назад	Николай Волков. На вечном перепутье (оглавление)	далее

Глава пятая

В последний год пребывания в средней школе Алексей Сафонов, будучи, в сущности, еще простодушным петушком, который в делах любви только еще учился кукарекать, пережил драму целомудренного, но, увы, неразделенного чувства к своей однокласснице, резвунье и сердцеедке Вале Светловой. Увлечение было сильным, даже болезненным, оно оставило в сердце юноши след, зияющий, словно кровавая рана. Рана, которая саднила много лет и, что странно, была дорога раненному, будто это был сувенир, с которым ему ни за что не хотелось расставаться.

Стройная, крепко сбитая фигурка, пышные, волнистые волосы цвета спелой ржи, которые при энергичной, стремительной походке девушки, казалось, не поспевали за хозяйкой, заставляли на улице огладываться на нее даже мужчин солидного возраста. А звонкий, заразительный смех Вали, ее легкий и веселый нрав сразу приковали к ней внимание чуть ли не всех ребят девятого класса. Тем более, что девушка с первых же недель пребывания в коллективе - ее отца, начальника районного отдела наркомата внутренних дел - перевели в Кустари из какого-то захолустного района области - зарекомендовала себя как самая бойкая, самая находчивая и, увы, самая взбалмошная участница стихийно возникавших в классе споров и ребячьих забав. Ее острого языка и язвительных реплик побаивались даже самые авторитетные и самостоятельные парни класса...

Баловнице судьбы, как ее называла классная руководительница, ничего не составляло выйти по вызову преподавательницы немецкого языка к доске, прочесть наизусть четыре - всего четыре!- строки из какого-нибудь длинного стихотворения Гёте, заданного на дом, и дерзко заявить:

- Это - всё!..

Или того хлеще: накануне праздника Международного женского дня Валя перед уроком истории возьми, да и начертай мелом через всё поле классной доски: "Товарищи женщины! Боритесь за равноправие! Мы - не родильные машины!"

Преподавателя, когда он прочел это воззвание, чуть кондрашка не хватила. Не зная, как реагировать на вопиющее нарушение школьного этикета, он долго тер себе подбородок...

- Кто это написал? - спросил он, наконец.

- Я, Владимир Семенович! - без тени смущения ответила виновница, вставая из-за парты.

- А ну, пошли к директору!

- Слушаюсь, Владимир Семенович!

Класс, затаив дыхание, ждал, чем все это кончится. А Валя через несколько минут, как ни в чем не бывало, вернулась в класс и своей обычной, уверенной походкой, с гордо поднятой головой прошла к своей парте. Даже свой смелый призыв не удосужилась стереть с доски. Владимиру Семеновичу пришлось просить сделать это дежурного по классу.

...Не исключено, что облик девушки стал для нестойкого к женским чарам Алексея притягательным еще и потому, что Валя в классе не обнаруживала к нему ни малейшего интереса. Это было бедному воздыхателю тем более обидно, что он видел, он знал: некоторым своим одноклассницам он явно успел занозить трепетное девичье сердце! Ему не надо было напрягать память, чтобы вспомнить, как, оглядываясь со своей парты назад через правое плечо, он встречал горящий взгляд пылкой, темпераментной Юли, на дружбу с которой - Алексею это было известно - напрашивался не один из его одноклассников. В темно-карих, почти черных глазах Юли, когда она смотрела на своего кумира, было столько немого обожания, что юноша не выдерживал, отводил взгляд.

Когда же нашему сердцееду приходилось оборачиваться назад через левое плечо, его взгляд невольно наталкивался на светло-голубые очи степенной, знающей себе цену Тоси. Ее взор тоже не был равнодушным. Молодой человек читал в них обещание преданности и надежности в дружбе.

Юля уже не раз тайком, на ходу, всовывала Алексею записки с лестными предложениями и даже сетованиями: "Давай дружить!", "Я купила билеты в кино", "Жду тебя там-то...", "Почему ты презираешь меня?".

Бедняга, явно тяготясь таким вниманием к себе, на записки Юли или не отвечал, или отделывался назиданиями, словно он был не молодым человеком - "надеждой юных дев", а дамой-наставницей из старорежимной гимназии. Что стоит, например, такое его послание: "Нам надо думать, как лучше выучить урок, а не о каких-то пустых забавах". Таким уж он был тогда занудой - девятиклассник Алексей Сафонов! А если точнее - он очень любил натягивать на себя маску взрослого, серьезного человека. Не зря же озорные уличные девчонки в последнее время все чаще по вечерам стучали ему в окошко, задорно выкрикивая: "Привет сидню!" или "Зубрила, зубрила, смотри, не свихнись!"... Так девчата мстили парню за отказ прийти к ним на "пятачок" - площадку перед чьим-либо домом, где они по вечерам развлекались, кто как мог.

...С первого дня пребывания новенькой в их классе Алексей, взятый в полон гордым и независимым видом девушки, ее завидной энергией, и чувствуя сильную тягу к дружескому сближению с непохожей на других девчат одноклассницей, искал и никак не мог найти способ, как это сделать, чтобы его шаги в этом направлении выглядели естественно и ненавязчиво. Пуще всего юноша боялся нарваться на колкие насмешки шустрой девахи. Для него это было страшнее, чем получить двойку по литературе - его любимому предмету. А сделать что-то хорошее, приятное для Вали хотелось. Даже очень... Только что он тогда мог?

О том, чтобы пригласить девушку вечером в кино, он не мог и думать. Ведь ходить на массовые развлечения школьникам, да чтобы на пару с девочками - о таком тогда даже не мечтали. А так - в школе - юноша иногда порывался подсказать Вале выгодную тему для сочинения либо способ решения какой-нибудь заковыристой задачи по математике. Но для этого надо было как минимум, чтобы Валя ему доверяла. А то, чего доброго, еще подумает, что парень задается, унизить ее хочет...

 

...Будучи от природы человеком в какой-то степени мнительным, да к тому же не очень храброго десятка, Алексей порой завидовал своему однокласснику, бесшабашному повесе Витьке Озернову. Тому ничего не составляло подойти на перемене к какой-нибудь школьнице, все равно, из какого класса, заговорить с ней, расплыться в широченной улыбке и - гляди, знакомство уже состоялось. Убедившись, что девчонка из простецких, он, ничтоже сумнящеся, оцеплял ее за талию и так, весело празднословя, фланировал с ней по всему коридору.

Если же девочка возмущенно отталкивала нахала, он, состроив умильную гримасу, воспринимал это как должное и не только не обижался, но тут же становился в позу этакого галантного кавалера:

- Ах, извините - мы же к вам со всем нашим уважением... - и, прижав руку к сердцу, кавалер с притворной подобострастностью кланялся.

Алексею, который - скорее всего под влиянием своей набожной мамани - с ранних лет тонко чувствовал грань между приличием и пошлостью, такое кривляние одноклассника представлялось чем-то на грани скотства. Кто знает, может, в чем-то он был прав. А с другой стороны - понимал ли бедняга, что вечно хмуриться, глядя на дурачества и баловство подростков, да и переростков тоже - не равносильно ли это пагубной мании торопить прощание с золотой порой человечьего века, о которой поэт сказал:

Праздник жизни - молодости годы?..

...Алексей заметил - и сделал для себя выводы - с Валей Витька легкомысленного обхождения позволить себе не осмеливался. Видимо, хорошо представлял себе, как бы она с ним поступила, допусти он по отношению к ней одну из своих бесшабашных вольностей. Значит, заметил про себя Алексей, Витька почувствовал в новенькой человека особенного достоинства, посягать на которое она не позволит никому.

 

Кто знает, может, Валя в ту благословенную пору молодости и ждала - пусть неосознанно - от Алексея смелого, небудничного поступка. Какой нормальной девушке не польстит внимание серьезного, нелегкомысленного человека, каким втайне считал себя Алексей? А он вместо того, чтобы смело предложить Вале свою дружбу, взял, да и убедил себя, что его не лишенная фантазии одноклассница непроизвольно создала в своем воображении идеал героя, на фоне которого замкнувшийся в своем мирке книгочей и зубрила выглядел всего лишь бледной тенью. И ей, этой тени, оставалось только горестно вздыхать да засматриваться издали на дорогие черты лучшей из девушек класса.

По ночам, когда плохо спалось, юноша изобретал фантастические замыслы великих дел, которыми, по его разумению, только и можно было тронуть сердце владычицы его робких грез. Именно в это время горемычный мечтатель завел себе нечто вроде дневника, которому он не стеснялся поверять жалобы на свою сердечную лихорадку.

Впоследствии, вспоминая об этих своих юношеских невзгодах, Алексей убеждал себя, что Валя догадывалась о его чувствах к себе. Не исключено, полагал он, что где-то в тайниках своей души девушка порой испытывала к нему толику сострадания. Но о том, чтобы гордая дева первой сделала шаг навстречу, как поступила в свое время Юля - ждать такого от Вали в годы расцвета ее девической гордости было бы абсурдом. Валя - юноша это остро чувствовал - родилась на свет с твердой уверенностью в том, что стоит ей только поманить, да что там поманить, просто дать повод, и за ней мигом увяжется дюжина поклонников...

Как вскоре окажется, муки неразделенной любви молодого человека были всего лишь маленькие бедки. Да и какие это были бедки? Алексей шесть раз в неделю мог видеть свою недотрогу, слышать ее сочный грудной голос, любоваться стремительной походкой. Правда, длилась эта счастливая пора - пора любования своим кумиром - всего полгода, от прихода девушки в класс до экзаменов.

