парня, скользя по таким соблазнительно теплым округлостям плеч девушки, нечаянно, по оплошке, касалась ее хорошо развитой груди, Алексей непроизвольно отводил руку в сторону. Клава, как полагал Алексей, в знак благодарности за его целомудрие, галантно целовала сознательного любовника в щечку.
Годы спустя Алексей, вызывая в памяти свой
Праздник жизни - молодости годы,
чтобы снова и снова пережить и перечувствовать самые светлые мгновения этого праздника, почему-то никак не мог вспомнить, позволяла ли Клава хоть раз поцеловать ее, как она это называла, "скоромным" поцелуем. Пожалуй, нет. Потому что для такой девахи, с её-то опытом, наверняка, не было секретом, как молодого парня можно спровоцировать на это, и она в своих утехах с ним старательно воздерживалась от того, чтобы подать молодому человеку повод.
Подзасидевшись в невестах - она была года на три-четыре старше Алексея – и, поднаторев в общении с сильным полом, Клава отлично понимала, что она могла позволить себе в забавах с парнем - по ее выражению - зеленым лопухом, а что - извини, поищи себе ровню. Потому что ей в семейной жизни с таким еле оперившимся воробышком, по ее понятиям, ничего не светило. Другое дело - заняться от нечего делать тем, чтобы понатаскать воробышка в таком важном деле жизни, как любовь! Тут есть и свой интерес - понаблюдать, как твоя наука идет впрок. Да и невинной ласки попутно отведать - какой простой смертной полугрешный поцелуй - не утеха...
Разумеется, встречаясь с молодым человеком, Клава продолжала искать себе мужчину, который будет достойным ее жизненного опыта, ее любви - истинной любви, растрачивать которую она не торопилась. И она угадала такого в одном из ранобольных, поступившем в госпиталь и подлежавшем выписке "по чистой". Тем более, что Клаве повезло: ее избранник оказался астраханцем - земляком по месту ее последнего жительства. Соответствовал запросам Клавы и возраст ее будущего супруга - он был заметно старше ее. Трудно сказать, что именно свело этих не избалованных судьбой людей - просто ли деваха приглянулась уставшему куковать в одиночку горемыке, Клава ли сумела подать себя в лучшем свете - только когда Алексей увидел их вместе, он понял, что между ними уже все обговорено, все улажено. Странно - когда он пробавлялся только слухами о зачастившихся встречах его подружки с неким ранобольным, он еще испытывал нечто вроде ревности, но когда они однажды встретились ему у входа в госпиталь, причем Клава шла с мужчиной под ручку, когда Алексей увидел, каким влюбленным взглядом она смотрела на своего избранника, в его душе зашевелилось нечто вроде умиления. Да, именно умиления, а не ревности. Потому что именно тогда молодой человек задумался о том, хотелось ли и ему встретить ту, которая смотрела бы на него вот так, как Клава смотрит на своего милого. Алексей, когда лицезрел сцену беседы Клавы со своим женихом, явственно почувствовал, что ему такая преданность женщины претит. Более того, при воспоминании о том, с какой страстью он год назад искал по вечерам на кустаревском бульваре Валю Светлову - предмет самого сильного своего увлечения - ему подумалось: а что, если бы Валя тогда при встречах смотрела бы на него так, как его землячка Клава на своего избранника - была бы у него охота преследовать ее целыми вечерами, чуть ли не все лето? Увы, в той сутолоке чувств и мыслей, которые сейчас обуревали его, он вряд ли хотел бы перед кем-либо открыться. И меньше всего перед Валей, окажись она каким-либо чудом перед ним...
х х х
Алексей не знал, когда Клава и ее жених оформили свой брак и сделали ли они это вообще. До него дошло только, что его скорая на решения подружка, будучи вольнонаемной медсестрой, уволилась, и они вместе с Владимиром - так звали ее избранника, уехали из города. Жалел ли молодой человек о своей мимолетной безгреховной любви? Вряд ли. Но когда их встречи с Клавой прекратились, он стал чаще вспоминать свое несостоявшееся ухаживание за Валей.
Молодой человек почему-то решил, что больше он ни одну девушку в мире не полюбит, во всяком случае, с такой болезненной страстью, какую сумела зажечь в его сердце его одноклассница.
Сейчас у Алексея было только одно желание - как можно быстрее попасть туда, где люди бьются насмерть, защищая родной кров. Он смутно представлял, что его там ждет, но, по словам Дарьи-начхоза, которая уже побывала в прифронтовой полосе, "там баклуши бить не дадут, да и пороху понюхать придется". Алексею такие угрозы казались надуманными. Втайне он надеялся, что повседневная занятость нужным стране делом отвлечет его от неприятных, трусливых мыслей о своей ненужности. Об опасностях, о возможности своей насильственной смерти на войне он почему-то не думал.
...Последние дни перед отправкой тянулись особенно мучительно. И когда в один из сентябрьских дней Дарья-начхоз принесла утешительную весть - в штаб поступил приказ грузиться в вагоны товарного поезда, и началась предотъездная суета - Алексей, как это было в дни мобилизации в Кустарях, почувствовал жажду деятельности, старался успеть всюду, где нужна была его мужская сила.
Погрузка банно-прачечной службы в товарный состав закончилась где-то в середине сентября. Прибытие службы и следовавшего вместе с ней в том же составе эвакогоспиталя в распоряжение Второго Белорусского фронта было назначено на первые числа октября. То есть на дорогу отводилось около двух недель. Тащиться же обеим службам до места назначения пришлось больше месяца.
Злосчастному маршруту приходилось то и дело пропускать составы с войсками и боевым снаряжением, которые на фронте были нужны в первую очередь. На остановках прачки и банщики, а также люди из обслуги госпиталя, особенно те, кто помоложе, бродили по пустующим в эту пору нивам и угодьям, дышали чистым полевым воздухом, грелись на ласковом солнышке ранней осени. Алексей со спутниками - поежится - раза два-три набредал на морковные грядки, которые кое-где оказалась убранными не полностью, морковка оказалась как нельзя более кстати: молодой человек в последнее время чувствовал какое-то странное недомогание. Врачиха из госпиталя, осмотрев его, поставила диагноз "Подозрение на желтуху" и посоветовала есть больше овощей. А свела его к врачу медсестричка Фая из госпиталя - миловидная девушка с озорными искорками в карих глазах и с едва заметной оспинкой на левой щеке - а может, с невинным шрамом,- которая не только не портила ее симпатичного лица, но, напротив, придавала ему некую пикантность.
Вообще за долгое время пути не один молодой санитар или рабочий хоздвора из госпиталя завел знакомство с приглянувшейся ему прачкой из соседней армейской службы. У нашего молодого человека получилось наоборот. Наверное, в военное время, когда будущее у каждого человека, так или иначе связанного с войной, становится зыбким, ненадежным, люди, особенно молодке, живут в несколько ином темпе, и сердца их открываются навстречу друг другу без долгого раздумья, с какой-то поспешной предупредительностью.
...Фая вошла в жизнь Алексея через дверь вагона. В теплушке, куда кладовщика определили вместе с его инвентарем, ехали еще семь душ мужского пола, в возрасте от двадцати до пятидесяти лет. По утрам, позавтракав сухим пайком и попив чаю, люди убивали время, кому как заблагорассудится: кто читал прихваченную из дома книжку, кто сидел у приоткрытой двери вагона, безучастно взирая на открывающийся в проеме пейзаж, кто лежал на нарах, заложив руки за голову. Стоило Фае на одной из долгих стоянок подойти к открытой двери вагона и, заглянув с обаятельной улыбкой внутрь, весело провозгласить:
- Физкультпривет банщикам! - как все мужчины чуть ли не хором отвечали на приветствие и начинали радушно приглашать гостью зайти, почаевничать с ними.
Левушка, обращаясь к Алексею - он стоял ближе всех к двери, просила:
- Молодой человек! Я слышала, у вас есть титан. Не откажите в паре кружечек кипяточка.
Алексей брал у девушки чайник, нацеживал в него кипятку и вызывался проводить ее до их вагона.
Так состоялось знакомство молодых людей. Когда Алексей понял, что он приглянулся девушке, у него сразу же стали появляться мысли - а чего такого Фая нашла в нем. То, что деваху пришпоривала ее женская суть, извечный долг перед природой - внести свою гамму в симфонию жизни на Земле, Алексей опрометчиво сбрасывал со счетов. Скорее всего, потому, что он, еще не вникая в суть механики жизни, считал, что пока светит Солнце, пока он уверенно шагает по Земле, не опасаясь провалиться в тартарары, жизни не будет конца - точно так же, как у нее, скорее всего, никогда не было начала.
И все-таки вопрос, за какие такие достоинства девушке заблагорассудилось позариться на его персону, не давал Алексею покоя. Хотя он еще плохо знал жизнь, однако уже успел зафиксировать в своей памяти, как, бывало, в людных местах его села, встречные девушки редко обращали на него внимание. Может быть и потому, что, почти всегда погруженный в свои мысли, он совершенно не заботился о своей осанке. "Ты ходишь по земле"- выговаривала ему тетушка Марья, - не отрывая глаз от своих лаптей, словно потерял что-то". Лаптями тетушка называла всякую крестьянскую обувь, хотя сама их никогда не носила. А мнением родственницы Алешка дорожил, потому что она начала разговаривать с ним на равных, по взрослому, когда ему еще не исполнилось и пятнадцати лет. Но одно дело выслушивать нелестные замечания и советы старших в свой адрес, и совсем другое - усваивать их себе во благо. Бравым молодцем по манере держаться Алешка так и не стал.
А к Фае молодого человека притягивало то, что в ней не было ни капли той нахрапистости, с которой в Энске на него, как на мужскую особь, набросилась перезревшая девица Клава, его однофамилица. С Фаей они могли подолгу стоять, любуясь полнолунием, в самой невинной позе - девушка прижималась к Алексею спиной, он бережно обхватывал ее за плечи, ни в коем случае не позволяя себе касаться руками ее грудей. Хотя порой ему очень хотелось сделать это.
Время они коротали так. Когда все злободневные новости по службе и в стране оказывались обсужденными, молодой человек читал девушке стихи - из тех, что попроще, учитывая, что Фае не довелось закончить даже семилетку. В другой раз вспоминал вслух о любимых писателях, литературных героях. Она вроде внимательно слушала. Только однажды смущенно призналась дружку:
- Леш, ты знаешь - я очень обижаюсь на свой ум...
Сказала она это, когда Алексей, заметив, что девушка с трудом сдерживает позевоту, деликатно спросил:
- Фай, наверно я слишком увлекся, тебя мои россказни утомлять стали...
В том, что Фая - намеренно или из ложной скромности –
принижает достоинства своего женского ума, что она недооценивает свою практичность и умение ориентироваться в сложных хитросплетениях межчеловеческих контактов, Алексей начал убеждаться сразу же - еще во время их второй или третьей встречи.
...Дорога банно-прачечной службы на фронт показалась Алексею утомительно долгой, а убитое на нее время - бесплодно растраченным. Зато медсестра Фая, убедив дружка в целесообразности его перехода на службу в эвакогоспиталь - на ту же должность - и заручившись его согласием, оказалась удивительно скорой на решения и еще более удивительно тороватой в своих хлопотах.
А началось всё с невинной вроде беседы молодых людей, состоявшейся во время одного из очередных длительных ожиданий освобождения пути. После того, как они побродили по окрестностям полустанка, Фая предложила дружку посидеть в скверике при вокзале. Состояние молодого человека в этот день было не из лучших. И хотя врачиха из госпиталя успокаивала больного, и лекарства какие-то прописала, однако нездоровье его шло на поправку медленно, не так, как хотелось бы. Особенно, учитывая обстановку, в которой ему довелось пребывать. Бот подружка и решила проявить свою женскую сметку.
- Слушай, Леш, - сказала она, взяв дружка за руку и положив ее вместе со своей себе на коленку - они только что уселись поудобнее на скамеечке. - Знаешь, у меня есть для тебя деловое предложение...
За время недомогания Алексей уже привык к тому, что о нем заботятся, поэтому выслушал вступление Фаи со вниманием, но без особого любопытства.
- Кажется, у меня, - продолжала девушка, - есть возможность помочь тебе перебраться на службу к нам в госпиталь...
Алексей, у которого не было никакого опыта относительно перекочевывания работников из учреждения в учреждение, не понял, ради чего подруга затевает это мероприятие. Тем более что, как он понимал, это связано с хлопотами, а он сейчас из-за нездоровья тяготел к покою. Алексей так и сказал:
- Фаечка, ты же видишь, мне сейчас не до этого...
Девушка, поглаживая руку Алексея, лежавшую у нее на коленях, задумчиво проговорила:
- Леш, как ты не понимаешь - тебе надо как можно скорее избавиться от болезни... Ты слышал что-нибудь об интенсивной терапии?
Алексею ответить было нечего - в вопросах медицины он был полный невежда.
- Ну, так вот - я помогу тебе стать пациентом нашего госпиталя на колесах. Кстати, у нас уже лечатся стационарно трое наших сотрудников.
- Но я же не ваш сотрудник... - удивился молодой человек.
- Это не препятствие, - жестко возразила Фая. - Тебе только надо набраться решимости, сделать смелый шаг.
- Какой? - все еще нерешительным тоном проговорил Алексей.
- А такой! - воодушевляясь, Фая заговорила голосом медсестры, наставляющей пациента. - Переводись на службу к нам в госпиталь!
Алексей молчал. А что ему было отвечать - он даже не знал, к кому с таким вопросом следует обращаться, полагая почему-то, что этими делами ведает только военкомат. Он только и мог, что робко спросить:
- А кто меня к вам переведет?