 

Когда в школе закончились занятия, когда отпала необходимость вставать по утрам в урочное время, спешить в школу, а, вернувшись, снова браться за учебники, словом, когда голова освободилась от школьных забот, Алексей стал с каждым днем все острее испытывать ощущение, будто он находится в огромном - даже стен не видать - пустынном зале, в каком он в действительности никогда не бывал. На его мозг давила мертвящая пустота, порождавшая чувство собственной ненужности в этом жутком пространстве. И что бы он ни делал, куда бы ни направлялся, эта пугающая пустота всюду преследовала его. Молодой человек не сразу понял, что с ним происходит. Он, возможно, так и остался бы в неведении, если бы не странный сон, который показался ему вещим. Странный потому, что подобные сновидения его до этого ни разу не посещали.

А снилось ему, будто сидит он в классе на своем месте и повернув голову влево - туда, где через два ряда школьных парт на фоне окна вырисовывался гордый профиль сказочной нимфы - владычицы его беспокойных дум. Сидит он и с тревожным чувством любуется девушкой, не в силах оторвать глаз от ее роскошных волос, красиво ниспадающих на плечи... И вдруг диковинный образ, поначалу необычайно яркий, словно на киноэкране, начал тускнеть, бледнеть и уменьшаться, как бы растворяясь на фоне отдаленного горизонта. Валя что-то кричала, но что - Алексей расслышать не мог. Ему почудилось лишь, что девушка просила не поминать ее лихом.

Сон Алексея был необычен еще и потому, что наяву, в классе он смотреть на своего кумира подолгу не отваживался. Он боялся, что сгорит от стыда, заметь Валя, что одноклассник глазеет на нее. А то, чего доброго, еще колкость в его адрес отпустит.

Увы, Алексей знал, как реагируют женщины, когда юс бесцеремонно рассматривают представители сильного пола. Б его памяти еще свеж был случай, свидетелем которого он был однажды в сельском нардоме. В кинозале этого учреждения культуры некая молодая женщина смазливой внешности обратила внимание на то, как молодой человек, сидевший неподалёку впереди, во время перерывов разглядывает ее. Не выдержав такого настырного созерцания своей персоны, женщина на глазах у всех зрителей громким голосом отчитала его:

- Молодой человек, что я тебе - Сикстинская мадонна? Смотри, шею не вывихни!

 

И все же главное для Алексея в ту пору, когда он посещал школу, было в том, что он мог видеть ту, чувство к которой сделалось едва ли не главным смыслом его существования, что ощущение ее близости помогало ему сохранять ежедневное душевное равновесие, делало осмысленным надоедливое корпение над книгами и даже отправление рутинных домашних обязанностей. И что забавно - он в ту пору часто ловил себя на неких иллюзорных ощущениях. Так, например, занимаясь во дворе колкой дров для своего домашнего очага, он воображал, что делает это для того, чтобы его любимой ночью было тепло спать. Даже задания домашние по трудным предметам, таким, как физика, юноша готовил как можно тщательнее, поскольку лелеял робкую надежду, что Валюша завтра в классе подойдет и попросит растолковать что-нибудь такое, над чем ей было неохота ломать голову.

Словом, Алексей тогда, кажется, впервые остро почувствовал настоящий вкус к учебе и работе, вкус к жизни...

...После загадочного сна, смысл которого он не умел истолковать, а к мамане, которая слыла мастерицей по этой части, сынуля обратиться постеснялся, вчерашний девятиклассник болезненно, всеми нервами стал ощущать, что ему как воздуха не хватает этого - видеть Валю, слышать ее голос, ощущать радостный подъем духа от ее присутствия. И кто знает, на какой безрассудный - конечно, по меркам Алексея, который испытывал явно не мужскую робость перед девушкой, казавшейся ему олицетворением совершенства - на какой поступок решился бы юноша, если бы не событие вселенского масштаба, которое, постепенно вызревая в котлах государственной политики мировых держав, в конце концов вырвалось на волю. Злобное чудище, сеющее смерть и разрушения, постепенно вовлекло в свою губительную орбиту также и пределы, в которых обретались и наши достославные кустаревцы и все, с кем Алексей был связан общей судьбой.

 

…Так уж получилось, что жизнь сельского парня Алексея Сафонова и его современников пришлась на период, когда на коллективный разум человечества нашло затмение, втравившее народы в катаклизм, выкарабкаться из которого подобру-поздорову они уже не могли.

О безумных поступках наделенных разумом земных существ принято говорить: они не ведают, что творят. Но это - если последствия деяний безумцев сказываются только на них самих. А если в бучу, затеянную лиходеями, они с корыстными намерениями - пограбить, да поблаженствовать - втягивают соседей по среде обитания? Что тогда? Ясно же - завязывается кровавая свара. В нашем случае свара готовилась извергами с волчьими повадками долго и вероломно. Овечкам, которым они готовили участь жертв, пришлось срочно острить зубы. И когда участники завязавшейся вселенской бойни вошли в раж, грохот этого гигантского побоища, наверное, был слышен даже на Марсе. И натворили бившиеся насмерть противники столько бед, причинили окружающим столько горя, что целых полстолетия потом люди не могли прийти в себя. А многие и вовсе прониклись горестным чувством, что они уже никогда не смогут вернуться в прежнее состояние.

В этом гиблом водовороте Алексей и Валя могли бы сгинуть как пылинки в космосе... Могли бы, если бы не милость провидения, которое пощадило их, по всей вероятности, из любопытства: а как-то они поведут себя, в том числе и по отношению друг к другу, пройдя через горнило испытаний, которые оно уготовило на их долю.

х х х

...Тот погожий июньский денек оказался мучительно памятным для Алексея. И не только для него и его сверстников, пару недель назад окончивших девятый класс сельской средней школы, но и для всех сельчан, всех граждан нашей великой державы.

День с утра обещал быть ведренным, теплым, на небе вплоть до самого горизонта не проглядывалось ни единого облачка. Алексей и его уличные приятели, еще не отдохнувшие от утомительной зубрежки, связанной с экзаменами, с утра решили пойти на речку Леснянку - позагорать, выкупаться, просто почувствовать себя вольными птицами. Дескать, куда хочу, туда и лечу. Мама Алешки так и сказала:

- Повольничать захотели...

Такими словами она удовлетворила любопытство супруга, который, будучи, по-видимому, не в настроении, недовольно спросил сынулю, куда это он так поспешно одевается.

...На речке молодые люди, радуясь хорошей погодке, не спеша разделись, походили туда-сюда по бережку и дружно улеглись на широкой песчаной косе, намытой весенним паводком. Мало-помалу завязался оживленный разговор, который начался с обсуждения злободневного вопроса - кто как собирается провести летние каникулы. Потом стали интересоваться друг у друга, где и как устраиваются в этом году выпускники сельской десятилетки. Мысли невольно перекинулись на собственную судьбу - кто куда мечтает податься по окончании школы.

Широкогрудый атлет Женя Чекайкин, родом из мордвов, проживающих в соседней с Кустарями деревеньке, подгребая под себя теплый песочек, мечтательно признался:

- Я обязательно буду летчиком...

Алексей возразил:

- Ты же собирался учиться на инженера...

- Мало ли что! - самодовольно усмехнулся Женя.- Я подумал и пришел к выводу, что летчик по нынешним временам - фигура! А инженер - что? Хоть из кожи вон лезь - никто тебе доброго слова не скажет... А вот летчик Чкалов - он в любом городе Чкалов.

Юноша поднялся с песочка, взошел на крутой обрыв и с громким криком "Ура!" сиганул в омут. Ребята один за другим последовали примеру товарища. Вода в речке, как оказалось, еще не успела прогреться. Кто-то из ребят, когда все вылезли из реки, предложил побродить по полянам прибрежного лесочка, пособирать лесную землянику. Но в это время из села подошла еще одна ватажка ребят.

Один из них - Сережка, по прозвищу Будяй, - еще на подходе крикнул:

- Вы чего тут прохлаждаетесь - иль не слыхали, что война началась?

- Какая война? - недоверчиво отозвался Чекайкин.

- Германская - вот какая! - обидевшись на то, что ему не верят, огрызнулся Будяй. - Гитлер напал на СССР... По радио передавали. Нынче митинг будет.

Алексей почему-то только теперь заметил, что небо начало затягиваться облаками, он с досадой пожалел, что не взял старенький хлопчатобумажный свитерок, который ему навязывала маманя. Обратившись к Сережке, он спросил: - Во сколько начнется митинг?

- Мы не знаем. Когда я с ребятами пошел сюда, народ уже начинал собираться на базарной площади, у трибуны.

Товарищи Алексея, не сговариваясь, начали одеваться. Сам он, зашнуровывая свои штиблеты, оборвал шнурок. Ему пришлось догонять ребят, которые быстрым шагом направились к дороге, ведущей в село.

 

Когда встревоженные необычной новостью молодые люди подошли к центру села, довольно внушительное пространство у трибуны и часть прилегающей к нему базарной площади были уже запружены народом. Такое необычное скопление людей, наряду с объявлением страшного известия, было вызвано еще и тем обстоятельством, что в этот день в Кустарях праздновали традиционную ежегодную ярмарку. А поскольку Кустари считались одним из крупных селений области, ярмарки здесь всегда бывали многолюдными, оживленными. Вот и сейчас на базарной площади было очень много странних, то есть людей, приехавших из других районов области и даже из-за ее пределов. Как и полагается, они понавезли на торжище всякой всячины. Особенно много было астраханской рыбы, копченой и вяленой, сладостей - от медовых пряников до петушков на палочке и экзотических сушеных фруктов, из которых наибольшим предпочтением у кустаревских хозяек пользовалась курага.