- Я - улыбаясь, но с металлом в голосе отпарировала деваха и встала со скамейки. - А сейчас пойдем, я отведу тебя в твой вагон - тебе нужен постельный режим.
Кто знает, как бы сложилась судьба "банщика" Алексея Сафонова, не встрянь в нее его инициативная подружка, которой не терпелось сыграть роль благотворительницы. Можно, конечно, гадать, не преследовала ли она при этом корыстную цель. Но действовала она стремительно. Оказывается, за время передислокации к фронту Фая сошлась на какой-то женской заботе со старшей сестрой госпиталя, которая еще в Энске вступила в интимную связь с начальником обозно-вещевого снабжения и, кажется, метила ему в жены.
- Но это все не так важно, - делилась потом с другом медсестра Фая.- Главное, у начальника ОВС военного госпиталя были деловые связи с коллегой из банно-прачечной службы. Так что кому-кому, а этим двум тузам договориться между собой ничего не составляло.
Кстати, как потом дошло до Алексея, его перевод начальники отметили обильным возлиянием в честь бога Бахуса. Благо спирт-ректификат у старшей сестры никогда не переводился...
К чести медсестры Фаи сказать, задумку свою она провернула в сжатые сроки и с блестящим успехом. Надо ли говорить, что счастливый исход задумки доставил ей великое удовлетворение. Тем более что и самочувствие Алексея к этому времени заметно улучшилось. Свою маленькую победу в борьбе за выживание молодые люди отметили чаем с сахарином. Других деликатесов у Фаи, увы, не оказалось. А чаевничали они в теплушке, где обитала медсестра Фая. Все другие обитатели вагона высыпали на перрон, благо нудный осенний дождь решил порадовать людей и позволил солнышку тепло пообщаться с ними.
х х х
Когда руководство эвакогоспиталя и банно-прачечной службы договорились между собой о переводе Алексея, получился небольшой конфуз из-за того, что в теплушках эвакогоспиталя не оказалось свободного места на нарах для ночного отдыха дополнительного пассажира - вновь оформленного завскладом службы обозно-вещевого снабжения. По-видимому, в эвакогоспитале приема обслуживающего персонала в пути не предусматривалось.
Об этом Алексею рассказал начальник ОВС госпиталя Вишняков. Он, как оказалось, уже успел повоевать, участвовал в боях под Москвой, был ранен, к интендантской службе, как потом понял Алексей, питал глухое отвращение, хотя новую должность получил вместе с третьей звездочкой на лейтенантские погоны.
Беседа Алексея с Вишняковым происходила около теплушки, где, как вскоре выяснилось, располагались аптекари, точнее аптекарши эвакогоспиталя вместе с запасами медикаментов. Алексей был доволен, что его непосредственный начальник оказался молодым еще человеком - ему не было и двадцати пяти лет.
Вскоре к беседующим подошел майор, уже в летах, с седыми висками и с темным лицом, какие бывают у профессиональных шахтеров.
- Замполит госпиталя... - представил подошедшего Вишняков, и назвал фамилию, которую Алексей не запомнил.
- Какую проблему решаете? - спросил майор Вишнякова, обратив внимание на его озабоченное лицо.
- Да вот... расквартировать надо человека. Наш завскладом ОВС.
- Так вот он какой! - внимательно рассматривая новенького, сказал майор, - а что - у хозкоманды свободного места не оказалось?
- У хозкоманды и так перебор, - пожал плечами Вишняков. - Троим пришлось на полу спать...
Майор еще раз пытливо посмотрел на Алексея:
- Ты во сне храпишь?
- Пока мне об этом никто не говорил, - простодушно признался молодой человек.
- Хвалю за откровенный ответ,- улыбнулся замполит. - Ладно, залезай к нам!
И показал взмахом руки на аптечную теплушку. Алексей, не мешкая, уцепился за поручни у двери вагона. "Слава Богу, кажется, хоть здесь приглянулся начальству, - подумал молодой человек и тут же засомневался, - а монет, он это для виду, на людях?"
Наутро после новоселья Алексей поздравил себя с любопытным открытием: Замполит, оказывается, спит на нарах по другую сторону вагона, причем в одной постели с молоденькой блондиночкой, как он потом узнал - провизоршой аптеки. А было провизорше, как еще накануне определил молодой человек, не более восемнадцати лет. А талию этой белокурой, сероглазой девахи можно было оцепить пальцами двух рук, особенно таких, как у майора-замполита, у которого они были похожи на захваты небольшого экскаватора.
Замполит, наверное, заметил, с каким удивлением новичок в их теплушке посматривает на него и на Аню - как оказалось, его законную супругу. Поэтому через несколько дней, когда они под вечер стояли у двери вагона втроем - он, Вишняков и Алексей, майор счел нужным объясниться.
Оказывается, в Саратове у него была жена и сын-подросток, которых он очень любил.
- И что особенно обидно, - жаловался сорокалетний мужчина, - супруга регулярно отвечала на мои письма... А когда я, после ранения и кочевания по госпиталям, предупредив жену, нагрянул домой на побывку, квартира оказалась запертой на замок, а соседка, после нескончаемых оговорок и утешений, выложила мне, наконец, горькую правду... Лучше бы она ее не говорила.
Майор минут пять молчал, глядя себе под ноги. Заканчивал он рассказ с трудом, то и дело прерываясь, ожидая, пока окрепнет голос... Как он узнал, его законная жена уже полгода, как жила с каким-то летчиком с местного аэродрома, а перед самым приездом мужа, забрав сына и вещи, покинула их семейный очаг.
Вишняков, очевидно, почувствовав, что наступившее молчание действует угнетающе, поддакнул:
- Все они, курвы, такие нынче...
Алексею же в рассказ замполита не верилось - наверное, оттого, что ему было жалко Аню - он уже посчитал, что когда ее теперешний муж сделается стариком, она будет в самом расцвете сил. Каково-то ей будет принимать дряхлеющие объятья... Но что было проку в его жалости? молодой человек знал, что утешить Аню он не сможет. Да она и не нуждалась в этом. По-видимому, у нее были свои расчеты, навеянные суровой действительностью войны, а с замполитом у Алексея в дальнейшем сложились по службе добрые отношения. Впрочем, и не только по службе. Опытный полит - работник, майор Логинов всегда находил повод побеседовать с парнем, в котором он, по его словам, с лёту раскусил думающего индивида. Темой их бесед была преимущественно беллетристика, поскольку, как выяснилось, у них были общие любимые писатели.
х х х
По прибытии на место назначения личная жизнь и Алексея, и Фаи отошла не на второй, и даже не на третий план - ее, как таковой, попросту не было. Ранобольные начали поступать в госпиталь, начиная с четвертого дня, когда была развернута лишь половина потребных палат. Алексею отвели под вещевой склад отгороженный закуток в бывшей купеческой конюшне, где ему в первую неделю и ночевать пришлось на мешках с мягким инвентарем, не раздеваясь и не разуваясь, поскольку на дворе уже начались первые заморозки.
Хорошо хоть, что Алексей, предупрежденный своим начальником, разложил необходимые для оборудования служб и палат госпиталя вещи и материалы по мешкам так, чтобы их по прибытии можно было легко отыскать, снабдив для верности мешки надписями химическим карандашом.
По рекомендации замполита на последней стоянке было проведено производственное совещание, во время которого майор порекомендовал молодому завскладом познакомиться со своими клиентами - сестрами-хозяйками к палатными сестрами. А после совещания, уже в аптекарском вагоне, майор продолжал поучать Алексея:
- По закону твои клиенты, прежде чем прийти к тебе на склад, должны оформлять в штабе отпускные документы. Но поначалу, как это у нас на Руси водится, когда начнется аврал "свистать всех наверх", всем будет не до бумажек. Тут тебе надо заранее завести ведомость для отпуска материалов под обязательную роспись получающего; а в дальнейшем, когда обстановка нормализуется, потребуй от клиентов, чтобы они принесли на склад форменные требования.
Наставления опытного старшего товарища молодой хозяйственник выслушивал внимательно, и когда приступил к исполнению обязанностей, приложил максимум сил и старания, чтобы работать так, как советовал майор. Но шквал требований, обрушившихся на него с первых же дней, оказался настолько мощным, что в работе салаги-новичка сразу же начали всплывать огрехи, которые парень, по его более позднему разумению, он не простил бы и первоклашке. То вдруг окажется, что он забыл записать количество выданных простыней, то клиент уйдет, не расписавшись в ведомости, то расходный документ куда-то затеряется. Хорошо хоть, что его клиенты оказывались по большей части добросовестными - возвращали ему излишне выданные вещи, писали новые расписки вместо утерянных...
Однако воцарившуюся на вещевом складе беспомощную сумятицу Алексею втиснуть в строгие рамки официальности, здорового формализма так и не удалось. И это была скорее беда, чем вина желтоклювого хранителя казенного имущества. Беда эта усугублялась тем, что непосредственный начальник молодого кладовщика сам оказался слабым хозяйственником. Алексей слышал, что он, подавая рапорт с просьбой отчислить его в строевую часть. Однако замполит, который нес ответственность за нормальное функционирование вверенного ему хозяйственного аппарата учреждения, в просьбе ему отказал. Видимо, обескураженный отказом, Вишняков, будучи от природы человеком не очень-то сильной воли, не нашел для урезонивания взыгравшего самолюбия ничего лучшего, как удариться в загулы. В иные дни он совсем не появлялся на хоздворе госпиталя.
...Тот период, когда Алексей был занят работой по восемнадцати часов в сутки, когда его подопечные не давали ему покоя ни утром, ни днем, и даже среди ночи, когда он пережёвывал бутерброды с американской тушенкой на ходу и по неделям не умывался и не раздевался, он ощущал потом как самую счастливую пору в своей жизни. Впрочем, может это было и не совсем так, но именно в это время у него ничего не болело, он не испытывал ни в чем нужды, никому не завидовал, а главное - его не преследовали мысли о своей неприспособленности к жизни. А как сладко спалось, когда изнеможение валило его с ног, не разбирая место, на которое оно его обрушивало - стул около стола, мешки с чем бы то ни было, включая скобяные изделия, куча окровавленного белья... А с каким блаженством влюбленный ловил приветливо-ободряющую улыбку Фаи, когда она, в те дни аврала тоже занятая по горло, вроде случайно заглядывала на склад.
Алексей и Фая не заметили, как зачастили морозцы, как зима убелила снегом просторный двор госпиталя, немощеные улицы поселка и крыши его одноэтажных домов. Медперсонал госпиталя сначала облачился было в шинели, но скоро, убедившись, что в них работать неудобно, потребовал у начальства телогрейки. Вольнонаемные, составлявшие чуть ли не половину обслуги госпиталя, форсили в том, что прихватили с собой из дому.
Когда через месяц-другой жизнь в госпитале вошла в нормальное русло военного времени, Фая под благовидным предлогом - в честь традиционного всенародного юбилея Октябрьской революции выздоравливающие ранобольные госпиталя устраивали вечер самодеятельности - отыскала на хоздворе Алексея и - как она сказала - "от себя и от имени нашего коллектива медиков"- пригласила его в клуб госпиталя. Вопреки сомнению молодого человека, - "какие могут быть развлечения во время такой тяжелой войны?" - концерт, тепло встреченный публикой - развлек Алексея, вытеснил из его головы грустные мысли об уходящей молодости. Подготовкой сценического действа, как видно, руководила рука профессионала. Тут были и миниатюрные инсценировки по Чехову, и сольные выступления певцов, и хорошие стихи популярного тогда Константина Симонова, мастерски прочитанные ранобольным - бывшим студентом театрального ВУЗа.
Алексей до этого даже не догадывался, что война не только не притушила творческую жизнь народа, но и послужила стимулом к ее новому подъему. Несомненно, влияло и то, что в гигантской битве за честь и свободу родины давно уже наступил долгожданный перелом в пользу родной армии, фашистов гнали на запад повсеместно и беспощадно.
...На протяжении всего концерта Алексей чувствовал, что Фая, сидевшая рядом с ним, то и дело поворачивается к нему лицом, смотрит на него, кладет, как бы случайно, руку на его колено, снимает ее и снова кладет. Молодому человеку тоже очень хотелось обменяться с девушкой парой-другой невинных ласк, но он стеснялся сидевших неподалеку медсестер в военной форме, с которыми работала Фая. Больше всего его смущало то, что ни у одной из них не было кавалеров.
После концерта Алексей, с трудом поборов свое обычное малодушие, напросился в провожатые к Фае, пошел с ней к ее общежитию, которое размещалось в обычном пятистенном доме в конце улицы. Почти у самого дома их обогнали подружки девушки. Одна из них, остановившись у калитки, сказала Фае:
- Долго не задерживайся, ночью может поступить эшелон с ранеными.
В голосе предупреждавшей слышалась забота более опытной, старшей по возрасту женщины, по-видимому, опекавшей молодую товарку. Молодые люди прошлись раза два-три мимо дома, туда и обратно. Фая начала было рассказывать о подружках по общежитию. Алексей, чувствуя, что она с трудом сдерживает позевоту, участливо спросил:
- Трудный был день?
- Как всегда... - просто ответила Фая.
Помолчав, девушка для чего-то поправила старенькое кашне дружка. Он поймал руку девушки, прижал ее к своей груди. В таком положении они простояли минуты две-три. Наконец, Фая мягко высвободила руку, как бы извиняясь, проговорила:
- Мне, в самом деле, надо немного поспать... перед приемом бойцов.
Алексей проводил подружку взглядом, пока она не скрылась за калиткой. Дорогой обругал себя, вспомнив, что не пожелал Фае доброй ночи.
...Алексей обитал почти в таком же общежитии, как и Фая, только на другом конце улицы. В доме, почему-то оказавшемся после освобождения городка от немцев пустующим, было три комнаты. Самую тесную из них, что-то около восьми квадратных метров, занимал он и его земляк - крепкий, краснолицый здоровяк лет пятидесяти. К этому мужлану Алексей начал питать антипатию с первой же стычки из-за какого-то пустяка.
Собственно, дело было не в этом пустяке, суть которого состояла в том, что Алексей не захотел уступить соседу по комнате место у окна, которое он занял первым. Просто ему претил грубый, высокомерный тон, в котором сосед разговаривал с ним, воскрешая в памяти молодого человека образ куркуля из недавнего прошлого России, каких на сцене кустаревского нардома представляли самодеятельные артисты. Такой же толстый, такой же краснорожий, Богданыч - так он милостиво позволил себя именовать, обращался с молодежью, как с ребятами, так и с девчатами, будто они были его батраками. Плюс ко всему этому грубиян почти каждый вечер прикладывался к бутылке с каким-то подозрительного вида небритым пропойцей и, по слухам, потаскивал с хоздвора все, что там плохо лежало. Может, за это, а может, за постоянные перебранки с начальством, этого ископаемого куркуля, в конце концов, уволили, и он уехал домой, в какую-то деревеньку под Кустарями, где, как он постоянно хвастался, у него было крепкое хозяйство.
Ко времени робкого сближения с Фаей Алексей обитал в своей комнатухе уже в одиночку. В тот день он, после концерта и прогулки с медсестрой Фаей, проснувшись под утро, стал, как обычно, думать о впечатлениях, накопившихся за прожитые сутки. Самым важным для него было то, что Фая поведала ему кое-что о своей жизни до прихода в госпиталь, При этом Алексею запало в душу, как трудно ему было разговорить Фаю - она будто стыдилась судьбы своих родителей. Оказывается, она росла сиротой. Мать почему-то развелась с отцом, когда дочурка была еще несмышленышем. У вдовы с сироткой долго не было своего жилья - пришлось им скитаться по чужим углам. Когда Фая достигла школьного возраста, ее мама завербовалась куда-то на Дальний Восток, оставив свое чадо на попечение сердобольной тетушки. А пробавлялась жалостливая родственница тем, что приторговывала на кустаревском рынке семечками да пышками собственной выпечки.
Школу Фая оставила после окончания семилетки, поскольку как раз к этому времени в ихнем райисполкоме оказалось вакантным место уборщицы, и тетушке благодаря связям посчастливилось пристроить туда сиротку. В большом районном учреждении на девочку обратила внимание заведующая райздравотделом, которая уговорила ее поступить на только что организованные курсы медсестер.
Этот рассказ подружки в дальнейшем оказался для Алексея поучительным, став одним из стимулов, побудивших его по возвращении домой заняться самообразованием.
После совместного посещения концерта, после того, как Алексей тогда проводил Фаю до ее общежития, встречи молодых людей, как бы случайно, заметно участились. То они в столовой госпиталя оказывались, не условливаясь, в одно и то же время, то Фая находила деловой предлог посетить Алексея на его складе, но дело естественным путем шло к тому, что молодой человек стал скучать по девушке, когда она почему-либо не появлялась там и тогда, где и когда он привык ее видеть. Образно говоря, чуткому к веяниям любви сердцу стало не хватать общества девушки, и не какой-нибудь, а той, на которой он остановил свой выбор. А девушка - как знать - может, она поступала так намеренно, чтобы заставить свой предмет дорожить ее вниманием к себе: кто мог постичь мотивы и тонкости женского лукавства. А что какой-то доли плутовства Фая была не лишена, она сама сознавала. И на этот раз девушка вознамерилась поступить так, чтобы ее не обвинили в жестокосердии. Услышав от одной из своих соседок по общежитию, что Алексей спрашивал у нее, - куда это они, соседки Фаи по общежитию, спрятали свою подружку, она, видимо, поняла, что перегнула палку и что ей пора немного расслабить поводок, иначе пёсик может порвать его. Ищи потом, свищи пропажу по белу свету…
...Однажды долгим декабрьским вечером, вернувшись уже затемно в общежитие и почувствовав усталость, Алексей вознамерился уже улечься на койку, как в дверь негромко постучали, и кто-то звонким девичьим голосом спросил:
- К вам можно?
Это был голос Фаи - его бы он узнал из тысячи. Первой реакцией Алексея было чувство, будто его застукали за чем-то некрасивым. Он быстро огляделся: постель была в порядке, единственная табуретка убрана с прохода между койками под стол.
Молодой человек подошел к двери, открыл ее, сразу определил: девушка была смущена, это было видно даже при тусклом свете маломощной лампочки.
- Проходи и будь как дома, - сказал хозяин квартиры и тут же подумал, что эта банальная фраза здесь неуместна. Видя, что девушка еще колеблется, Алексей взял ее за руку, ввел, в комнату, бросил на голые доски соседней железной койки свою телогрейку, расправил ее и пригласил гостью сесть.
Через минуту молодые люди уже чинно восседали друг против друга, почти нос к носу, поскольку проход между койками был узкий. Сидели, чувствуя тягостную неловкость, не зная, куда девать глаза и руки. Поскольку Алексей уже знал, что Фая по природе - молчунья, и ему ничего не было известно об ее интересах и пристрастиях, это заставляло его теряться в догадках, на какую тему завести разговор. 0 делах на службе, о самочувствии, о подругах он уже спрашивал, о погоде говорить не стоило - оба пришли с улицы.
К счастью, когда хозяин комнаты был уже готов удариться в панику - а ну как гостья подумает, что она зря зашла сюда - ему вспомнилось: так ведь девушка сказала, когда он открыл ей, о цели своего визита. Вот же ее слова: "Извини, я к тебе на минутку. Шла мимо, дай, думаю, зайду, проведаю, посмотрю, как ты живешь...". За них и надо зацепиться.
- Ну и как ты находишь, Фаюш? - воспрял духом собеседник. - Как тебе мои апартаменты?
Девушка прыснула в кулак:
- Как ты окрестил свой куриный насест?
- Так уж и куриный! - с деланной обидой воскликнул Алексей. - Над головой не каплет, стол, чтобы похлебать баланду, есть, ноги на койке можно вытянуть на всю длину... Чего же еще казенной душе не хватает?
Притворная горячность хозяина конуры немного развеселила гостью. Она встала, сделав шаг, оказалась около молодого человека, шутливо зажала ему рот ладошкой:
- Хватит, хватит, раскудахтался, как молодой петушок, вот-вот крыльями захлопаешь...
Тут уж "петушок" совсем осмелел. Он встал, легонько обнял деваху за плечи, усадил на свою койку, начал было расстегивать пуговицы на ее поношенном демисезонном пальто. Она отстранила его руки:
- Погоди, я сама... Так и быть, погреюсь у тебя капельку. Фая аккуратно сложила одежку, сняла шапку, пристроила всё это на пустующей койке. Тут уж приступил к галантным ухаживаниям молодой человек. Он уже совсем расхрабрился: присел рядом с гостьей на койку, обнял правой рукой, легонько прижал к своему боку. Правда, тему для разговора выбрал не совсем деликатную, бухнул первое, что пришло на ум:
- Фай, а у тебя кавалер есть?
- Пока нет. Захочу, заведу. А зачем это тебе?
На самом деле молодому человеку было не важно, что ему ответит Фая, лишь бы не оборвалась нить разговора, который позволял ему чувствовать себя увереннее.
- А может, я подойду?- игривым тоном спросил он. Девушке несерьезность парня, по-видимому, не понравилась, она промолчала.
Не успела Фая сообразить, что происходит, как молодой человек, удерживая ее за талию, встал вместе с ней и тут же, обняв подружку со спины, снова опустился на койку, так что деваха оказалась сидящей у кавалера на коленях... Быстро сообразив, что так девушке тоже неудобно, заботливый любовник решил, что лучше уж пусть Фая будет не сидеть, а лежать у него на коленях. Он просунул руку под бедра подружке, намереваясь водрузить ее ноги на постель, как Фая остановила его:
- Подожди, торопыга, я сниму валенки...
Молодой человек собирался уже свободно вздохнуть: слава Богу, кажется, все помехи устранены. Но тут снова раздался недовольный голос девушки:
- Подушку-то убери, а то я наволочку испачкаю чулками... Алексей дотянулся до подушки, бросил ее на койку себе за спину. Минут пять ушло на то, чтобы Фая улеглась поудобнее на коленях дружка. Лицом она уткнулась в плечо молодого человека и, согретая его объятьями, скоро начала мерно посапывать носом. Алексей не удивился тому, как быстро подружка заснула. Он знал, что работа медсестер в военном госпитале - не то, что у него на складе. Одни бесконечные перевязки, лечебные процедуры с утра до вечера за день выхолостят так - вечером до койки рад дорваться. Или попробуй накормить искалеченного солдата, если он ни одной рукой пошевелить не может... А ведь мускулы и нервы у девушек-россиянок хоть и крепкие, но не стальные же.
...Алексей испытывал тихое блаженство от сознания, что он хоть на краткие миги создал девушке условия, чтобы она немножко расслабилась, почувствовала себя защищенной, свободной от забот. Ему и самому доставляло немалую радость, когда он ласково поглаживал Фаю по голове - ото лба к затылку, задерживал там ладонь, и снова поглаживал. И так почти все время, пока девушка дремала.
Не праздный вопрос - а сам Алексей? Чувствовал ли он сейчас себя счастливым? Наверное, да, поскольку в своих отроческих грезах о счастье с воздушным созданием, каким ему представлялась женщина, он дальше того, чтобы бережно держать его в своих руках, как он сейчас делал это с Фаей, еще ни разу не заходил. О том, что бы он желал сделать со своим сокровищем потом, думать ему сейчас не хотелось. Хотя бы потому, что смутно догадывался - сделай он сейчас необдуманный, дерзкий шаг, он мог запросто спугнуть свою птицу счастья... И может быть навсегда.
...Блаженство двоих, обретших друг друга осколков Вселенной длилось довольно долго. Наверное, до тех пор, пока у Алексея не назрела неотложная необходимость пошевелить одеревеневшей спиной. Это движение молодого человека не могло не пробудить опасения Фаи - не проспала ли она? Девушка выпростала руки из объятий дружка, опершись на его плечо, поднялась, спустила на пол ноги, испуганно проговорила:
- Ой, как долго я спала, Лёш!.. Ты почему меня не разбудил?
- Извини, Фаечка, ты так сладко посапывала во сне! Даже меня в сон клонить начало.
- Дурачок - меня же подруги в общежитии хватятся.
- Да они же, поди, спят без задних ног...
- Мало ли что... Я у них самая... Самая... Вобщем, они меня ангелочком нарекли.
- Ты хочешь сказать - себя они святошами не считают?
- Это их дело...
- Тебя проводить?
- Как хочешь...
Поскольку время шло к полуночи, ходить по городу было трудно - дороги развезло, Алексей надел сапоги, оделся и, сняв с вешалки шапку, предупредил Фаю:
- Выйдем потихоньку...
- А, боишься! А ты не гуляй.
- Просто по соседству живет санитарка, не добрая на язык. Я думаю, сплетни и тебе не по нутру.
Проводив девушку до ее дома, Алексей хотел поцеловать подругу в щечку - на сон грядущий. Она решительно отстранилась:
- Спокойной ночи тебе, учтивый кавалер!
Возвращаясь домой, Алексей, огорченно вздохнув, стал искать причину резкой смены настроений подруги. "Почему, - думал он, - Фая легко позволила себе уснуть у меня на коленях, а чтобы позволить невинный поцелуй на сон грядущий - извини, не за ту принял".
И все же настроение у Алексея было светлым, благостным. Тихая радость грела его сердце, что вот, наконец, встретилась на его пути девушка, которая, по всей видимости, доверилась ему, спокойно отдалась под его покровительство. Фая сама признавалась - ей нравилось, как он гладил ее, дремлющую у него на коленях, по голове, укутывал в свою телогрейку.
- Я в такие минуты, - доверительно поведала она молодому человеку, - чувствовала себя как за каменной стеной.
В устах такой девушки это звучало для Алексея высшей похвалой. Высшей потому, что Фая была скупа на слова, к сожалению, и на добрые тоже. Будто они были у нее на вес золота.
Да и к чему сейчас были слова? Алексей чувствовал себя счастливым. Его мужское самолюбие было удовлетворено, никакие необузданные желания его сейчас не тревожили. Фая - девушка что надо, ведет себя скромно, на шею ему, как иные нахалки вроде Клавы-однофамилицы, вешаться не собирается.
...Если бы Алексея спустя годы спросили - есть ли в его душе святыни, память о которых он трепетно бережет, он бы твердо ответил: "Да, есть!" и вспомнил бы преданно-счастливые улыбки, с которыми Фая смотрела на него, когда, отдохнув, поднималась с его одеревеневших колен.
На другой день Алексей, еще пребывая под волнительным впечатлением вчерашней встречи с Фаей, придя на свой склад, решил немного прибраться, так как беспорядок, царивший на его рабочем месте, стал сейчас казаться ему слишком бросающимся в глаза, оскорблял его эстетические чувства. Взять хотя бы эти куски хозяйственного мыла, валявшиеся на полке в хаотическом беспорядке, вперемешку с аляповатой формы солдатскими валенками. А что было делать, если после долгого перерыва вчера был большой завоз, а нужного количества полок для склада, несмотря на многочисленные просьбы Алексея так и не было изготовлено.
И надо же было такому случиться: в тот самый момент, когда кладовщик нервничал, стараясь как-то укрепить обрушившуюся доску на одной из полок, на склад заявился сам начальник госпиталя Гейдаров. Алексей почему-то считал этого человека, имевшего слишком уж скромный рост и русые волосы, не то карелом, не то удмуртом, хотя фамилия у него была кавказская, а по-русски он говорил пограмотнее иного москвича. Только вот держался он слишком уж официально... Так ведь на то он и шеф - шишка на ровном месте.