Резко выделялись среди других торговцев - своим обличьем - не то гости, не то беглецы из далекого Китая. Они наперебой предлагали на ломаном русском языке ярко раскрашенные бумажные мячики - те весело подпрыгивали под руками продавцов, вызывая зависть мальчишек и девчонок, которым не терпелось стать собственниками забавных игрушек.

Ребятишки теребили своих расчетливых родительниц, с которыми те пришли на ярмарку: "Мамань, хочу мячик!", "Мамань, купи!" Ну а мамани, - которая, глядишь, и разжалобится, развяжет узелок на старом платке, заменяющем ей кошелек, отсчитает малышу три пятака... А другая, та, что поскопидомнее, схватит упирающегося пацана за руку, оттащит его от китайца и, чтобы успокоить свою душу, - ведь все видели, что для родного дитяти гроша пожалела - начнет отчитывать свое чадо:

- Ты погляди - у тебя штаны дыра на дыре, задница просвечивает... Носишься, будто угорелый, будто у тебя шило в энтом месте... И на тебе - втемяшилось, подай ему какую-то финтифлюшку, которой в базарный день грош цена...

Однако самое большее через десять минут, глядишь, сердце женщины отойдет, проснется материнская жалость... Подхватит сердешная свое ненаглядное чадо за руку и затащит в первую, попавшуюся на пути чибричную. А чтобы читатель не ломал голову, что это такое, поясним. Чибричными на тогдашних ярмарках называли палатки, где в противнях с высокими бортами, установленных на жаровнях, кипело подсолнечное масло. Молодой черноусый кавказец, в полотняном колпаке и куртке, проворно зачерпывал поварской ложкой куски теста из пшеничной муки, заготовленного с вечера в большой деревянной квашне, и бросал эти куски в противень с горячим маслом. Его помощница в переднике, тоже полотняном, через какое-то время выуживала шумовкой готовые - оладьи не оладьи, пышки не пышки - словом, чибрики и швыряла их на поднос с сахарным песком, весело приговаривая при этом:

- С пылу, с жару, четвертак за пару, подходите, не робейте, попробуете - не пожалеете!

Почует мальчишка аппетитный запах - слюнки у бедняги потекут. Уставится он голодными глазами в глаза мамани, а та рада стараться. Закажет для ненаглядного чада одну порцию, мало - другую и третью... Лишь бы полюбоваться, с каким вожделеньем ее отпрыск глядит на бумажные тарелочки с аппетитно пахнущей едой, с какой жадностью уминает ярмарочный деликатес. И то сказать - празднество-то всего раз в году такое. Тут и сама не утерпишь.

Знамо дело, были на ярмарке и качели, и нарядная карусель с гармонью и коняшками, которые выглядели как всамделишные… Умела родная Русь и работать до упаду и веселиться от души до полной отключки от мыслей о зловещих бедах, накрывавших ее хищными крыльями, посчитай, раза по три-четыре каждое столетие. В этом умении, скорее всего, и таится секрет бессмертия нашей отчизны, которое в веках так удивляло наших врагов и так влекло к ней людей доброй воли.

 

...Подойти поближе к трибуне ребятам, подошедшим с речки, так и не удалось. Когда они попытались вклиниться в плотине ряды односельчан, внимательно слушавших оратора, люди зашикали на них, а то и просто выставляли локти, пресекая все попытки смельчаков продвинуться вперед.

В ораторе Алексей узнал первого секретаря райкома партии, которого он не раз видел на этой трибуне во время революционных праздников. О чем он сейчас говорил, можно было догадаться только по обрывкам фраз, доносившихся с трибуны: стояли ребята далеко, никаких усилителей звука на трибуне не было. Однако все понимали - грядут суровые испытания, народ призывают напрячь все физические и духовные силы. Что это означает применительно к судьбе каждого кустаревца, каждого гражданина, ни Алексей, ни его сверстники тогда еще не представляли. Может быть, это и к лучшему. Ибо разве это дело, когда ты загодя знаешь, что завтра тебя ожидают голые нары на пересылке, а там, причем не за гора-ми, а в ближайшем будущем, насильственная смерть от вражеской пули?.. Иной коленкор, кода тебя доброжелательно предупреждают: будь начеку! Тут уж во многом от тебя зависит, как ты подготовишься морально к суровым испытаниям, как мобилизуешь свою волю... Если, конечно, ты не нытик, не слюнтяй...

Около того места, где стояли Алексей с товарищами, оказался пожилой кустаревский ремесленник в черном картузе. Такие головные уборы, судя по кинокартинам на дореволюционные сюжеты, носило российское купечество. Одет он был в суконные пиджак и брюки, тоже черного цвета, на ногах - почти новые хромовые сапоги. Собственно, внимание Алексея привлекли два молодых зубоскала, которые затесались в пространство между "купцом" и самим юношей с приятелями, и которые вели себя явно не подобающе. Они громко, беззаботно переговаривались по-мордовски, не обращая внимания ни на оратора с его тревожной речью, ни на соседей, и вообще вели себя так, словно были не на митинге, а на гулянье у себя в деревне. Когда охламоны, сплевывая по сторонам шелуху от семечек, начали громко смеяться, "купец" не выдержал, резко осадил парней:

- Чему радуетесь, басурманы? Как бы кровавыми слезами умыться не пришлось…

Когда митинг закончился, люди, понурив головы и тихо переговариваясь между собой, начали расходиться по домам. Алексей огляделся вокруг и у него с непривычной остротой заныло сердце: какое жалкое зрелище представляла собой сейчас ярмарка, которая еще пару часов назад так радовала сердце простого кустаревца! Карусели были завешены брезентовыми полотнищами, явно не чищенными со времен царя Гороха. Лодки качелей в беспорядке валялись на затоптанной траве. Погасли жаровни в обезлюдевших чибричных. Словно ветром сдуло китайцев с юс цветастыми игрушками. Не было и странних торговцев с экзотической снедью.

"Село Кустари война уже накрыла своим черным крылом",- мелькнула у Алексея вычурная мысль, явно вычитанная в какой-то книжке.

"А что мы, молодежь, знаем о войне?", - подумал он минуту спустя, направляясь домой. - "Что мы слышали о ней, что видели? Разве что победные фанфары после быстротечных, хотя, по слухам, необычайно кровавых сражений на далекой реке Халхин-Гол? Или чуть ли не опереточный фильм о легендарном полководце гражданской войны Чапаеве? Алексей помнил - когда он был отроком младшего школьного возраста, такие фильмы, как "Чапаев" и "Мы из Кронштадта" вызывали у него и его сверстников бурю эмоций, главной из которых был бездумный ребяческий восторг, именуемый в простонародье телячьим. "Наши! Ура, наши!"- горланил парнишка в унисон с дружками, когда на экране крупным планом высвечивались фигуры победителей.

Мыслей о смертельных опасностях, которым подвергались герои фильмов, у ребят, естественно, не возникало. Оно и понятно. Разве кинокартины подобного рода могли дать молодым ребятам, в том числе и давешним мордвам с митинга, олицетворявшим простодушную деревенщину, - разве те картины могли дать реальное представление о кровавой бойне, жертвами которой они станут, если не завтра, так послезавтра?

Ну а ремесленник в купеческом картузе, который так грубо осадил ребят - у кого повернется язык, чтобы упрекнуть его в неучтивости? Судя по возрасту приверженца общественного порядка, пороху ему понюхать наверняка довелось - не в ту мировую войну, так в гражданскую. Да и простого житейского опыта ему было достаточно, чтобы уразуметь - война не преходящая докука, от которой можно отплеваться шелухой от семечек.

х х х

Особенно тяжелые - по остроте и неизбывности скорби - впечатления сохранились у юноши от проводов кустаревцев на войну, которую в газетах и по радио стали теперь именовать не иначе как Отечественной. И жители села приняли это название как единственно правильное. Да и как не принять - лютый враг рвался вглубь страны, явно стремился стереть Россию как великую державу с лица земли, сделать гордое племя славян своими рабами. Кажется, даже кустаревской босоногой братве без всякой агитации и пропаганды было ясно: народ с таким приговором врага ни за какие коврижки не согласится. Раз такое дело - надо идти сражаться. И люди шли. Шли, стиснув зубы. Уходили из дома, расцепив руки верных супруг, повисших на шее, наспех перецеловав детей и сородичей.

Алексея, которому в то лето исполнилось семнадцать, райвоенкомат мобилизовал как допризывника на работу в сельский совет, сделав его заведующим бюро по учету военнообязанных. В его служебные функции входило также оповещение своих подопечных о явке на сборный пункт. Однажды в метельную зимнюю ночь нашему допризывнику пришлось исходить чуть ли не все улицы села, чтобы вручить военнообязанным повестки о мобилизации. В память юноши из двадцати человек, внесенных в список, глубже всех врезался валяльщик Никита с улицы Караулиха. Ему, наверное, было лет сорок пять. Но из-за своей буйной растительности на лице, черной как у цыгана, он казался семнадцатилетнему Алешке чуть ли не стариком. Между прочим, на стук в дверь хозяева дома томительно долго не открывали.

Казалось бы, пустяковая деталь, а молодому человеку, чтобы постучать в окошко, пришлось, утопая чуть ли не по пояс, минут десять бороться с препятствием в виде сугроба-великана, наметенного вдоль всего фасада хаты.

Выяснив, кто его взбулгачил в такую ночь, Никита открыл дверь в сенцах, провел непрошенного гостя на кухню, зажег висячую лампу. Не снимая с плеч полушубка, хозяин дома с нарочитой медлительностью вчитывался в список оповещаемых. Пока Никита обстоятельно воскрешал в памяти личности своих невольных собратьев по злосчастной доле, с печки раздался сонный голос хозяйки:

- Никиш, что там еще?