- Чем занимаетесь? - спросил Гейдаров начальническим тоном.
- А чем тут можно заниматься,- не сумев сдержать досаду, - в сердцах возразил Алексей, - если чего ни тронь, все разваливается.
- Не разговаривать! - тем же тоном приказал начальник. - Почему у вас пол не метен... Почему место для грязного белья не отгорожено?
Тут молодой человек не то выронил, не то под влиянием аффекта швырнул солдатский валенок, который держал в руках - тот упал на пол неподалеку от места, где стоял начальник госпиталя. Гейдаров, подумав, что его подчиненный потерял контроль над собой, счел за лучшее убраться восвояси.
Нет ничего удивительного в том, что, будучи еще профаном в вопросах службы, парень после ухода начальства слегка струхнул. Правда, боялся он не столько наказания, сколько того, что крылось для него за таким пугающим словом. Слава Богу, как потом оказалось, характера шефа госпиталя Алексей не знал. Мстить молодому подчиненному за пререкания с его персоной тот, по-видимому, считал ниже своего достоинства. А вот принять меры по устранению выявленных огрехов было для него, очевидно, установившимся правилом. Во всяком случае, Гейдаров в тот же день распорядился послать на склад слесаря. Многого тот, правду сказать, сделать то ли не сумел, то ли не захотел, но барахлившую складскую дверь все же укрепил.
...Надвигался праздник Нового года. Первый такой праздник в жизни парня, который застал его вне стен отчего дома. Признаться, в родных пенатах, насколько молодой человек помнил, этому знаменательному дню, в отличие от Рождества Христова и Пасхи, особого значения не придавали. Поэтому предложение Фаи, вроде бы заманчивое, встретить его с ней и ее подругами застало его врасплох. Перспектива оказаться единственным мужчиной в женской компании ему не улыбалась.
- А другие кавалеры, кроме меня, у вас будут? - спросил молодой человек.
- Не знаю, - замялась Фая.- Во всяком случае, ранобольных, из выздоравливающих, нам приглашать запрещено... Вот мы и решили устроить что-то вроде скромного девичника... в честь Нового года. Алексей все еще колебался:
- Насколько я знаю, в Кустарях Новый год считается семейным праздником...
Такой довод был для девушки слишком умственным - она не нашлась, что возразить. Взглянув Фае в лицо, молодой человек заметил или ему почудилось? - как в уголках ее глаз блеснули слезинки. "Какой же я дуботол",- мелькнуло у него в голове, - "девушкам захотелось хоть капельку расслабиться от повседневного напряжения... У Фаи сейчас единственная надежда на меня, а я ей лекцию о сельских обычаях читать вздумал".
Молодой человек осторожно коснулся руки Фаи, которую она держала на пуговице своего поношенного демисезонного пальто.
- Фая, голуба, прости меня, недотепу. Я не подумал.
Девушка с надеждой смотрела в глаза своего дружка.
- В общем, так, - уже деловым тоном заговорил Алексей, - скажи, что требуется с моей стороны...
- Да не надо нам ничего! - обрадованно заговорила Фая. - Все у нас есть, даже елочку маленькую конюх обещал привезти из леса... Ты сам-то хоть обещай, что придешь... Все наши девушки наказывали - уговори, мол, своего... своего...
Тут Фая смутилась, стушевалась, не зная, как обозначить степень своего "кумовства" с молодым человеком.
И хотя молодой человек еще ни разу в жизни не справлял торжественно-праздничных дат в окружении чисто девичьей компании, даже опасался, что будет чувствовать себя скованным и этим испортит людям всю "обедню", перед умоляющим взором девичьих глаз он не устоял. К счастью, потом он об этом не пожалел.
Главной заботой учтивого кавалера, после того, как они расстались с Фаей, стало - что он выставит на праздничный стол, когда заявится в гости к девчатам, с большинством из которых у него - лишь шапочное знакомство. В кармане у него было пусто - денежное довольствие обслуге госпиталя почему-то задерживали. Оставался один выход - наведаться к Николаю, заведующему складом продовольственно-фуражного снабжения. К великому облегчению Алексея, тот встретил его чуть ли не как родного брата. Узнав о нужде своего коллеги, Николай, шутливо обняв земляка - он до призыва жил в одной из деревенек Кустаревского района - обрадованно похвалил просителя:
- Молодец, что пришел ко мне. А то меня уже совесть заедать начала. Ведь вы с твоим начальником, Вишняковым, меня и одели, и обули, а то я в летней одежке был мобилизован. А я вас ничем отблагодарить не мог. Вобщем, говори, что тебе надо...
И Николай начал доставать с полок и расставлять на столе американские консервы: говяжью и свиную тушенку, лярд, галеты и даже хитроумно упакованный белый хлеб.
- А вот насчет портвейну - извини, брат. Говорят, для офицеров заказ делали аж на областной базе Военторга... Могу уделить сахарного песку, а спиртик у твоих девчат наверняка найдется. Что-нибудь смаракуют...
Алексею стало даже неудобно перед земляком. Чем он может расквитаться за такую щедрость?
- Слушай, - предложил он первое, что пришло на ум. - А пойдем-ка мы к девчатам вместе. А то у них в мужчинах дефицит...
Николай, хитро подмигнув, отказался:
- Нет уж, лучше я к своей Дашутке под бочок. Она и поцелует и чайком домашним побалует. А что бобылю вынужденному еще надо?..
Подумав, Алексей вспомнил: краем уха он слышал, что его земляк завел шуры-муры с молоденькой вдовушкой, у которой квартировал. Тогда Алексей пропускал эти байки мимо ушей: мало ли что народ болтает... Теперь, получив подтверждение из уст самого «изменщика», хотя и, как он сказал, вынужденного, Алексей подумал: "Господь ему судья… Говорят, кто пожил в браке, тому уже трудно без женщины".
Подруг, с которыми жила Фая, было четверо. Когда Алексей, постучав, открыл дверь комнаты, которую здесь называли горницей, все они столпились у зеркала в раме резной работы, сохранившегося здесь еще с дореволюционных времен. Алексей знал это - про зеркало - поскольку у них дома, в Кустарях, было такое же.
При входе молодого человека одна из сестричек, коротышка Люба, прилаживавшая бант к своим светлым кудряшкам, юркнула в соседнюю комнату, по-видимому, спальную. Остальные, в меру приветливо поздоровавшись с гостем, продолжали наводить марафет: одна поправляла прическу, другая малевала губы, третья пудрила нос.
Алексей, понимая, что глазеть на процедуру прихорашивания женщин для мужчины - признак невоспитанности, прошел к столу, положил на него мешковину с провизией и начал аккуратно расставлять на столе гостинцы.
Когда девушки обернулись, и начали по одной подходить к столу, раздались возгласы деланных упреков в адрес дарителя, а в глазах одаряемых без труда прочитывались выражения радости и благодарности. К сожалению, память молодого человека сохранила на будущее лишь образчики порицания, такие как:
- Ой, зачем так много еды!..
- Зря вы беспокоились, у нас все есть!..
- Мы специально на рынок ходили!..
Как потом выяснилось, ассортимент раздобытого сестричками съестного ограничивался выпрошенными на кухне госпиталя дюжиной котлет и парой селедок. Правда, если быть точным, Любаша выложила еще неизвестно как сохранившиеся у нее горсть леденцов и початую пачку печенья.
...Последней к столу вышла Фая. В белой батистовой кофточке с отложным воротничком и в цветастом платке, накинутом на плечи, она заставила Алексея затаить дыхание: такой неотразимой он ее не видел еще ни разу. В правой руке, согнутой в локте, девушка держала графин с прозрачной жидкостью. Алексей догадался: разведенный спирт. По-видимому, удалось сэкономить в операционной, в которой работала медсестра.
Девчата наскоро открыли тушенку, разложили ее по тарелкам с отварным картофелем, принесенным с кухни. По команде Фаи все задвигали стульями, табуретками - у кого что было. Фая разлила всем по четверти стакана спирта, сильно разведенного какой-то фруктовой водой.
- Ну, кто скажет тост? - спросила Фая, встав с поднятым в руке стаканом.
- Я! - вскочила со своего стула коротышка-Люба. - Предлагаю выпить за то, чтобы все мы нарожали товарищу Сталину роту солдат. И да поможет нам в этом славная Красная Армия!
По наблюдению Алексея, тост честная компания встретила без воодушевления. А одна из медсестер, та, что постарше, с укором посмотрев на Любу, повертела у лба пальцем: ты, мол, не того? Но выпили все - кто сколько хотел. Меньше всех отпила из своего стакана Фая. Алексей подумал, что сделала она это неспроста.
По второй и третьей порции выпили без тостов. Зато те, кому спиртное обычно развязывает языки, повеселели, разговорились, задали тон остальным, все почти стали вести себя шумно и раскованно - на то он и праздник! Алексей выпил вроде немного, но чувствовал себя после выпитого легко и безмятежно, хотя детали празднества вспоминались потом смутно. Зато в памяти прочно отложилось, что всех трезвее за столом вела себя Фая. Алексей старался не спускать с нее глаз, наверное, потому, что когда она смотрела на него, взор ее светился странным, гипнотизирующим огнем. А один раз, проходя мимо стула, на котором сидел молодой человек, она нагнулась к его уху и прошептала:
- Смотри у меня, не опьяней! Рассержусь...
Навело Алексея на размышления и то обстоятельство, каким авторитетом пользовалась Фая у своих компаньонок по общежитию. Если она делала той или иной из них замечание, вроде таких, как: "Маша, попридержи язык!" или "Зинаида Ивановна, не нависайте над столом - здесь не спальня..." - подруги воспринимали это как должное. А ведь Фая была, если не считать коротышки-Любы, самой молодой из обитательниц общежития!
Когда хмельной угар стал, потихоньку улетучиваться из голов пирующих, кто-то высказал сожаление - музыки нет, станцевать не под чего. Пробовали петь, но дальше старинной грустной "Скакал казак через долины" дело не пошло, да и время было уже позднее. Рассказав какой-то далеко не свежий анекдот, первой заснула прямо за столом хохотушка Люба. Правда, поскольку она сидела в конце длинного стола, за вазой с искусственными цветами, ее "самовольной отлучки" сначала никто не заметил. А когда заметили, стали потихоньку разбредаться по своим закуткам и остальные.
Фая, подав знак Алексею - "Следуй за мной! - прошла в переднюю, скупо освещенную тусклой лампочкой. Там она обвила шею дружка ласковыми руками, крепко поцеловала в губы, отстранилась, внимательно посмотрела ему в лицо:
- Ну, как ты, доволен?
Не дождавшись ответа, спросила:
- Один до дому дойдешь?
Вопрос был задан явно для проформы, потому что девушка тут же сняла с вешалки свое пальтишко, начала одеваться.
- Прогуляемся на сон грядущий, - по-простецки предложила подружка и, подцепив Алексея под руку, повела его к выходу.
Дойдя до общежития Алексея, дружная парочка, не сговариваясь, повернула обратно. За разговорами, за перемыванием косточек подруг Фаи ни она, ни молодой человек не заметили, что расстояние между своими общежитиями, правда, располагавшимися в пределах разумной досягаемости друг от друга, они проделали добрый десяток раз. Наконец, девушка не выдержала и, посмотрев на темные окна обиталища своего дружка, деланно равнодушным голосом заметила:
- А у вас темно… Спят все наверно. Сделав паузу, она передернула плечами:
- Леш, а я замерзла...
- Извини, Фаюш, я давно хотел предложить тебе зайти к нам погреться... Но я думал...
"Думал индюк"- хотела было отпарировать озябшая девушка, да побоялась - а вдруг парень обидится...
В комнате молодые люди как по команде одновременно разделись, бросили верхнюю одежду на пустующую после отъезда соседа Алексея койку. Поскольку свет не включали, Фая, чувствуя себя неловко, озабоченно спросила из темноты:
- Леш, ты где?
Молодой человек осторожно, вытянув руки, двинулся на голос. Едва он коснулся плеча девушки, она обвила его шею руками. Так, в обнимку, они ощупью приблизились к кровати Алексея. Он бережно усадил подружку, сам примостился рядом, по старой памяти помог Фае снять валенки, потом, обхватив под колени, поднял ее ноги на койку. После этого девушка, подвигав чреслами, улеглась на коленях дружка поудобнее: левую руку вытянула вдоль тела, правой полуобняла дружка за плечо. В другое его плечо она уткнулась лицом.
Фая быстро задремала, Алексей, убаюкиваемый аппетитным посапыванием подружки, тоже погрузился было в полузабытье, однако боязнь уронить бесценный груз на пол быстро заставила его осознать, что любовь - это не тот случай, не то состояние духа, в котором позволительно клевать носом... К счастью, Фая на работе усвоила хорошее правило: находясь в ночном дежурстве у постели тяжелого больного, она научилась высыпаться, сидя на стуле, за какие-нибудь десять-пятнадцать минут. Конечно, слово "высыпаться" здесь неуместно, но им, медсестрам, такие легкие полудремы, повторяемые через определенные промежутки времени, помогают отдежуривать свои часы в приличном самочувствии.
Так получилось и здесь: стоило молодому человеку слегка подвигать уставшей от напряжения спиной, как Фая, прорываясь сквозь липкую пелену дремы, сонным голосом спросила:
- Леш, тебе неудобно?
- Нет, Фаюш, мне просто поцеловать тебя захотелось...
В голосе возлюбленного без труда угадывалось лукавство. Тут Фая, по-видимому, улыбнулась в темноте:
- Кота только повадь - сметану лизать...
- А вот и слизну!
Молодой человек, изогнувшись, поцеловал девушку - раз и два, и три. Та, балуясь, отыскала в темноте губы дружка, накрыла их своим влажным ртом. Какое-то время они в такой позе - Алексей на спине, Фая, прильнув грудью к его груди, лежали спокойно. Потом молодой человек нащупал ладонью грудь подруги, слегка сдавил ее. Девушка ойкнула:
- Лёшк, больно же. Это же нежная девичья грудь, а не валенок с твоего склада.
Алексей обиделся:
- Валенок тоже бережного обращения требует.
- Что-то она не чувствуется, твоя хваленая бережность...
- А ты хотела бы ее почувствовать?..
- Откуда же я знаю, если у меня миленок как тюлень...
- Ах, я - тюлень? - шутливо-угрожающе проговорил Алексей.- Ну, я сейчас тебе покажу!
Он высвободился из-под девушки, встал, поднял ее на руки, прошелся раза два по комнате. Поскольку ноша была довольно тяжелой - девушка была примерно того же роста, что и сам Алексей - он остановился, бережно уложил драгоценную ношу на постель и начал методично целовать любимую - в глаза, в губы, в шею, в кофточку на груди. Грубая ткань оскорбила любовника - сердце требовало нежности. Он не спеша расстегнул легкую одежку. Тут Фая, как бы стремясь навстречу пожеланиям мужчины, рывком приподнялась, мигом освободилась от кофты, быстро стянула с себя бюстгальтер и снова легла на спину, предварительно отыскав в темноте руки любовника. Их девушка, по-видимому, давно соскучившаяся по ласке, по любви, по мучительному счастью материнства, водрузила на груди и крепко прижала к себе ладошками.
О, а груди у девушки были изумительные! Во всяком случае, Алексей был от них в таком восторге, который ему и сравнить-то было не с чем. Словом, такого он не испытывал еще ни разу в жизни. Тугие, шелковистые на ощупь, они сами просились в руки, казалось, жаждали того, чтобы молодой человек целовал их, целовал, не зная сытости. Но поскольку Фая, по-видимому, за день сильно устала, она, не успев наласкаться вволю, вскоре опять отключилась и от забот, и от радостей реального мира. Алексей, видя такое состояние подружки, застыл в неподвижности, боясь нарушить ее сладкий сон. Он еще до этой встречи удосужился убедить себя в том, что пока им с Фаей не стоит торопить событий своей личной жизни. Достаточно того, что им, хотя они еще не заводили разговоров о своей будущей судьбе, удалось добиться в своих отношениях лада и дружеского взаимопонимания.
Чтобы дать Фае хорошенько выспаться, молодой человек стал осторожно снимать руки с груди девушки. Но подружка, которая, как оказалось, спала сверхчутким сном, мгновенно пробудясь, торопливо обхватила его руку своей горячей ладошкой и водворила ее на место. Этот жест девушки не мог не тронуть сердца молодого человека. То, что Фая запросто дарит ему свое святое святых - свое роскошное тело - впервые заставило его сердце познать главное счастье на земле, счастье любить и быть любимым... Правда, Алексей смутно догадывался, что такое божественное ощущение не может длиться долго, как бы он ни хотел этого. И действительно, прошло какое-то время, и любовник скорее почувствовал, чем осознал, что последнее свидание не принесло ему удовлетворения.
Более того, по поведению подружки молодой человек понял, что нечто подобное испытывает и она. Так, при свиданиях, которые были у них не такими уж частыми, Фая стала капризничать, выговаривать дружку за мелкие проступки, такие, как пятиминутные опоздания на встречи в условленном месте, которые она раньше даже не замечала. Алексей чувствовал, что девушка недовольна его поведением, но в чем он мог прегрешить перед ней, ему оставалось только догадываться.
В памяти Алексея сохранились обрывки воспоминаний из далекого детства - о том, как его маманя, будучи еще молоденькой и довольно симпатичной женщиной, показывала, как это называл отец, "свой карахтер", то есть бранилась без видимого повода и жаловалась на свою якобы загубленную жизнь... "Может, нечто подобное происходит сейчас и с Фаей..." - рассуждал молодой человек. "Может, она вообразила, что мы - муж и жена? А что такого? Мне скоро девятнадцать, она чуток помоложе. В таком возрасте были мои родители, когда у них появился на свет я. Значит, то, что сейчас происходит с Фаей - это лишь нормальные физиологические процессы, которые находят свое отражение в психике. И девушке приходится тратить массу нравственной энергии, чтобы обуздывать в себе агрессию инстинктов. Пусть она не понимает этого умом, но ей в ножки надобно кланяться за то, что она не дает воли той яростной неурядице, которая порой врывается ей в душу".
Такие мысли рождались в голове молодого человека, когда он на досуге обдумывал поведение свой подружки. Правда, грозное дыхание эпохи, выражавшееся во многократной активизации инстинкта продолжения рода человеческого, которая наблюдалась во время войны, он чувствовал лишь интуитивно. Лишь годы спустя ему доведется в каком-то ученом труде прочесть, что в период мировых катаклизмов жизненно важная зрелость у людей, особенно у девушек, наступает гораздо раньше, чем в размеренно текущее мирное время.
...От природы Алексей не был наделен особой сексуальной активностью. Это обнаружилось в те две ночи, когда Фая, скорее всего, непредумышленно, провоцировала его на близость. У него тогда хватило силы воли, чтобы держать свои инстинкты в узде, В третий раз это ему не удалось. Точнее, для обуздания страсти любовнику пришлось мобилизовать максимум самообладания.
А дело было так. В один яркий мартовский денек, когда по всем улицам поселка раздавался навевающий весеннее настроение перезвон капели, а наш молодой человек сверял записи в своих амбарных книгах, от дверей склада раздался звонкий девичий голос:
- К вам можно?
И сразу вслед за этим - звуки легких шагов по ступенькам. Выйдя из закутка склада, Алексей оказался в объятьях - не то шуточных, не то серьезных, своей симпатии.
- Что ты, что ты!.. - предостерегающе, почему-то вполголоса проговорил Алексей. - Сейчас кто-нибудь войдет...
- Ну и пусть! - не без дерзости отпарировала деваха. А по-твоему, нам надо хорониться по закоулкам, пока не сгорбимся от старости?
"Какая шлея ей под хвост угодила?" - подумал Алексей.
- Ты почему вчера в кино не приходил? - продолжала наступать Фая. - Я все глаза проглядела, ждала, вот-вот взойдет мой месяц ясный… а он, поди, третий сон досматривает...
"Наверное, допекло",- впадая в уныние, тяжко вздохнул Алексей, - "обычно она образных выражений избегала".
- Ну ты же видишь,- с мольбой в глазах пытался оправдаться молодой человек, - вот он я - живой и здоровый. А хочешь, я тебе секрет открою? Я... вчера мечтал о тебе.
Фая с любопытством посмотрела на дружка.
- Мне очень хочется,- задумчиво проговорил Алексей, - чтобы поскорее кончилась война... Тогда бы мы поехали с тобой учиться - вместе, в один и тот же город. Я - на инженера или преподавателя, а ты - на доктора... Ты же хочешь стать врачом?
Фая задумалась, лицо ее поскучнело:
- Ты слишком широко замахиваешься, Леш. До той поры надо еще дожить…
- Но как же можно жить без мечты?
- Вот я и мечтала… увидеть тебя. Мне сон странный приснился. Будто сидим мы с тобой в каком-то чужом доме. Мне очень неуютно... и тоска на душе. Я смотрю на тебя с мольбой: ты - единственная моя надежда выбраться из этого жуткого дома. Я хочу, чтобы ты меня обнял, утешил. А ты смотришь на меня так грустно-грустно, говоришь что-то, а я не понимаю…
Тут Фая посмотрела на ходики, висевшие в простенке склада, всплеснула руками:
- Ой, Лёшь, я опаздываю на дежурство. Слушай, Лёш, я зашла-то, чтобы сказать тебе - приходи сегодня вечером, часов в десять...
Фая потупила глаза, понизив голос, добавила:
- Моя компаньонка по спальне сегодня дежурит в ночь... Я оставлю дверь незапертой…
Вряд ли можно сказать, что приглашение Фаины обрадовало Алексея. Правда, мужскому самолюбию милого дружка льстило, что его удостоила своей благосклонности такая серьезная и самостоятельная девушка, которая, если бы не война, могла бы найти себе куда более выгодного и респектабельного партнера. Но, с другой стороны, Алексей опасался, что между ним и Фаей может произойти то серьезное, то решающее для судьбы их обоих, к чему они - ни она, ни - особенно - он сейчас абсолютно не готовы... И остаться дома, пренебречь приглашением - тоже рискованно. Характер у девахи решительный, надеяться на то, что она простит его - детская иллюзия.
В общем, на свидание наш любовник отправился, пребывая в смутной тревоге, не придя ни к какому определенному решению - ни о том, как себя вести с подружкой, ни о том, что он может позволить себе в эту ночь, которая - было у него такое предчувствие - станет решающей для их дружбы. Дружбы, которая длилась более полугода - срок для условий военного времени чуть ли не рекордный, если учесть, что молодые люди, решавшиеся соединить свои судьбы в ту грозную пору, зачастую шли в Загсы чуть ли не на другой день после знакомства.
В одиннадцатом часу ночи Алексей, подойдя к общежитию Фаи, завернул в переулок, куда выходило окно спальни подружки. Осторожно постучав в нижнее звено окна и дождавшись ответного постукивания, молодое человек направился к двери. Она оказалась незапертой, как и обещала Фая. Любовник с бьющимся сердцем, стараясь ступать на цыпочки, чтобы не разбудить жильцов общежития, прошел в спальню Фаи. В комнате было темно, через окошко еле брезжил сумеречный свет. Молодой человек скорее угадал, чем увидел, что Фая лежит в постели.
- Раздевайся, чего стоишь, - донесся до ушей Алексея еле слышный приказ девушки.
Когда, раздевшись, гость подошел к койке, хозяйка недовольным голосом проговорила:
- Брюки-то сними, простыню напачкаешь...
С трудом понимая, к чему клонит возлюбленная, молодой человек выполнил команду, лег под приподнятое ею одеяло, оказавшись при этом слева от Фаи, лежавшей на спине.
- Ну, обними что ль,- проговорила Фая шепотом. - А то я так соскучилась по тебе, ждавши...
Девушка почему-то разговаривала то шепотом, то нормальным голосом.
Любовник положил руку подруге на грудь, она провела рукой по животу молодого человека.
- Лешк, ты что, никак в первый раз с женщиной? - тоном упрека спросила деваха. - Раздеваться-то надо до конца...
Алексей сел в постели, выполнил и эту команду. Теперь он лежал в постели нагишом. Когда Фая опять попросила обнять ее, он приподнялся, завис над торсом девушки, потом обвил его руками, девушка просунула левую ногу под бедра любовника и, подвигавшись всем телом вправо и влево, улеглась поудобнее.
- Ну, чего же ты? - нетерпеливым шепотом потребовала любовница.
...Алексей не помнил, как его плоть оказалась во чреве дочери Евы. Но что и как сделать, чтобы девушка не зачала, молодой человек знал. 06 этом он еще в школьные годы начитался у французского писателя Мопассана. Когда Алексей в самый ответственный момент близости выскользнул из объятий женщины, она с горьким сожалением ойкнула, быстро просунула руку к чреслам мужчины и, вцепившись пальцами в его обмякший фаллос, попыталась водворить его туда, где он только что был. Бедняга явно не хотела, чтобы эта близость, которой она так упорно добивалась, прошла для нее впустую.
Первой мыслью, которая пронеслась по мозговым извилинам Алексея, когда его голова коснулась Фаиной подушки, был вопрос: то, что с ним произошло - могла ли всё это проделать невинная девушка? А что девушки бывают невинные и наоборот, об этом в среде, в которой Алексей рос и вращался, разве что только курица не кудахтала… И то, пока не снесла первое яичко.
На поцелуй Алексея, когда он на прощанье коснулся губ Фаи, девушка не ответила.
...Обескураженный искатель чистой любви так никогда и не узнал, что Фая после холодного прощания с дружком чуть ли не всю подушку обмочила горючими слезами. Впрочем, и для него эта ночь не прошла бесследно. Он после этого конфуза больше года не подходил к девушкам - то ли стеснялся, то ли побаивался их...
х х х
Утром следующего дня Алексей опоздал в столовую к завтраку. Аппетита у него не было, но прежний опыт подсказывал: если он сейчас не поест поданной ему из окошка кухни пшенной каши, уже заклеклой от долгого стояния, и не запьет ее остывшим чаем, у него потом разболится голова, и самочувствие до конца дня будет мученическим.
Пока вчерашний рыцарь любви лениво прожевывал пищу, к столу его быстрой походкой подошла Фая, наклонилась к его уху, быстро прошептала:
- Леш, ты вчера на простыне такое пятно оставил, такое большое мокрое пятно...
Сказав это, деваха так же быстро удалилась. "Зачем она мне это сказала? - уныло подумал молодой человек.- Будто она не знала, не могла предвидеть, чем кончаются любовные встречи". И хотя он был убежден теперь, что был у Фаи не первым, думать ему об этом не хотелось. Лишь где-то в глубине души бедолаги шевелился червячок не то досады, не то обиды: как это такая скромная и, видать искренняя девушка могла скрыть от человека, с которым она, судя по всему, собиралась связать свою судьбу, что она уже успела побывать с мужчиной и, судя по поведению в постели, даже не один раз. И что особенно некрасиво с ее стороны, так это то, что деваха даже не постыдилась инсценировки невинности - она раза три простонала, якобы от боли, демонстративно зажав себе рот ладошкой, чтобы, дескать, соседи не услышали...