Хозяин, помедлив, твердым голосом отчеканил:

- НЫ ВОЙНУ!..

Он так и произнес: "НЫ"... Алексей впоследствии не раз задавал себе вопрос: о чем думал, что испытывал валяльщик Никита, выводя в списке свою роспись об оповещении? Испуг? Обиду на судьбу? Разочарование оттого, что его робкая надежда - авось, его хоть на время минует "чаша сия - бесповоротно рушилась?..

Поразмыслив, юноша пришел к выводу - будь на месте Никиты он сам, он бы долго не раздумывал. Раз надо идти, сказал бы он себе, что ж, он готов. А там, куда его пошлют, он будет делать все, чтобы выжить, но честью своей не поступится. А в остальном - пусть будет так, как ему было написано на роду. Если таков его удел - сложить голову, то ему останется уповать только на то, что - по народному поверью,- на людях и смерть красна...

...Тяжелее всего в то первое лето войны было наблюдать бесконечные печальные процессии - колонны озабоченных, молчаливых мужчин - будущих солдат, сопровождаемых женами, матерями, детьми. Все почти женщины плакали в голос. Некоторые, прощаясь со своими кормильцами, бились в истерике. Таких родственницы и соседки отрывали от провожаемых на войну сельчан, уговаривали, уводили домой.

Маршрут у невеселых колонн был один: по Большому тракту - до околицы, а там по разъезженной, зияющей колдобинами, проселочной дороге, растянувшейся на двадцать пять верст, до станции Гудково, где их уже ожидали запыленные товарные вагоны с распахнутыми настежь дверцами.

Конечно, каждый призванный в строй мечтал, чтобы его определили в воинскую часть вместе с земляками: чувство локтя собрата в бою - всё какая-никакая опора для духа. Увы, такое счастье выпадало лишь тем, кто, как любила повторять Степанида Ивановна, еще ни разу не прегрешил перед Всевышним...

х х х

Первая военная зима на просторах России выдалась лютой. Лютыми были морозы, которые начались в конце ноября и свирепствовали с небольшими передышками до Нового года, передав ему потом свою леденящую эстафету... Лютовали иноземные генералы и ефрейторы, проталкивая свою бронированную армаду под самое сердце злосчастной жертвы. Атмосфера в притихших городах и весях державы, напрягшей все силы, чтобы защитить родной кров, спасти жизнь и будущность своих чад и домочадцев, была зыбкой и тревожной. В ожидании чего-то рокового, неотвратимого жила и семья Сафоновых.

Еще осенью мобилизовали Петра Кузьмича, хотя по возрасту он в строй уже не подходил. Что делать - жестокая военная необходимость заставила руководство страны принять меры предосторожности, одной из которых было решение преградить пути лавинам стальных чудищ неприятеля сплошными противотанковыми рвами. А кому и копать эти рвы, как не старикам да девчатам. Солдатам-то и на фронте дел было невпроворот.

Так Алешка остался дома за хозяина. На его плечи легли теперь все работы по хозяйству, главной из которых был уход за коровой и телком, обеспечение их кормами, ежедневная чистка стойла. А вскоре обнаружилось, что в доме нет ни копейки денег, не на что стало отоваривать карточки на хлеб, соль, керосин, спички. Деваться было некуда - пришлось вчерашнему девятикласснику браться за сапожный молоток и шило. Хорошо еще, что юноша загодя начал присматриваться к сапожным занятиям отца.

Батя уже около двух лет работал в промысловой артели, а дома по вечерам и выходным, бывало, нет-нет, да и присядет за свой осиротевший без хозяина верстак. И сынуля - иногда сам, иногда по приглашению отца - тоже брал в руки инструмент, учился подбивать подметки, накладывать союзки, ну и всё такое прочее. Теперь приобретенные юношей навыки оказались как нельзя кстати.

Учебу Алексею теперь пришлось оставить - некогда стало готовить уроки. Да и животину надо было каждый день вовремя накормить-напоить. Чернавке - коровенке Сафоновых - расписания, как в школе, не установишь. Захочет кушать или пить - мычанием мертвых на ноги поставит.

Школу, свой класс, с которым за годы учебы успел породниться, прилежный ученик покидал с болью в сердце. Особенно тяжело было ему расставаться с литераторшей, Евгенией Дмитриевной, которая привила юноше здоровый вкус к творениям российских художников слова. На своих последних уроках Алексей с упоением слушал лекции любимой учительницы о русских символистах. Дома, по ночам, он зачитывался глубокомысленными творениями Брюсова, захватывающими дух поэмами Блока. В памяти впечатлительного любителя поэзии сами собой запечатлевались певучие, будоражащие душу строчки.

Когда Алексей сидел на своем последнем - перед прощанием со школой - уроке, он не раз подолгу смотрел в сторону своей недосягаемой сударушки. Валя, конечно, не могла не заметить этого. Она даже, чтобы пристыдить нахала, раза два пальцем у лба повертела. Украдкой, разумеется...

Ну, а в дальнейшем, сразу же после экзаменов в девятом классе, Алексей начал было посещать Большой тракт, он же Кустаревский бульвар - в надежде хоть там повидаться со своей ненаглядной. Однако при первом же паломничестве на популярное среди сельской молодежи гульбище он почувствовал себя там пескарем, выброшенном на горячий песок. По той простой причине, что до этого он выходил на люди, особенно по вечерам, крайне редко и неохотно. А о том, чтобы провести вечер в компании девушек, которыми бульвар в эту пору суток был буквально запружен, он и подумать боялся. Недаром тетушка Маша, сестра бати, не раз сокрушенно спрашивала племяша, которому непритворно радела сердцем:

- И в кого только ты уродился, такой нелюдим? В нашем семействе, почитай, спокон века все были компанейские, к людям тянулись...

Вобщем, при таком раскладе вещей Алексею надеяться было не на что. О том, чтобы, встретив на Большом тракте свою желанную, он запросто подошел к ней, не могло быть и речи. Тем более что Валя, когда выходила по вечерам на гулянье, наверняка выбирала себе компаньонок таких же шустрых, какой была сама.

И, тем не менее, все это время - пока Валя заканчивала десятый класс, а несчастный влюбленный работал в сельском совете и тащил на себе семейный воз - Алексей, как это ни странно, отчаиваться себе не позволял. Более того, хотя никаких контактов с Валей у него не было, молодой человек теперь сжился с непонятно откуда взявшимся ощущением, будто Валя знает о его чувствах к ней и пребывает в убеждении, что пока ее любезный друг, хотя еще и не назвавшийся таковым, жив и здоров, он будет верен ей и душой, и телом. Во всяком случае, так он хотел, так требовалось ему для собственного самоутверждения. И с этой точки зрения - так ли уж важно, по каким зигзагам, по каким закомуристым лабиринтам пойдет петлять потом реальная жизнь?..

Укоренившемуся в сознании юноши самоубеждению не нанес никакого ущерба даже невесть кем пущенный слух, будто у Вали появился друг, которого звали не то Геннадием, не то Зиновием. Он якобы недавно переехал откуда-то в Кустари вместе с родителями. Этот парень то ли бросил школу, то ли уже окончил десятилетку. Во всяком случае, решил Алексей, второе было более вероятным - судя по его лицу, в котором проглядывали черты возмужалости. Алексей видел своего якобы соперника раза два. Впечатления этот парень на него не произвел - показался ему слишком замкнутым. Впрочем, о нем говорили, что он прослыл неплохим лыжником и даже числился в сельской футбольной команде. Излишняя сдержанность спортсмена, по мнению Алексея, заметно старила его.

В каких отношениях Валя была с этим чужаком, наш юноша не знал, да и зачем ему надо было это знать, если его еще ни разу не посещало чувство собственности на Валю, которое, говорят, является главным признаком любви мужчины к женщине и наоборот. К тому же, как только началась война, предполагаемого соперника нашего влюбленного призвали в армию и ближе к осени прошли слухи, что он причастился светлому таинству вечности.

Сказать, что за все это время Алексей ни разу не видел Валю, было бы неправдой. Направляясь однажды в дирекцию родной школы за какой-то справкой, молодой человек лицом к лицу столкнулся с Валей, встречи с которой он не ожидал, поскольку нарочно выбрал для своего визита время, когда учащиеся сидели на уроках. Алексей остолбенел от неожиданности. Валя тоже почему-то смутилась, но быстро овладела собой и спросила первое, что пришло ей в голову, а именно - что Алексей делает по вечерам. А он - шлея что ли под хвост угодила - вместо того, чтобы сказать правду, с досады пробормотал нечто пошлое о ночах, которые он якобы напролет прожигает на посиделках. Валя, конечно, не поверила, хотела что-то сказать, но тут из учительской вышел директор, который, будучи предупрежденным Алексеем по телефону, уже ожидал его. Он за руку поздоровался со вчерашним девятиклассником и пригласил его к себе в кабинет. На Валю директор даже не обратил внимания. Алексей потом пожалел, что не предложил своей желанной встретиться - ему показалось, что она этого хотела.

х х х

Своеобразные приятельские отношения между Алексеем и Валей установились, когда в десятом классе средней школы закончились экзамены. Валя и ее подружка Люба Лихачева, речь о которой пойдет впереди, по окончании школы зачастили в райком комсомола, который располагался неподалеку от сельсовета. По-видимому, военная страда заставила руководство молодежной организации активизировать работу с подрастающим поколением, за что наш юноша должен был бы проникнуться к комсомольским вожакам горячей благодарностью: он получил возможность видеться в их учреждении, точнее около него, со своей симпатией по нескольку раз в неделю, разговаривать с ней столько, сколько она пожелает. А поскольку беседовать с девушками, как это обыкновенно делают другие молодые люди - сразу обо всем и ни о чем, наш юноша еще не умел, так как опыта еще не было - он то и дело прибегал к цитированию стихов полюбившихся ему поэтов, особенно представителей символизма, которые были в то время в моде.