...Муторно, муторно было на душе обманутого любовника, когда он подходил к своему складу... А тут его ждала новая неприятность. Не успел Алексей открыть свой "цейхгауз", как заявился его начальник Вишняков.
- Ну, как, поджилки не трясутся? - спросил он, поздоровавшись за руку. Изысканностью выражений начальник при разговорах с подчиненными не страдал. Алексей перестал обращать на это внимание, так как его шеф не закончил даже средней школы, поскольку еще пацаном начал мечтать о военной службе. Как руководитель строгостью он не отличался, главным его принципом было - не мешать людям работать.
- Слушай, Алексей, - сказал Вишняков, пристально посмотрев в глаза своему подчиненному, - как у тебя с сохранностью мягкого инвентаря на складе?
- А что? Я жду, когда в бухгалтерии подведут итоги инвентаризации.
- Так вот, заведующая прачечной Тычкова утверждает, что ты ей должен тридцать простыней. Она показывала твою расписку...
- Правильно. У нас сложилась такая практика. В нашей прачечной не успевают вовремя стирать белье, и когда Тычкова приходит с требованием, я не могу его полностью удовлетворить. То есть вещи числятся в наличии на складе, а фактически они - в стирке; на недостающее против требования я пишу Тычковой расписку...
- Все это так,- со вздохом произнес Вишняков,- но в бухгалтерии говорят, что по результатам инвентаризации у тебя выявлена недостача... Где эти тридцать простыней - ты можешь их предъявить?
- Так они же в прачечной... Вишняков тяжело вздохнул:
- Нет их там... Я проверял.
У заведующего складом похолодело в груди:
- Как же так? На первое января всё постельное белье было налицо...
- То было тогда, - думая о чем-то своем, сказал начальник ОВС. За это время кое-что произошло… В общем, тут что-то нечисто. Да и доверия эта особа - Тычкова - лично у меня не вызывает. Ходят слухи - во время оккупации она с полицаями сотрудничала.
Направляясь к выходу, Вишняков обернулся, решил подбодрить парня:
- Ну, ты, Лёха, особенно-то не переживай. Сейчас этим делом сам Логинов, замполит госпиталя, занимается. А он тебя в обиду не даст - ты у него в ряду первых грамотеев числишься...
Алексей, когда Вишняков ушел, вроде ничего, кроме недоумения, не испытывал. А потом вдруг вспомнил - по радио передавали: в военное время за растрату виновные подлежат суду военного трибунала. Тут у бедняги невольно похолодела спина.
Народная мудрость гласит: беда не ходит одна. Судьба Алексея подтвердила эту истину. С весенней распутицей у него начали шалить нервы. Собственно, исподволь они начали сдавать у парня еще тогда, после неудачных проводов Вали Светловой в армию, когда он возомнил, что его удел теперь - оставаться бобылем до конца дней своих. Теперь же, прибыв с госпиталем на место назначения и понаблюдав, до чего же вольно в прифронтовой полосе ведут себя вне службы мужчины и женщины, в его представлениях о морали в этом святом деле - взаимоотношениях полов - произошел сдвиг, причем настолько резкий, настолько безжалостный, что в его душе образовалась, саднящая рана, боль от которой он ощущал чуть ли не физически. "Это что же, - подумал он тогда не без содрогания, - и в части, в которой служит его единственная любовь, люди, наверное, тоже сходятся и расходятся, как бабочки в погожее летнее утро: слетелись, совокупились и, помахав друг другу крылышками, разлетелись в разные стороны, чтобы потом повторить процедуру, но уже с другими партнерами? Опасение, что он больше никогда не увидит предмет своего мучительного юношеского увлечения, удручала Алексея. Мысли о судьбе Фаи отошли как бы на второй план: раз уж так получилось, что он оказался у нее не первым, то дай ей Бог, чтобы и не последним.
...Алексей как бы не замечал своего греха перед Валей. А ведь неизвестно еще, согрешила ли Валя хоть раз на своем месте на фронте, а сам-то он, как ни крути, от соблазна не ушел!
Между тем груз, давивший на чересчур восприимчивые нервы молодого человека, продолжал нарастать. Когда, совершая очередной обход служб своего заведения, на склад нагрянул сам начальник госпиталя Гейдаров и сделал кладовщику дежурное замечание об антисанитарном состоянии помещения, Алексей, теряя контроль над собой, раскричался так, что его даже на улице стало слышно.
- Когда же у начальства,- впадая в горячность, - вопрошал молодой человек, - дойдут руки отремонтировать эту развалюху, в которую вы меня затарарашили? Разве вы не знаете, не видите, что это не склад, а конюшня - ни тебе ставен на окнах, ни нормального потолка. Вы посмотрите, посмотрите, что стоит ворам раскидать эти жердочки, которые заменяют потолок! А ведь не дай Бог, похитят имущество - с кого спрос будет? Со стрелочника, так ведь?
...А после этого, дня через два, выбитый из нормальной колеи бытия, Алексей устроил скандал в столовой госпиталя, напустился на раздатчицу Пашу. Попробовав поданный ею в окошко жиденький чай, он вдруг расшумелся:
- Слушай, когда ты перестанешь поить нас помоями?
Паша начала было оправдываться - дрова, дескать, сырые, гореть никак не хотят, да и тянутся люди на завтрак чуть ли не до полдня, разве дров напасешься?..
- Причем здесь дрова? - теряя самообладание, расшумелся
Алексей. - Просто уважения у вас нет к людям. Да и дрова просушить вам лень не дает. Небось, сами вы такой чай пить брезгаете.
Демонстративно отодвинув нетронутый стакан чая на край стола, скандалист с тяжелым чувством вышел на улицу. На работе у него в этот день всё валилось из рук, а ночью бедолага долго не мог заснуть: мучило чувство вины перед раздатчицей Пашей. Ведь знал же он, что у Прасковьи душа добрая, она делала всё, что в ее силах, лишь бы все, кого она обслуживает, были довольны. Но разве она виновата, если эта черствая душа - комендант, несмотря на все напоминания, так и не собрался оборудовать сушилку для дров?
...Не последней, но, наверное, самой болезненной соломинкой, переломившей спину верблюда, стали наглые образчики разгульного поведения его соседки по общежитию - старшей медсестры Дуси. Именно она стала для молодого человека фигурой, олицетворявшей темное по смыслу понятие "света конец", которое дома, в Кустарях, в дело и не в дело вставляла в свою речь набожная маманя Алексея, Степанида Ивановна. Рослая, широкобедрая и румяная, словно майская заря, Дуся была из тех мужиковатых девах, о которых деревенские женщины говорили: "Вот Бог дал здоровье - кровь с молоком". А мужики отпускали словечки и похлеще: "Не баба, а конь со всем прикладом".
Так вот эта деваха, поселясь в общежитии, чуть ли не с первых же дней своего поселения методически стала приводить по вечерам к себе в комнату мужчин зрелого возраста. Все они были в военной форме с офицерскими погонами. Предпочтение деваха отдавала погонам с достаточным количеством звездочек - от трех и выше. А у комнаты Дуси - что Алексей считал прискорбным фактом - было только три стены. С четвертой стороны она сообщалась с просторным залом, тесно уставленным койками, на которых отдыхали младшие медсестрички.
Нимало не стесняясь своих невинных соседок, Дуся по нескольку раз в неделю распивала с очередным гостем разведенный спирт, угощалась приносимой гостем американской едой, а дальше, в зависимости от темперамента гостя, либо громко разговаривали, балагурили на скабрезные темы, в общем, веселились, как могли, либо сразу укладывались в постель. Ну а что они делали в постели - а главное, почему и для чего - девчонкам, находившимся в соседнем зальчике, понять было легче, чем за ухом у себя почесать. Наиболее находчивые из них и на ус себе увиденное наматывали - авось чужой опыт сгодится на жизненном-то пути. А наш зеленый юноша - нет, чтобы последовать примеру своих находчивых соседок, учиться, как надо вести себя, чтобы легче было перенести тяготы военного времени, вздумал переживать, болеть душой за молоденьких девчонок да осуждать в душе поведение и разгульной медсестры, и ее бесстыжих гостей.
Разумеется, тороватая ублажательница похотей мужского пола не могла не заметить душевного состояния молодого соглядатая своей нечистоплотности. Как-то, наверное, обратив внимание, с каким удивлением-осуждением смотрит на нее невинный юноша, она, не откладывая в долгий ящик появившуюся у нее задумку, заманила-завела его к себе в закуток и с жизнерадостной улыбкой - от уха до уха - стала внушать ему:
- Леш, ты, я вижу, на землю вроде как с луны свалился, такими глазищами на меня и на моих гостей смотришь, будто мы у тебя украли что-то...
Алексей начал было бормотать что-то в свое оправдание, что она, мол, его с кем-то путает - он, в самом деле, был уверен, что на Дусю он смотрит так же, как и на всех других женщин,- но та замахала руками:
- Не надо, Леш, не надо, я не слепая, ты лучше в такую минуту в зеркало на себя посмотри… Я тебе вот что скажу: я живу на свете один раз и жить с оглядкой на таких молокососов как ты не собираюсь... Ты извини, конечно, но я бы и тебя к себе под одеяло затащила... Да только мудреный ты какой-то - ходишь, глаза в землю упулив, словно ищешь чего-то,
В другой раз, будучи более дружелюбной и, видать, слегка "под мухой", деваха расчувствовалась:
- Эх, славненький ты мой, нравишься ты мне, ей Богу!.. Расцеловала бы я тебя, да жалко мне такую святую невинность. А меня уж не взыщи. Говорят, повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить...
Алексея больше всего беспокоило и возмущало в поведении женщины без нравственных тормозов то обстоятельство, что бок о бок с ней живут молоденькие девушки - выпускницы медучилищ. Чему научатся они, глядя на такую аномалию женственности?
И когда молодой человек, волей-неволей решившись на близость с понравившейся ему девушкой - Фаей, обнаружил, что микробы Дусиной распущенности, по-видимому, успели растлить и душу его возлюбленной, в его психике словно какой-то тормоз сорвался с предохранителя.
...Как назло это состояние неприкаянности, душевной расхристанности вскоре вылилось наружу в присутствии не кого-нибудь, а самого начфина госпиталя Дмитрия Князева - человека, которого Алексей, как и замполита Логинова, ценил за уважительное отношение к простым людям, за справедливость и простоту. Общительный, с доброжелательной постоянной улыбкой на лице, начфин Князев, помнится, расположил к себе Алексея с первого дня их знакомства, которое произошло в штабе госпиталя, куда Алексей зашел за какой-то справкой. Молодому человеку довелось тогда испытать большую неловкость: несмотря на то, что в конторе имелась секретарша, которая, кстати, от нечего делать сидела, чистила себе щеточкой ногти, начфин собственноручно написал справку и сам сходил к начальнику госпиталя, чтобы подписать ее.
И надо же было такому случиться, что именно перед этим человеком большой души, добрым отношением которого к себе он так дорожил, Алексея угораздило закатить истерику.
...По случаю чьего-то дня рождения Дмитрий Князев, политрук - флегматичный и добродушный хохол, и еще какой-то штабист решили, как они сами это называли, "провернуть небольшой мальчишник". Комнату для празднества офицерам уступил заведующий столовой, живший в том же общежитии, что и Алексей. Пригласил начфин в свою компанию и своего нового знакомого - Алексея, рассчитывая, наверное, что вчетвером им будет веселее.
Пирушка и в самом деле удалась. Офицеры после обсуждения событий на фронтах войны, после того, как помянула боевых друзей, павших у них на глазах, начали рассказывать забавные случая из своего ратного прошлого. Алексей, как всякий человек, не лишенный тщеславия, по-хорошему завидовал своим случайным компаньонам, тому, что им вот посчастливилось исполнить свой долг перед Родиной, а вот его очередь военная медицина, видать решила отложить на потом. Сейчас, когда винные пары взбаламутили ему душу, Алексею вдруг сделалось горько и обидно. Он представил себе, как его сверстники в Кустарях, воротясь с войны, будут, как вот сейчас его товарищи по застолью, делиться с земляками пережитым на войне. А о чем прядется вспоминать ему? О том, что судьбе было угодно сделать его соглядатаем пододеяльных подвигов медсестры Дуси? На душе горе-солдата заскребли кошки, которым, чем черт не шутит, видать тоже досталась толика хмельного, употребленного невольным пьянчужкой…
A тут еще политрука леший подтолкнул сунуть нос, куда его никто не просил. Когда начфин Князев, разливая по стаканам очередную порцию спиртного, поднес горлышко бутылки к посудине Алексея, этот долговязый хохол, видимо, из добрых побуждений, сделал замечание:
- А не многовато ли молодому человеку? С непривычки болеть потом будет…
Тут по самолюбию Алексея, подогретому винными парами, словно кнутом кто стеганул. Он вскочил с койки, замахал руками, раскричался:
- Давайте, давайте, топчите, нас, молодых, в грязь! В ваших руках власть, у вас все права... Только неправильно это! Как вкалывать, так всем поровну, а как доведется парню душу отвести, так сразу найдется умник, заботу о чужом здоровье проявит...
И хотя голова Алексея, когда его била истерика, была словно в тумане, он запомнил, как и начфин, и политрук сначала сделали большие глаза, потом начали спокойно урезонивать юношу. А он, теряя рассудок, вдруг сорвался с места и как был - в одной гимнастерке - выскочил на морозную улицу и понесся, сам не зная куда. Спасибо политруку - он на своих длинных ногах быстро нагнал юнца, крепко обцепил его обеими руками, начал спокойным ровным голосом говорить ему что-то. Тут вскоре подошел друг-начфин, что-то пошутил, потрепал по плечу. Вдвоем бывалые служаки быстро уговорили своего обескураженного компаньона вернуться домой, довели до общежития, уложили на койку, сверх байкового одеяла заботливо укутали чьей-то телогрейкой. До сознания Алексея, прежде чем он забылся тяжелым сном, дошли обрывки слов его благодетелей:
- Что это с ним такое? - тихо спросил политрук.
- Психика сдала, - сочувственно произнес Князев.- Обычное дело, когда юнцов со школьной скамьи, не дав им очухаться, швыряют в наше скотское непотребство.
Поскольку никто из участников пирушки Алексею потом о неприятном для него инциденте не напоминал, мысли о нем вскоре перестали беспокоить молодого человека. А вот высказанный Князевым афоризм о скотском непотребстве бередил потом душу многодумного кустаревца всякий раз, когда он сталкивался с фактами грубого произвола и насилия над его идеалами чести и гражданской морали.
Когда начальник Алексея, Вишняков, узнал от начфина об инциденте своего подчиненного, он, придя утром на другой день на склад и поздоровавшись, снял с гвоздя на стенке висячий замок, протянул его молодому человеку и приказал:
- Закрывай склад, пошли!
- Куда? - не понял Алексей.
- Дорогой скажу...
Как оказалось, начальник ОВС не то решил проявить заботу о подчиненном, не то проверить его физическую пригодность для дальнейшего несения службы.
- Сегодня у невропатолога госпиталя как раз приемный день, - пояснил Вишняков.
Молодому человеку не понравилось, что его ведут куда-то, не спросив, согласен ли он.
- А зачем доктора зря беспокоить - на меня и дома такое находило... И призывная комиссия в Кустарях ничего такого у меня не обнаружила.
- Фронт ломал и не таких крепышей, как ты, - жестко возразил Вишняков. - А случись что с тобой, спрос будет с начальства госпиталя.
"Трусишка ты", - подумал парень.- "Случись что - боишься, погон офицерских лишат". Но к врачу все же пошел.
Врач-невропатолог - черноволосая, узколицая, не то грузинка, не то армянка, долго обследовала пациента, еще больше выспрашивала, зачем-то интересовалась, не было ли нервных заболеваний у родителей. Наконец, поставила какой-то мудреный диагноз, который Алексею ничего не говорил. Затем она отпустила пациента, задержав на некоторое время Вишнякова. Тот по дороге обратно на склад под большим секретом поведал своему кладовщику о "приговоре" докторши. Дескать, больной нуждается в госпитализации, лучше - в гражданской больнице, где более опытный персонал. И чем скорее, тем лучше, потому что аномальное состояние больного прогрессирует. Проинформировав подчиненного, Вишняков долго сопел, хмыкал недовольно, а потом его будто прорвало:
- За каким чёртом военкомату надо было совать тебя в армию! Копал бы ты где-нибудь противотанковые рвы или на военном заводе работал. Там от тебя гораздо больше пользы было бы...
Алексей обиделся:
- Я полтора года верой и правдой служил и по моей вине никаких сбоев в работе госпиталя не случалось...
- Сбоев, говоришь, не случалось, - думая о чем-то своем, произнес Вишняков.- Так я тебе кое-что расскажу... Пойдем на склад.
На складе Вишняков закурил, глубоко затянулся. Когда он закуривал, пальцы у него тряслись. Вынимая папиросу из коробки, он чуть не сломал ее.
- Что это с вами, Федор Иваныч? - учитывая состояние начальника, кладовщик перешел на вежливую форму. До этого они почти с самого начала совместной работы обращались друг к другу на "ты".
- Ладно, не "выкай", я еще не ахти в каком чине. А теперь слушай. Заведующая прачечной и в самом деле оказалась воровкой...
Алексей, вспомнив прошлый разговор о продаже простыней, насторожился. Он знал, что подозрение пало на Тычкову и что этим делом занимался сам замполит госпиталя Логинов. Поэтому он спросил начальника ОВС:
- Ее уличили?
- Да, она раскололась наконец-то...
Сделав две-три затяжки, Вишняков рассказал такое, о чем неопытный в этих делах молодой кладовщик и подумать не мог. Оказалось, в их госпитале находились на излечении бывшие рядовые из штрафного батальона, причем некоторые из них еще до войны отбывали наказания за тяжкие преступления. Так вот эти штрафбатовцы, точнее, некоторые из них, остро нуждаясь в алкоголе, пропив всё, что могли, с себя, начали сплавлять за самогонку госпитальные простыни. Взамен украденных они стали требовать у Тычковой замены. Та сначала вроде бы сопротивлялась шантажу, а потом, когда воры взяли ее "в долю" да еще пригрозили расправой, застряла в тенетах расхитителей по уши.
- Замполит долго с ней промучился,- сказал Вишняков.- И не призналась бы, если б Логинов, занервничав, случайно не выстрелил из своего пистолета в потолок... Только ты, Алексей, смотри, не проболтайся.
- А как же с простынями? - наивно поинтересовался кладовщик. Они же числятся на мне...
- Простыни, брат, тю-тю... Заявили в милицию, у Тычковой произвели обыск. Она, как оказалось, живет у тетки, своего имущества - только то, что на ней. Так что придется списывать украденное на убытки. Алексей вспомнил: с одним из штрафбатовцев, находившихся на излечении в их госпитале, он был знаком. Как-то в начале весны, в марте, возвращаясь со службы, усталый кладовщик решил пройтись по улице, на которой находилось его общежитие. У него побаливала голова, он знал, что из-за этого он долго не сможет уснуть, поэтому лучше перед сном немного подышать свежим воздухом.
Около одного из переулков на него вышли трое военных в бушлатах. Один из них, приглядевшись к Алексею, веселым голосом воскликнул:
- Братва, смотрите, да ведь это наш каптенармус, над барахлом нашим - главный...
И - обратившись к госпитальному служаке:
- Привет от фронтовиков!
Алексей окинул говорившего взглядом: гренадерского роста, широкоплечий, силой, видать, Господь тоже не обидел. Обратило на себя внимание дружелюбие тона говорившего. Сомнения не было: этот в своей тройке - явный заводила. Он, в самом деле, тут же обратился к товарищам:
- Ну, как, братва, примем его в свою компанию?
Не дожидаясь ответа, "гренадер" подцепил кладовщика под руку, без обиняков спросил:
- Ты ведь по этой улице гуляешь, так? Мы - тоже. Не побрезгаешь нашим обществом?
Алексею было без разницы - идти одному или со своими выздоравливающими ранобольными. Тем более что на одном из перекрестков двое из них откололись, направившись куда-то по своим делам. Оставшийся, "гренадер", - он оказался тезкой Алексея, сразу же признался, что он был ранен, воюя в штрафном батальоне. Алексей не мог побороть любопытства.
- А за что это тебя? - простодушно спросил он.
- В штрафной-то?.. - как-то легковесно, будто речь шла о горсти семечек, отозвался собеседник.- Да очень просто -самострел я учинил...
- А как это? - не понял Алексей.
- Э, да ты, видать, салага... Ну а мне лафа такая вышла... Наша часть неделю отбивалась от наседавших фрицев. От личного состава части меньше трети осталось. А приказ - стоять насмерть! Только вот умирать - пойми, браток - ну никак не хотелось... После очередной нашей контратаки артналет противника прищучил меня в глубокой воронке - голову высунуть невозможно. Я долго мучился, колеблясь - сейчас подыхать или чуть позже - а потом подобрал со дна воронки ледышку, приставил к ладони, чтобы следов пороха потом не обнаружили, и пальнул из пистолета... Ночью наши санитары подобрали, дотащили до медсанбата. Ну а врачиха - хрен их проманешь - поставила диагноз: самострел.
Парень тот Алексею понравился. Никакой озлобленности, ничего враждебного ни в его поведении, ни в высказываниях он не почувствовал. Они встречались - случайно - еще раза два или три, и Алексей убедил себя, что на махинации с подделкой его расписок Тычковой такой парень вряд ли способен. С другой стороны, по словам Вишнякова, заведующая прачечной предъявила их чуть не дюжину. Тогда как на самом деле - Алексей точно помнил это - он писал всего три. Впрочем, подумал Алексей, чему тут удивляться? В среду сотен вылеченных персоналом госпиталя честны тружеников ратного дела всегда могла затесаться пара-тройка паршивых овец...
х х х
Когда через несколько дней после пирушки и своего публичного психоза Алексей встретился с начфином Князевым, тот - будто и не было никакого инцидента - дружелюбно пожал ему руку и, явно желая обрадовать приятеля, сообщил ему новость:
- Я слышал, начальство наше склоняется к решению, чтобы положить конец твоим мытарствам с казенным барахлом...
И как бы в ответ на вопросительный взгляд приятеля:
- Замполит считает, что, поставив тебя на такую ответственную в условиях войны должность, руководство не учло твою молодость, а также полное отсутствие опыта хозяйственной работы. Начальник же госпиталя пренебрежительно отозвался о местных властях в тылу, которые вообще несерьезно отнеслись к комплектованию личного состава такого важного воинского учреждения, как госпиталь.
Алексей, подумав, возразил:
- Но ведь каждый человек, даже имеющий образование и какую-то подготовку, будучи приставлен к какому-то делу, профессиональные навыки начинает приобретать только в процессе работы...
- Здравое суждение. Только необходима маленькая поправочка. Люди своей избранной профессии учатся годами. А тебя, как слепого кутенка, который и прозреть-то еще не успел, ткнули сразу носом в дерьмо. Извини, конечно...
- Малость передернули, Дмитрий Иваныч! У меня все-таки почти законченное среднее образование.
- А что дала тебе средняя школа в смысле практических - выразимся образно - "хлебных" навыков? Я уверен - ты у отца на огороде научился гораздо большему...
"Метко стреляет, - подумал Алексей, - такой довод не оспоришь".
- А хочешь, - продолжая между тем начфин, - я расскажу тебе, как подбирал себе кадры мой дед - купец какой-то самой высокой гильдии?
...Был ранний вечерний час. В воздухе явственно чувствовалось напористое дыхание весны. Молодые люди, отдыхая от служебных хлопот, прогуливались по небольшому парку городка. Поскольку вечер был в их полном распоряжении, Алексей кивнул - валяй, мол.
- Только сначала послушай меня, - остановил Алексей начавшего было свой рассказ начфина. - Я хотел сказать, что некоторые свои беды, ну и огрехи в характере, я и сам замечаю. Ввиду моей молодости меня некоторые мои клиенты не принимают всерьез. Впрочем, не только клиенты. Взять хоть нашего вечно хмурого коменданта: сколько раз я обращался к нему, просил выделить плотников, чтобы отремонтировать мою трухлявую "резиденцию". И всегда получал один и тот же ответ: "Нет мастеров". Однако же для укрепления дверей продсклада люди у него нашлись!
- Какой же вывод?
- Вывод вы уже сделали: настойчивости характера, а там, где надо - нахальства в наших школах у ребят не воспитывают...
- Правильно мыслишь, юноша! Мой дед, о котором я упоминал, кроме церковно-приходского училища ничего не кончал, а и сам стал виднейшим коммерсантом уезда и после себя целую плеяду настоящих хозяев оставил.
- Может, у твоего деда был такой нюх - он по двум-трем черточкам характера человека определить мог - какую он от него пользу иметь может?
- Насчет нюха не знаю, но как он, по-теперешнему говоря, кадры себе подбирал, доложить могу. Приведу простой пример. Потребовался деду для его коммерции толковый приказчик – ты, наверное, читал, представляешь, что это за должность. Так вот - приметит дед паренька посмышленее, подождет, пока через село какие-то странние люди стадо овец погонят, и призывает мальчишку:
- Федька! А ну, догони хозяев стада, спроси, куда овец гонят... да побыстрей, целковый заработаешь...
Малец - рад стараться, ноги в руки и - бегом за стадом. Возвратившись, докладывает:
- Дядь, овец на базар гонят - продавать.
- А почем, какую цену просят?
- Цену? - растерянно моргает пацан. "А я не спросил... Ну это... а сейчас.
Через какое-то время, наверстав упущенное, парнишка сообщает:
- По десять целковых за голову, дядь!
- А ты не догадался спросить, может, по гривеннику сбросят?
...Короче, пацан, пока стадо все дальше за околицу перемещалось, и про это узнал, и про то, что хозяева всё стадо оптом отдать могут, если купец им по девять с полтиной за голову уплатит. Только сам-то парень нужный вопрос задать не догадался - пришлось ему еще одну пробежку делать...
- И что ты думаешь,- заключил Дмитрий Иваныч. - Взял дед того мальчишку в ученики? Как бы не так! "Голова у человека должна работать быстрее, чем нижние конечности!" - таков был девиз у старика.
Помолчав, начфин не без сожаления заметил:
- Правда, теперь таких дельных воспитателей поискать. Потому что ликвидировали как класс тех хозяев, которые заботились о передаче своего опыта.
- Зато наплодили таких нетопырей, как комендант Пакостин,- сказал Алексей и стиснул зубы, вспомнив, с какой ненавистью тот смотрел на него, пришедшего с просьбой о содействии в ремонте склада.
... Высокий, сутулый, по-видимому, ленившийся регулярно бриться, Пакостин ходил по земле, вечно скосив глаза в сторону, как бы опасаясь встретиться с людьми взглядом. Людей, непосредственно подчиненных ему, у Пакостина, к счастью, не было. Заведовать ему было поручено печами и печными трубами, дверными запорами и другими хозяйственными мелочами. Может быть потому, что судьба ниспослала ему такую мизерную должность, он и ходил обиженный на судьбу, тщась отомстить за свою обиду всем, кто ниже его чином. А чин у него все-таки был: на своих погонах он носил звездочки старшего лейтенанта.
- Дмитрий Иванович, а как ты думаешь, - хитровато подмигнув, спросил Алексей, - нетопыри при нашем самом прогрессивном строе нужны?