В первые две-три встречи девушки, казалось, выслушивали новоявленного любителя поэзии довольно благосклонно. Но в один наверняка не прекрасный день Вале захотелось проявить свой характер. То ли из желания показать свое более зрелое отношение к жизни, над которой тяготели реалии войны, то ли чтобы посмотреть, как заговорит молодой человек, если слегка пощекотать его самолюбие, девушка, после того, как наш стихолюб прочел яркие строки Александра Блока:

О весна без конца и без края,
Без конца и без края мечта! ,
Узнаю тебя, жизнь, принимаю,
И приветствую звоном щита,

Валя в ответ встала в позу и, подражая стилю доморощенного чтеца-декламатора, торжественно отчеканила:

Очнись, о юноша! ,
Ты не в нашем мире живешь!..

При этом пересмешница сделала, как показалось Алексею, уничижительный жест рукой с растопыренными пальцами.

От этого эпизода у Алексея остался неприятный осадок. Возвращаясь в сельсовет, к месту своей работы, он с унынием заключил, что теперь покорившая его сердце озорница не захочет больше его видеть. Он еще не знал, что логика поведения девушек порой бывает неисповедима, и поэтому был приятно удивлен, когда, всего через пару дней, встретив своего бывшего одноклассника возле нардома, Валя предложила ему поехать с ней завтра на велосипедах в глубинное село Неведеево, куда ее посылает по служебным делам райком комсомола.

Провести целый день с девушкой, о встречах с которой Лёха в эти дни и ночи так страстно мечтал - разве для него было на земле счастье выше этого? Валя поняла реакцию дружка на свое предложение с одного взгляда на его лицо, которое, как ей показалось, даже поглупело от восторга.

 

Выехали молодые люди на другой день в свое путешествие довольно поздно - Алексею пришлось повозиться с велосипедом Вали, обе камеры которого оказались спущенными. Зато денек, как и вчера, оказался на редкость хорошим, солнечным. Только на краю неба мирно паслись два пушистых облачка. Дул еле заметный ветерок. Валя сразу же вырвалась вперед, задавая свой темп езде - не быстрый, но и не расхолаживающий. Юноша не мог бы объяснить, как это получилось - дистанция между ним и Валей на всем протяжении пути выдерживалась внушительная. Во всяком случае, разговаривать было невозможно - не станешь же напрягать голосовые связки и одновременно с усердием нажимать на педали. Может быть, девушка держала дистанцию с той целью, чтобы компаньон не вздумал потчевать ее стихами, которые она, скорее всего, недолюбливала. Так или иначе, за те час с какими-то минутами, которые путешественники затратили на дорогу, они едва ли обменялись более чем парой реплик.

А когда приехали в село, Валя остановилась у местной почты, прислонила велосипед к крыльцу неказистого домика, который занимало это учреждение, и скрылась за его дверью. Алексей хотел было последовать примеру своей спутницы, но та к немалому его удивлению выполнила поручение райкома комсомола с молниеносной быстротой. Сбежав по ступенькам крыльца, девушка взялась за руль велосипеда, бросила своему спутнику как само собой разумеющееся:

- Поедем к роднику, попьем вкусной водички, - и, не ожидая его согласия, нажала на педали.

Родник, отстоявший от крайней улицы села примерно на полверсты, являл собой род неглубокого - менее метра - колодца, вода в котором достигала уровня поверхности земли. От него по склону местности говорливо струился веселый ручеек, который в разгар июльского зноя манил к себе спасительной прохладой. За родником простиралась полого спускавшаяся к селу равнина, которая вблизи поросла жиденькими островками ивняка. Дальше, за невысоким гребнем - Алексей знал это - простирались обширные массивы орешника.

У родника поведение девушки изменилось. У юноши даже мелькнула мысль - а не это ли заповедное место было истинной целью поездки Вали в Неведеево? Она явно уже была в этих местах. Бот она бережно положила велосипед на траву, как-то расслабленно поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, огляделась вокруг. Лишь после этого, не спеша, прошла к роднику. Присев на корточки, набрала пригоршни воды, помыла вспотевшие руки. Снова набрала студеной, хрустально-чистой влаги, поднесла ко рту, сделала два-три небольших глотка. После этого, озорничая, начала плескать на лицо, на прекрасные в своей обнаженности плечи, предплечья… При этом она радостно вскрикивала, смеялась, приговаривая:

- Ой, как славно! Боже, как приятно! Век бы так вот плескалась здесь!..

Освежившись, девушка поднялась от родника, выпрямилась, широко развела в стороны руки, запрокинула улыбчивое лицо, словно искушая молодого человека достоинствами своей стройной фигуры, а может, просто приглашая его разделить с ней обуревавшие ее чувства.

Для Алексея это было зрелище не из повседневных. Он никогда не видел молодых девушек в таком раскованно-ликующем состоянии. Тем более что перед ним была не просто роскошная девушка, а та, что заронила в его сердце зерно мучительной приязни. Приязни, которая сейчас, возмужав, просилась дать ей волю, чтобы она могла проникнуть в другое сердце, заставить его биться в унисон со страстью друга.

...Не праздный вопрос: влияет ли одежда людей на их взаимные симпатии и антипатии? Что касается наших героев, то Алексей считал, что его ненаглядная была одета чуть ли не как в театр. А было на ней из верхней одежды всего лишь легкое, с короткими рукавчиками платье из цветастой штапельной ткани, которая в то время заменяла женщинам и шелк, и хлопок. Правда, юноше, который в текстиле разбирался не лучше, чем их дворовый пес Антипка в азбуке Морзе, наряд девушки казался чуть ли не царским. Сам он в то лето носил суконную командирскую гимнастерку, купленную для него маманей на толкучке, и солдатские брюки х/б цвета хаки, заправленные в хромовые сапоги. Венчала этот костюм кокетливо сдвинутая набок солдатская пилотка.

 

Кто знает, может, юная женщина, пьянея от восторга при виде окружающего ее буйного цветения, своим воодушевлением, своей восторженностью интуитивно давала будущему мужчине намек на пробуждающееся в ней стремление слиться с природой. С той природой, олицетворяющей весь мир, частью которой она сейчас ощущала и себя и этого юношу как возможного партнера по извечному естественному, освященному традициями веков делу продолжения рода человеческого. А если это так, значит, она сейчас ждала от юноши смелого шага - признания, что и его мужская сущность стремится навстречу ее, пусть и не высказанному, влечению. Словом, он должен дать ей знать, что она ему желанна. Не думает же он, в самом деле, что девушка должна открыться первой!

А в сердце молодого человека между тем творилось что-то невообразимое. Он чувствовал, что заражается воодушевлением и странным беспокойством девушки. Однако, не имея опыта, не зная, как надо вести себя в подобных случаях и боясь выказать свою беспомощность, горе-ухажер, в конце концов, впал не то в необоримое смятение, не то в какую-то странную окаменелость. Он словно забыл, что его все это время влекло к девушке. И влечение это было сильным, непреходящим. В нем было много радостного, светлого, как погожее майское утро. В общем, такого, чем порой страстно хотелось порадовать виновницу этого чистого, согревающего душу чувства. Но как преодолеть эту не то робость, не то гордыню, которая словно глухая стена отгораживала его от той, сердечная дружба с которой сулила ему столько счастья?

Некому было подсказать нашему великомученику любви, что удерживает его от жаркого, исповедального словоизлияния перед девушкой, скорее всего, боязнь осрамиться в глазах всего мира. Он живо представлял себе такую картину: выдохни он, глядя прямо в глаза своей не то отраде, не то мучительнице это заветное - "Валя, я люблю тебя" - ей ничего не составит бросить в ответ с насмешкой: "А я тебя - нет!.." А что - ведь смелости, граничащей с беззастенчивостью, девахе было не занимать. Эту истину юноша успел усвоить в первый же месяц их совместной учебы в школе.

...Не обладай молодой человек чрезмерной деликатностью, будь он пораскованнее, а главное - обладай он хоть каким-то опытом ухаживания за девушками, он бы сейчас, не спеша, подошел к Вале как можно ближе, посмотрел ей с улыбкой в глаза, сказал комплимент какой-нибудь, ну, например - ты, мол, Валюша, сегодня неотразима, с такой, мол, роскошной девушкой и оставаться-то наедине рискованно. Это, глядишь, сразу бы растопило ледок отчуждения, расположило бы спутницу к дружескому контакту. А там, глядишь, и руки на плечи ей положить осмелился бы - вроде бы в шутку. Валя, скорее всего, мягким движением сняла бы их, но пощечину, во всяком случае, не закатила бы. Скорее наоборот - такая естественная инициатива дала бы молодому человеку лишний шанс на продолжение дружеских встреч. Но, увы! Сослагательное наклонение в языке потому так и называется, что выражает только возможность действия. А отношения Алексея с Валей как раз и являли собой яркий образец богатых нереализованных возможностей.

...Молодые люди пробыли у родника сравнительно недолго. И Вале явно не хотелось уезжать с лона природы. Потому что заявись она сейчас домой, - а солнце только-только проделало первую половину своего небесного пути - что ей там могло светить? В лучшем случае - скука монотонных буден: обед, надоевшее чтение скучных книжек, ожидание чего-то несбыточного... И всего-то разнообразия - если мамане вздумается заставить ее притереть пол в горнице.

Сказать откровенно, Валя была сейчас сердита на компаньона, потому что он оправдал наихудшие ее опасения - ему не с девушками дружить, а в какой-нибудь глухомани в кулак свистеть, вирши свои из пальца высасывать, И если до этого шалунья и питала хоть каплю симпатий к однокласснику, то сегодняшнее его поведение вряд что-нибудь прибавило к ней. Скорее наоборот.

...Алексей знал про себя, что он с детства страдал излишней стеснительностью, особенно перед незнакомыми людьми. По-видимому, именно этот изъян психике помешал ему поддаться соблазну ответить на вызов девушки - переступить запретную черту. Впрочем - почему запретную? Что предосудительного было бы в том, что, скажем, Алексей взял бы, да целомудренно обнял девушку? Тем более, что она сама - почему бы нет? - боролась сейчас с этим, еще не осознанным ею, но властным тяготением к противоположному полу. При таком раскладе - чем лукавый не шутит - она, возможно, была бы признательна молодому человеку, сделай он первым смелый шаг.

Но, увы - в складе сознания, в реакциях на явления окружающей жизни в юноше еще не было почти ничего от мужчины. И не дошла еще до него по-настоящему суровая правда действительности. А заключалась эта правда в том, что на западных границах страны свирепствовала небывалая по жестокости война, что на всех ее фронтах ежедневно, ежечасно сгорали молодые горячие жизни, что молодую кровь девушки подспудно тревожило необъяснимое беспокойство, порождаемое материнским инстинктом. Это, по-видимому, раньше времени зарождающееся в будущей матери чувство звало ее исполнить предопределенный природой долг - не дать на Земле иссякнуть ручейкам жизни, не позволить сбиться с такта извечному круговороту смен поколений.

Связь между крупномасштабными войнами и материнским инстинктом у женщин, по-видимому, учеными еще не исследовалась. Но тот факт, что во время войны женщины становятся в делах любви более смелыми и предприимчивыми, известно уже давно. Правда, наши молодые люди этой премудрости еще не знали. Да если бы и знали - что они, поспешили бы исполнить веление мифических сил, предопределяющих судьбы людей? Как бы не так. Ясно же - в военное время молодые люди распоряжаться своими судьбами не вольны. Реальной властью над ними, в том числе и в Кустарях, обладал райвоенком, который давно уже заготовил на них повестки - явиться к такому-то сроку для отправки в такую-то воинскую часть.

Это лишь потом, в долгие ночи на жестких нарах пункта формирования и в простуженной теплушке воинского эшелона, тащившегося к фронту, Алексей будет горько сожалеть, что тогда, у родника, в миги такого возможного счастья, он не посмел коснуться своим жарким ртом зовущих губ девушки...

х х х

Неизвестно почему, но рядом с образом любимой перед мысленным взором Алексея порой непрошено возникал другой - ее подружки Любы Лихачевой, с которой Валя в то первое лето войны часто появлялась, скорее всего по делам, возле районных учреждений, особенно у райкома комсомола. Задерживая внимание на личности подружки Вали, юноша порой диву давался: рождаются же на Руси такие сказочные создания! Вырастет этакая царевна-лебедь фигуристой да приглядистой, убедится, что сильный пол готов часами глаза мозолить об ее прелести и вообразит о себе невесть что. Дескать, зачем ей учиться-трудиться, зачем белы рученьки марать, стиркой-готовкой уродовать... Муженек и так любить будет, потерять такое чудо бояться. Надо только замуж умеючи выйти, такого себе ясна сокола выбрать, чтобы деньгу зашибать умел, богатство наживать, ну и, само собой, дорожил, чтобы своей бесценной, надышаться на тебя не чаял.

Алексей считал, что одной из таких девиц была Люба, с которой Валя не то, чтобы дружила - просто какое-то время водила с ней компанию.

Способствовала укоренению у Алексея такого взгляда на свою человечью сущность сама Люба - своей манерой ходить, говорить, держать себя с людьми - вообще всем своим поведением. Как-никак она бала единственной дочкой в семье - и не в какой-нибудь, а в интеллигентской - отец ее работал бухгалтером на маслосырзаводе! Наверное, поэтому деваха парней класса, выходцев из крестьян и кустарей, старалась обходить стороной, разговаривала с ними в школе хоть чуть-чуть да свысока. Тем более, что она дорожила своей репутацией, способной ученицы-пятерочницы. Вступать в стихийно возникавшие в классе диспуты отличница считала ниже своего достоинства. Не баловала Люба вниманием и девчат класса, вероятие, считая их недоразвитыми. Приятельские отношения она поддерживала только с Валей, видимо, из-за отца, который был большим районным начальником.

Алексея царевна-лебедь ровней тоже явно не считала - отчасти, может быть, потому, что в делах учебы чувствовала в нем сильного соперника. А где это видано, чтобы перед соперникам ломали шапку!

На равных Люба разговаривала с нашим юношей - и вела себя соответственно - только один раз. Было это во время каникул, когда, встретив Алексея на Большом тракте, она пригласила его к себе с тем, чтобы он починил ей велосипед. "Ого!"- усмехнулся тогда Алексей про себя. - "Моя популярность как слесаря по ремонту транспортной техники растет! Уж не открыть ли мне для таких случаев мастерскую..."

Деловую беседу во время пребывания юноши в доме ее родителей красавица вела ровным, бесстрастным тонем - так, как если бы он был приглашенным на дом работником ремонтной артели. И странное дело - Алексей на это нисколько не обиделся, напротив, он выполнил просьбу девушки с большой охотой и старанием, будто оказывал услугу своей любимей. А главное - поклонник женских чар надолго сохранил в сердце благодарность Любе за то, что та после проделанной им работы предложила ему для мытья рук хорошее туалетное мыло, которое в доме его родителей никогда не держали, поскольку такую роскошь негде было достать...

Когда Алексей однажды спросил себя, почему Люба не пользуется популярностью у ребят класса, его осенила догадка - по-видимому, она слишком буквоедски воспринимает требования приличий. И еще - в ней не чувствовалось биения жизни. Если у Вали энергия клокотала, словно кипяток в котле кустаревского валяльщика, то у Любы она слезилась будто дождевая вода с крыши - скучной осенней капелью. Поэтому у Алексея даже не возникало вопроса, отчего ему полюбилась Валя, а не Люба - ведь с ее пухлыми губками, аккуратным носиком, холеными ручками она выглядела куда более броской, чем его кумир.

 

...Когда Алексей вернулся после, как он это назвал, загадочного марш-броска на природу, состояние его вряд ли можно было охарактеризовать каким-то одним словом. Хотя бы потому, что он и сам не отдавал себе отчета, что же такое с ним произошло. А раз так, то лучше заглянуть ему в душу, когда она, будучи взбудора-раженной хоть и экзотическим, но заведшим его пытливый ум в тупик свиданием с девушкой, придет в состояние хотя бы относительного равновесия.

Если проследить за действиями молодого человека в ближайшие дни после его первой, а может быть и последней встречи с любимой девушкой наедине, то главными из них стали участившиеся посещения места массовых вечерних гуляний кустаревской молодежи - Большого тракта. Не мудрено догадаться, зачем он туда ходил - он жаждал увидеть ту, без созерцания которой хотя бы издали он считал каждый свой день прожитым впустую.

Постепенно невольный владыка молодых человеческих судеб, свидетель радостных встреч и обнадеживающих провожаний женихающихся и невестящихся - кустаревский бульвар, он же Большой тракт стал по вечерам притягивать молодого человека словно цветущее гречишное поле трудягу-пчелу. Поскольку фланировать в одиночку по этой судьбоносной аллее вздохов и ликований значило бы привлечь нездоровое любопытство веселящейся молодежи, наш грустный паломник старался находить себе хоть каких-никаких компаньонов. Состав и возраст его случайных спутников от вечера к вечеру менялся, однако наш влюбленный, казалось, не замечал этого, поскольку охоты сблизиться с кем-либо из них у него не возникало. Чаще всего это были шалопаи-подростки, во всем послушные и подражающие своему вожаку, роль которого теперь невольно приходилось играть нашему гуленому переростку. Им, пацанам, льстило, что их озорной компании не чурается взрослый и, видать, образованный дядя.

Целыми вечерами носитель сердечных бурь, заняв место посерёдке нестройной шеренги своих спутников, фланировал по Большому тракту от церковной площади до каменного моста и обратно, рассказывал пацанам анекдоты и побасенки, подзадоривал их на хоровое исполнение частушек, порой не блиставших скромностью и художественностью содержания. Входя в раж, ребята порой сотрясали ночную тишину с такой силой, что, наверное, не одна бабка в соседних улицах, разбуженная непрошенным полуночным концертом, поминала горлопанов недобрым словом.

Алексей не удерживал ребят, поскольку сам зачастую горланил с наслаждением: он чувствовал, что, изливая таким путем душу, он давал отдых натруженным нервам. А напрягаться его нервной системе было отчего: он со своей компанией мог в любую минуту столкнуться с той, встречи с которой он и жаждал и, откровенно говоря, побаивался. Почему - будет ясно из дальнейшего изложения. ...Позволяя себе такую предосудительную вольность поведения на людях, Алексей - нелишне упомянуть - как бы наверстывал упущенное в более раннем возрасте. Дело в том, что в детстве и отрочестве он не любил ни шумных игр, ни рискованных пацанячьих забав, таких, как ночное шастанье по чужим садам и кулачные бои.