Понимая, что речь идет о Пакостине, начфин улыбнулся:
- А ты не опасаешься, что я, может быть, стукач?
- Нет, - рассмеялся Алексей, - для этого тебе была бы необходима физиономия коменданта...
- Чирей тебе на энто место! - притворно рассердился Князев. - Давай лучше переменим тему. А Пакостин, наверное, зол на людей за то, что власти в свое время раскулачили какого-нибудь двоюродного тестя его троюродной свояченицы. А та ему, когда он еще в юнцах бегал, обещала подписать половину наследства - мыловаренного заводика.
…В одну из последних встреч, нагнав Алексея, возвращавшегося из столовой, и, вроде в шутку, приобняв его за плечи, друг с истой теплотой в голосе сказал:
- Послушай, кореш, что я тебе посоветую: выбирайся-ка ты из этой дыры подобру-поздорову. Не губи талант, золото, его как не закапывай, оно все равно блестит. А то, что из тебя не получился кладовщик - наплюй. Сюда в два счета найдут пройдоху с начальным образованием... Лишь бы он обладал даром - не дать обвести себя вокруг пальца...
Остановившись около склада, Князев закончил свое напутствие так:
- За эти дни, присмотревшись к тебе, я почему-то печенкой почувствовал, что из тебя должен получиться толковый преподаватель средней школы. Приедешь домой, подготовься и поступай в областной пединститут на литфак. На худой конец - выучись на историка. Будешь рассказывать ребятишкам об истории Древнего Рима. Ты же знаешь - у тебя это путево получится, мальчишки и девчонки будут слушать тебя с раскрытыми ртами...
х х х
...Слухи о предстоящем освобождении Алексея Сафонова от обязанностей заведующего складом ходили по госпиталю уже около недели. И хотя приказа об увольнении Алексея еще не было, начальник ОВС, зайдя, как обычно, в один из ничем не примечательных весенних дней, ближе к вечеру, на склад, официальным тоном сказал:
- Вот что, Сафонов - завтра приходи пораньше, буду принимать от тебя имущество склада.
В ответ на вопросительный взгляд Алексея начальник ОВС пояснил:
- Так распорядился Гейдаров...
Когда наутро завскладом вместе с начальником ОВС пришли на склад, Алексей, осмотревшись, с испугом указал шефу на потолок, который, как известно, состоял из свободно набросанных на балки жердочек. Скользнув взглядом по стене, кладовщик с бьющимся сердцем воскликнул:
- Офицерские шинели!.. Три штуки!..
Шинелей на месте не было, в потолке зияла огромная дыра. Вишняков приказал Алексею немедленно доложить о краже коменданту Пакостину. Тот велел написать рапорт на его имя. Сочинив совместно с Вишняковым документ, кладовщик опять побежал к Пакостину, но того и след простыл, Вишняков взял рапорт себе. Алексей в суматохе передачи склада забыл о нем. Лишь когда наш простак пошел в контору за расчетом, ему сказали, что Пакостин распорядился удержать стоимость похищенных шинелей из денежного довольствия завскладом. У Алексея похолодело в груди от ярости: такого акта человеконенавистничества он не ожидал даже от этого закоренелого гада. Ведь Сафонов своими глазами видел, как в украденных шинелях продефилировали на вокзал выписанные из госпиталя бывшие штрафбатовцы... Алексея тогда возмутила такая наглость воров. Он не удержался, позвонил об увиденном безобразии начфину. Тот попросил его прийти в штаб. Там он увидел, как побледнел Дмитрий Иванович, кинув трубку после звонка Пакостину. Как выяснилось, комендант в ответ на сообщение о краже сухо отчеканил: "Хорошо, считайте, что я принял к сведению" и бросил трубку.
А Дмитрий Иванович потом, узнав, что Алексею не на что ехать домой, с большим трудом уговорил начальника госпиталя разрешить выписать бывшему завскладом воинский проездной билет.
В штабе госпиталя в последнее время прижился новый посыльный - из выздоравливающих ранобольных - казах Казбек Нурмахамбетов. Ниже среднего роста, плотный, широкоскулый, он, раза два побывав на складе, привязался к Алексею, всегда, проходя мимо, заходил перекинуться парой слов, похвастаться, какие красивые горы на его родине, и какие жирные пасутся на этих горах бараны. А то, бывало, начнет приглашать его:
- Сапонов, кончится война, приезжай Алма-Ата - каждый день будешь шашлык кушать...
- Хорошо, Казбек, приеду, - отвечал Алексей. - Гостинцев, домашних ватрушек привезу... Только как я тебя там найду - город-то большой...
- Алма-Ата - город очень большой, но меня там каждый собака знает...
Так вот этот легкий на подъем казах стал для нашего героя человеком, появление которого на пороге общежития знаменовало для него еще один значительный поворот в судьбе.
Казбек возник на пороге комнаты внезапно, даже не постучав в дверь. Так бывало с посыльным и раньше, когда - Алексей догадался об этом сам - вопрос, по которому начальство вызывало заведующего складом, был достаточно серьезным. Таковым, судя по нахмуренному лицу посыльного, был и теперешний.
- Сапонов! - громко отчеканил Казбек. - На штаб, где телепон! Так казах, бывший не совсем в ладах с русским языком, для собственного удобства именовал канцелярию госпиталя.
- К начальник! - продолжал между тем Казбек. - Быстро! Один нога тут, другой - там...
...Гейдаров оказался в кабинете один. У Алексея появилось предчувствие: в разговоре начальство затронет щекотливые для него темы. Так оно и получилось.
- Садитесь, Сафонов, - будничным голосом предложил хозяин кабинета. Нервы у молодого человека невольно напряглись.
- До нас дошли сведения, - начал между тем начальник, вертя в руках карандаш, - в общем, слухи о том, что вы вступили в интимные отношения с нашей медсестрой Востриковой... Вы намерены... ну, скажем, оформить их в законном порядке?
- Извините, - с трудом сдерживая охватившее его чувство не то оскорбленного самолюбия, не то возмущения, ответил Алексей, - но это уже вмешательство в личную жизнь...
- Поверьте, я отнюдь не хотел этого. Но поймите - у нас и без того кризис с медицинским персоналом. Можете вы это понять - мы хотим направить вас в распоряжение военкомата, которым вы призывались. Но если вы заберете с собой Вострикову…
Гейдаров сделал паузу. Алексей, подумав, спокойно ответил:
- Насколько мне известно, Фая такого желания не высказывала. Но вам лучше поговорить с ней самой.
- Ну, вот и ладно...- по лицу главы госпиталя проскользнула тень улыбки. - Будем считать, что вы нам ущерба причинить не желаете... У вас какие вопросы есть?
- Мне не на что купить проездной билет. Комендант Пакостин… Хозяин кабинета поднял ладонь правой руки вверх - можете, мол, не продолжать.
- Этот вопрос уже улажен, - сказал он. - Счастливого вам пути... Кстати, вместе в вами возвращается домой по семейным обстоятельствам ваша землячка - провизор госпитальной аптеки. Вдвоем вам будет веселее.
...Прошло две недели с тех пор, как Алексей решился разделить с любимой ее ложе. Ложе, которое по канонам православной церкви, к блюстителям коих желал бы причислить себя наш герой, должно было бы стать их брачным. Фая, завидев мил-дружка в столовке после грехопадения молодого человека, на глава своему якобы совратителю не показывалась. То ли девушка стала стесняться Алексея, то ли поняла или внушила себе, что "такая" она ему не нужна и старалась вытравить из души зарождавшиеся грезы о близком замужестве. Словом, Бог знает, почему это произошло, но, проснувшись однажды ночью, молодой человек почувствовал угрызения совести. Прислушавшись к голосу своего разума, он стал внушать себе, что со своей подружкой он поступил подло. Пусть она оказалась недевственницей, так если бы он был "правильным" человеком, он должен был играть с ней в открытую, побудить ее честно признаться ему, кто она и что она, и лишь потом, взвесив все обстоятельства, принимать решение. Правда, боль для Фаи была бы одинаковая, не сумей он сломить свою мужскую гордыню. Но у девушки могли быть свои веские доводы в оправдание греха. Неужто он не простил бы ей драмы, если ее изнасиловал какой-нибудь негодяй, когда она служила в санитарном поезде? Ведь в народе осуждается легкое поведение женщины, а не то, что она однажды не смогла противостоять насилию.
В общем, как ни крути, молодой человек поступил с Фаей бесчеловечно... В какой-то мере он оправдывал свой грех тем, что когда он ласкал груди Фаи, на него вдруг нашло какое-то наваждение: ему примерещилось, будто он держит в объятьях свою недосягаемую, но по-прежнему милую и желанную Валю Светлову. Вот кто была виновницей его опрометчивого грехопадения, внушал он себе.
А вот Фая, как оказалось, обиды на своего дружка, теперь уже, видно, бывшего, не держала. Узнав, что Алексей увольняется и отбывает на родину, она нашла в себе мужество посетить его. Однажды вечером, когда Алексей, стараясь как-то скоротать время, сидел на койке с выпрошенной у соседей книжкой в руках, в дверь вдруг кто-то постучал и послышался голос... Фаи. Да, Фаи, с которой он хотел и боялся увидеться. Молодой человек быстро встал и как был, в нательной рубашке, бросился к двери, распахнул ее. Не раздумывая, он заключил девушку в объятья, затащил в комнату.
- Не надо...- каким-то чужим, жалостливым голосом проговорила нежданная гостья, высвобождаясь из объятий.
Хозяин предложил девушке сесть, она отказалась, вынимая что-то из сумки, заговорила:
- Я... зашла к тебе... вот гостинец принесла...
- Какой гостинец? - озадаченно спрашивал молодой человек, осторожно отталкивая протягиваемый ему мешочек.
- Да не тебе... - с вымученной улыбкой на лице проговорила гостья.- Я узнала, что ты едешь домой, в Кустари. У меня там тетка живет... Пишет, что там люди голодают... Почти на одной картошке сидят.
- Может, ты присядешь, Фай? Поговорим...
- Поздно, Алеш... - опустив глаза, тихо проговорила девушка. - Да и не о чем нам теперь говорить.
- Но, Фая, милая! - Алексей в первый раз произнес это слово - "милая". - Я виноват перед тобой, я прошу прощения...
- Нет, Алеш, я сказала - поздно, значит, поздно... Я все решила. И если я сейчас останусь - я разревусь. Может, Бог даст, еще увидимся, когда эта проклятая война кончится...
С этими словами Фая вышла и осторожно прикрыла за собой дверь.
…Алексей был убежден: он должен быть благодарен Фае хотя бы за то, что ее непритворная благосклонность к нему оказалась целебной для его психики: он стал меньше переживать из-за своего неудачного увлечения своей бывшей одноклассницей Валей Светловой. Он искренне верил, что Фая желала ему добра. Даже когда она внушила себе, что Алексей не может простить ей прошлого, она продолжала участливо интересоваться его делами, его здоровьем. И только когда он уволился из госпиталя, уехал домой и не ответил на ее письмо, она перестала напоминать о себе, посчитав, наверное, что бывший ее дружок не желает больше знаться с ней...
Пройдут недели и месяцы, пронесутся годы и десятилетия, и Алексей убедится, что образ своей первой женщины ему суждено носить в сердце до скончания дней своих. Он не мог судить - хорошо это или плохо, слышал только или читал где-то, что христианская мораль требует пожизненной верности мужчины своей единственной, своей избраннице - верности телом и духом.
Но, увы - запретить себе вспоминать о первых радостях любви, радостях, не рожденных одной лишь юношеской мечтой, а тех, которые он когда-то в экстазе счастья осязал чуть ли не всеми органами чувств - сделать это оказалось для Алексея равносильным тому, чтобы дать закопать себя живым.
Развитию у Алексея склонности жить - и не только жить, но и чувствовать себя счастливым - воспоминаниями о прошлых радостях способствовал род избранной им после неоднократных проб и ошибок профессии. Суть этой профессии заключалась в том, что работа позволяла ему быть с семьей не больше одного месяца в году, если не считать ежемесячных кратковременных наездов домой во время командировок. Такой образ жизни позволял невольному скитальцу предаваться думам о своем прошлом всякий раз, как только память подбрасывала ему ту или иную приятную деталь из его былых встреч, телесных радостей и парений духа. А поскольку самую богатую гамму положительных эмоций вызывали у нашего героя воспоминания о счастье обладания первой женщиной - Фаей Востриковой, к мыслям об ее облике, привычках, манере ходить, смотреть, говорить он на протяжении всей своей жизни возвращался снова и снова.
Алексей искренне радовался, когда доводилось услышать хорошую весточку о житье-бытье своей первой бескорыстной любушки. Самой большой радостью для нашего героя стало убеждение, что характер у Фаи оказался более сильным, более цепким, чем он предполагал, проведя с ней в госпитале три-четыре беглые встречи. Как он узнал, девушка еще там, на фронте, высмотрела парня по себе и довела дело до брачного союза.
Брак фронтовика с фронтовичкой оказался не только прочным, но и счастливым, если судить по тому, что супруги в суровых условиях полуголодного послевоенного существования россиян умудрились, как говорили в Кустарях, "настругать", вырастить и дать путевку в большую жизнь аж полудюжине дочерей и сыновей. Насколько Алексею было известно, это было абсолютным рекордом даже для такого большого села, каким являлась в то время родина нашего героя.
Незадачливый любовник в конце своей жизни испытывал горькое сожаление, что ему так и не удалось хотя бы раз, хотя бы издали увидеть свою милую, свою незлопамятливую фронтовую подружку, выразить ей на прощание свою искреннюю признательность за все доброе, что она дала ему испытать, за то, что она оставила по себе светлую, не гасимую до конца его дней память...