Были у юноши необъяснимые на первый взгляд упущения и в настоящем. Случалось - и не раз! - что, увязавшись со своей компанией за стайкой девчат, он, как ему казалось, слышал голос Вали, которая тоже приходила на бульвар и тоже - не бука же она, в конце концов - рада была бы встретиться с одноклассником бывшим, перекинуться с ним словечком о том, о сём. В голосе, в смехе девушки, раздававшемся из темноты, Алексею чудились нервное возбуждение и досада. Вполне возможно, что юная женщина, движимая чувством - явно искренним - неутоленного любопытства и оскорбленного самолюбия, задавалась сейчас вопросом, почему другие девушки уходят с бульвара в сопровождении кавалеров, а ее возможный кадр, которому она, пригласив его в прогулку на природу, фактически сама навязывалась в залётки, бессовестно задирает нос.

А у нашего влюбленного - знак провидения? козни судьбы? - так ни разу и не достало смелости и решимости подойти на вечернем бульваре к желанной, шутливо-нахально оторвать ее от стайки случайных подружек, проводить до родного очага и по дороге выяснить, наконец...

Впрочем, при слове "выяснить" наш потенциальный кандидат в женихи непроизвольно впадал в смятение. Ему казалось, что, произнеси он в разговоре с девушкой слово признания или даже только намекнув на него, он волей-неволей наложит на себя груз огромной ответственности. Груз, который в данное время, как подсказывала ему элементарная логика, он сейчас нести не готов. Наверное, поэтому, испытывая постоянное желание встретиться со своей мучительной пассией, Алексей втайне мечтал о том, чтобы его величество случай подкинул ему хоть какую-нибудь зацепку - ну, скажем, чтобы у Вали сломался велосипед, и она пригласила бы его домой сама. Тогда у нее не было бы шанса обвинить его в преследовании, в на-сильном навязывании дружбы. А такого обвинения наш трусишка, по-видимому, боялся даже больше, чем известия о том, что его возлюбленная выходит замуж...

Не помог бедняге переломить себя, отыскать вечером на бульваре свою зазнобушку, попытаться втянуть ее в беседу, чтобы установить непринужденные отношения - не помог сделать это и мудрый намёк-совет дядюшки Трофима. Этого пожилого уже мастера-плотника отец Алексея нанял ставить утепленный хлев для кормилицы семьи - коровы Чернавки. Ну а юноша помогал ему ладить сруб. Догадавшись по унылому виду юнца о его сердечных невзгодах, а также об их причине, старый плотник выразил ему сочувствие в такой метафорической форме:

- Девчата, Лёха - запомни это - они, брат, любят, чтобы их за левую ногу подержали.

Так старый плотник выражал свою унаследованную от предков убежденность в неразрывной связи в человеке его духовного начала с плотским...

 

Удивительный образчик неумения подойти к особе женского пола, свидетельствующий также о необоримом страхе за свою гордыню, показал наш непутевый страдалец, когда случай наконец-то столкнул его с Валей, что называется, нос к носу, да еще наедине.

Был хороший летний вечер и хотя все знали, что на фронтах день и ночь не смолкали орудия, и наши воины, в том числе и вчерашние кустаревские валяльщики и сапожники - отцы и братья оставшихся дома - вынуждены пока отступать под напором вооруженного до зубов врага, молодежь школьного возраста развлекалась как могла в нардоме и на прилегающем к нему бульваре. Прогуливался со своей компанией подростков и Алексей, все еще лелеявший мечту как-нибудь сойтись со своей милой. Бедолагу угнетало какое-то предчувствие - он молчал, а, глядя на него, не подавали голоса и его спутники, которые уважали настроение своего верховода.

Время близилось к полуночи, когда влюбленному почудилось, что в ряду девушек, не спеша вышагивавших на некотором расстоянии впереди, он услышал негромкий голос своей желанной. Естественно, сердце парня гулко забилось... Когда девушки дошли до конца бульвара, он скорее угадал, чем увидел - ночь была безлунная, освещение на бульваре отсутствовало - как от стайки девчат кто-то отделился и направился в сторону улицы, где жила виновница его любовных мук. И хотя это стоило влюбленному больших усилий, чтобы преодолеть окаянную нерешительность, Алексей, не попрощавшись с компаньонами, оторвался от них и двинулся в путь - в направлении, в котором скрылась Валя.

Нет, нет, он не старался нагнать ее. Боже упаси, чтобы девушка подумала, будто он преследует ее! Юноша даже сбавил шаг, чтобы придумать оправдание - на случай, если девушка насторожится, остановится... Ничего, пусть, он скажет ей, что домой спешит, поздно уже. К немалому своему облегчению Валю юноша не догнал, а предположение его подтвердилось: когда он проходил мимо палисадника дома Вали, до него донесся шорох кустов. Наверное, девушка постучала в окошко, чтобы мама открыла ей. Теперь она направлялась к входной двери. Случай выдался очень удобный - можно было заговорить с желанной, как просто с одноклассницей, пусть бывшей... Спросить ее о самочувствии, как она проводит время, думает ли о продолжении учебы. Господи, да пусти юноша в ход свою фантазию - тем для беседы хватило бы до рассвета!

Увы! Самообладания и находчивости парня хватило, только чтобы спросить у девушки:

- Прогуливаемся перед сном?..

А что могла Валя ответить на такой вопрос, да еще заданный нарочито равнодушным тоном? Всего лишь безразличным:

- Дышим на сон грядущий свежим воздухом...

Это только потом до простофили дошло - от слов девушки прямо-таки разило ехидством. Ну а после такого обмена прохладными любезностями нашему бедолаге оставалось только сделать вид, что он ни в коем случае не намерен мешать полуночнице в ее приятном препровождении времени и с независимым видом продолжать свой путь. Путь, который, честно говоря, сейчас жег ему подошвы.

Надо ли говорить, как ругал себя потом несчастный за то, что сдрейфил, упустил ниспосланный ему судьбой единственный шанс завязать хоть призрачный контакт с такой роскошной девушкой. Теперь, задним числом, это казалось так просто. Ну, например, взял бы, да и пригласил озорницу на завтра в кино... Она бы, конечно, ответила насмешкой - у нее ведь тоже есть гордость. Ну и пусть! а он бы ей в ответ: молодец, мол, Валя! Нахалов надо отшивать - пусть знают свое место! Она бы после этого рассмеялась от удовольствия - еще бы! Парень верно угадал ее мысли. Ну а смех, если он от души, лучше чем что-либо другое приводит к взаимопониманию, а то и к любопытству, желанию поближе узнать человека.

Но - увы! После драки кулаками не машут. Алексей теперь не мог не сознавать того, что рассчитывать в обозримом будущем на расположение Вали к своей персоне было бы уделом глупца. Он с улыбкой вообразил себе, что своим метанием напоминает сейчас поведение живого карася на раскаленной сковородке - и горячо, и выпрыгнуть нет сил. В самом деле, отчего ему так не терпелось сходу взять быка за рога - немедленно высказать девушке, какие он питает к ней чувства и тут же получить от нее заверения во взаимности?

Где-то в глубине сознания юноши зрела догадка, что истинная любовь - она как могучий дуб. Тот, пробившись ростком из жёлудя, растет и набирает силы, чуть ли не веками. А его, Алексея, любви к Вале всего без году неделя. Так что пока надо взять себя в руки, сосредоточиться и уяснить себе, что же с ним произошло. Разобраться спокойно, не спеша, почему так вела себя Валя, не сам ли он вынудил ее к этому. Не может быть, чтобы девушка такого ума была совсем безразлична к нему. В конце концов, в экскурсию на лоно природы она пригласила его, а не кого-либо другого. Это чего-нибудь да значит!

Рассуждая подобным образом, Алексей стал ощущать, что ему не хватает жизненного опыта, чтобы докопаться до скрытых пружин поступков своей симпатии. Да что там симпатии, он и в своей-то душе, в ее сумасбродных заскоках порой вынужден был торкаться как слепой кутенок в собачьей конуре, материну титьку потерявший...

И тут буйную головушку доморощенного мыслителя осенило: надо возобновить начатое им два года назад ознакомление с трудами полюбившихся ему еще в восьмом классе корифеев художественной литера туры - Лермонтова, Льва Толстого, ну и отчасти француза Стендаля. Тогда при беглом знакомстве с героями покоривших его сердце книг он многого не понимал. Теперь, когда у него за плечами был какой-никакой жизненный опыт, юноша увидел поведение тех героев совсем в ином свете...

Тут нелишне остановиться, хотя бы бегло, на аскетических условиях, в которых вчерашнему школяру приходилось заниматься самообразованием. В хате читать мешала сестренка-подросток Капа, которая часто приводила к себе подружек, и юноша оборудовал себе "кабинет"- служивший ему в летнее время также спальней - в глинобитной пристройке к дому, которую все члены семьи именовали мазанкой. Правда, ложе его в этих апартаментах было более чем неудобным. Свой соломенный матрас он из дома перетаскивать не стал - то ли постеснялся мамани, не любившей беспорядка в горнице, то ли поленился - а ограничился тем, что расстелил на ржавые прутья и полосы обнаруженной на чердаке старой койки изношенный тулуп, а под жиденькую подушку наклал ненужных книг, предназначенных для сдачи в макулатуру. В качестве люстры ему пришлось приспособить стеклянную керосиновую лампаду. Степанида Ивановна именована этот светильник не иначе как коптюшкой, потому что стекла для нее не было и негде было купить.

 

Свет эта лампада струила аховый, поэтому юноше при чтении постоянно приходилось напрягать глаза. Такое легкомысленное отношение новоявленного фанатика чтения к: уязвимому органу чувств вышло ему боком: призывная врачебная комиссия впоследствии определила у него близорукость, из-за которой он не попал в военное училище шифровальщиков, куда его определил было райвоенком.

По-видимому, свое зрение Алешка начал портить гораздо раньше, чем он думал: читать школяру при коптюшке в облюбованном им укромном углу понравилось еще в каникулы после окончания седьмого класса. Между тем именно по причине утраты нормальной зоркости своих глаз, снедаемый нежной страстью юноша скорее всего и проглядел свою хорошую в те редкие вечера, когда она удостаивала кустаревский бульвар своим посещением...

Знакомясь с описаниями поступков и размышлений литературных героев, наш влюбленный к своему немалому удовлетворению обнаруживал в них много сходства с тем, что к этому времени успел пережить и передумать он сам. Надо ли говорить, как это воодушевило юношу!.. Он уже вошел во вкус, у него стали появляться задумки - как ему следует поступить, чтобы привлечь внимание Вали, а если удастся, то и подружиться с ней.

Увы! Алексей не учел одного, самого рокового обстоятельства, а именно - непредсказуемости судеб людей в ту кровопролитнейшую вселенскую войну. И это обстоятельство нанесло по простодушию нашего небожителя удар, который спутал все его карты...

х х х

В то солнечное, ничего лихого вроде не предвещавшее августовское утро Алексей пришел на работу в тревожном расположении духа. Секретарша кустаревского органа власти Серафима Яковлевна - миловидная молодая женщина, почему-то относившаяся к новому сотруднику со скрытым недоброжелательством, огорошила его с порога:

- Вы слышали - сегодня отправляют в Армию группу наших девушек?

Женщина сделала паузу и, как показалось Алексею, не без злорадства добавила:

- В том числе и Валю Светлову...

Алексей догадывался, что Серафима была наслышана об его безуспешных ухаживаниях за Светловой, с которой она была знакома. Почему она сейчас язвит по поводу нерадостного для него и особенно для Вали события, он не понимал.

Улучив момент, когда секретарша вышла из помещения, Алексей позвонил начальнику второй части военкомата. Его помощник, оказавшийся у телефона, сообщил, что да, они на днях укомплектовали группу из семи девушек для направления в военное училище связи. Сегодня в восемь утра команду на мобилизованных в колхозе подводах повезли на станцию Гудково.

...Мысль о том, что он должен обязательно попрощаться с Валей, мелькнула у Алексея сразу же после разговора с сотрудником военкомата. Плохо соображая от охватившего его волнения, что он делает, молодой человек - добровольная жертва бога любви Эрота - попросил у председателя сельсовета разрешения отлучиться с работы, быстрым шагом, порой срываясь на бег, достиг дома, схватил висевший на стене старый рюкзак, сунул в него горбушку хлеба и, кинув на ходу матери, спросившей, куда он так спешит - "Потом, мам, потом, извини!" - опрометью выбежал за ворота.

 

...Пришел в себя утративший контроль над собой юноша только, когда оказался далеко за селом, в открытом поле, где было столько простора, столько свежего воздуха – дыши - не хочу! Лето было на исходе, но луга, мимо которых шел юноша, еще буйно зеленели, особенно в низинах. Там, где, казалось, еще недавно ветер гонял по бескрайним нивам волны дозревающей ржи, сейчас красовалось множество стогов соломы как напоминание об урожае, который в этом году выдался на славу. В небе еще заливался одинокий жаворонок. Но у Алексея от всего этого впоследствии остались лишь отрывочные воспоминания. В душу его начали закрадываться сомнения: зачем он идет на станцию, чего хочет? Как к его поступку отнесется Валя? Ведь рассуждая трезво, на деяние, предпринятое Алексеем, может отважиться только близкий родственник, скажем, мать или отец, да и то, если в этом будет крайняя нужда - скажем, Валя забыла взять с собой вещь, без которой ей на новом месте не обойтись. И еще один камень преткновения: своим поступком дружок поставит любимую в неловкое положение перед ее подругами». Чтобы как-то скрыть свое смущение перед ними, девушка обязательно отпустит в адрес своего бывшего одноклассника какую-нибудь колкость – в этом деле она мастак. Вспомнив любимые словечки Вали во время их совместной учебы в девятом классе, Алексей почему-то решил, что она теперь непременно захочет уколоть его присловьем: "За семь верст киселя хлебать не бегают".

Ну и пусть, успокаивал себя молодой человек, не так страшен черт, как его малюют. Что, у него головы что ли нет? Ответит с ходу, что он, мол, не гордый. Он из тех, кому впору щи лаптем хлебать. А проводить на службу свою одноклассницу он просто обязан. Нот только как, продолжал путник размышлять, отнесутся к его деликатному поступку подруги Вали? Он отчетливо представил себе их удивленно-насмешливые взгляды и перемигивания: видали, мол, гуся лапчатого!? Молодой человек знал, как легко девушки поддаются чувству зависти: у подруги кавалер - явился, не запылился, а их ни один не удостоил внимания, никто не помашет ручкой вслед поезду, увозящему их на чужбину... Ату его, нахала, ату!

...Между тем дорога, по которой шел наш путник, незаметно втекла в деревеньку, убогие лачуги которой, казалось, смотрели на проходящего с мольбой о помощи. В памяти Алексея невольно всплыли щемящие душу строки Александра Блока:

Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые –
Как слезы первые любви…

Древним, как мир, хатенкам, казалось, не будет конца. Впечатление они производили грустное, горькое. Между тем Алексею было известно, что жители этого селения умели выращивать огурцы, за что кустаревцы прозвали их огурешниками. Наверное, в отместку за то, что те не пропускали, кажется, ни одного горюна-односельчанина нашего молодца, не окликнув его: - Эй, водохлеб кустаревский!..

В прозвище этом была солидная доля правды: коренные кустаревцы не могли прожить ни одного дня, не отметив его обильным чаепитием. В детскую память Алешки врезалась такая картинка. Будучи еще несмышленышем, он однажды забежал зачем-то на кухню деда Кузьмы. Дед, кряжистый старик с окладистой седой бородой, сидел за длинным кухонным столом, на котором красовался полуведерный самовар, большой заварной чайник и деревянная чашка с вяленой рыбой, которую в доме называли колодкой. С другого края стола сидела супружница деда - "мама старенькая", как ее звали по наущению родителей многочисленные внуки. У обоих с плеч свисали широкие полотенца, которыми чаевничающие то и дело смахивали с лица обильный пот. По-видимому, старики уже давно, придя из бани, обильно и щедро вливали в себя обжигающий напиток, потому что любознательный внучок видел - когда дед наливал свою очередную чашку, он чуть ли не клал самовар набок. Так что, повзрослев, Алексей мог уверенно судить, стоило ли ему обижаться на огурешников" за то, что они подначивали над страстью его предков к чаепитию.

А что касается огурцов из деревни, по которой сейчас шествовал молодой человек, то он не раз видел, как местные жители торговали этими чудо-овощами на кустаревском базаре. Огурцы у них, в самом деле, были отменными: изящной формы, красивой нежно-зеленой окраски со светлыми продольными полосами, они, казалось, ждали кисти художника, который увековечил бы их на своем полотне.

...На дальнейшем пути молодому человеку встретились еще две деревни, избенки которых, как и в первой, тоже бесконечно тянулись вдоль дороги в два ряда, по одному с каждой стороны, и тоже в большинстве своем не отличались добротностью и ухоженностью. Однако никаких эмоций у путника этот однообразный пейзаж уже не вызывал. Алексей даже перестал обращать внимание на свои хромовые сапоги, на которые немереные версты дороги уже успели отложиться плотным слоем пыли. Он упорно шагал, ни о чем не думал, стараясь не обращать внимания на усталость. У него, кажется, не было уже и того нетерпения немедля увидеть Валю, которое утром подвигнуло его на необдуманное путешествие. Все его силы, все волевые импульсы были направлены на то, чтобы дойти до станции, а там - будь, что будет.

Когда усталый путник входил в пристанционный поселок, до него донесся нарастающий шум приближающегося поезда. Потом этот шум постепенно стих, как это бывает, когда поезд останавливается у перрона. Алексей ускорил шаг. Он даже нашел в себе силы, чтобы перейти на бег. Его так и подмывало припустить во весь дух, но, подумав - а вдруг его увидит бегущим шустрая насмешница Валя - он заставил себя идти шагом, правда, более широким, чем обычно.

Увы! Все маневры жаждущего прощального свидания страдальца оказались бесполезными. Он даже почему-то не услышан сигнального гудка паровоза и лязга вагонных сцепок, которые обычно оглашают окрестность, когда поезд трогается с места. Вступив на перрон, наш галантный кавалер увидел только, как за выходной стрелкой скрылся последний вагон. Перрон был пуст. Дежурный по станции, которого юноша нагнал у входа в здание вокзала, подтвердил - да, девушки примерно час назад получили в железнодорожной кассе по воинским документам проездные билеты и уехали на только что отошедшем поезде. Когда до усталого мозга Алексея дошло, что Валю он больше не увидит никогда, у него защемило сердце: на память пришли слова мамани о том, что провожать кого-либо на войну - это все равно, что прощаться с ним навеки.

 

Если бы Алексея спустя какое-то время после несостоявшегося прощания с Валей спросили, что он пережил, уходя с чуждого, разом опостылевшего ему перрона, он не нашелся бы, что ответить. Наверное, тогда не обошлось без досады и горького сожаления - почему он в свое время не пересилил свою робость, а точнее - старомодную деликатность, не заставил себя отыскать Валю, может даже прийти к ней домой и разом внести ясность в их отношения, пусть даже ценой лишения себя эфемерного счастья предаваться сладким грезам, питать радужные надежды. Но всё это, он, похоже, переживет-перечувствует потом, когда восстановится его физический потенциал. А тогда, на том пустынном, разом опостылевшем ему полустанке он, скорее всего, чувствовал себя выжатым и опустошенным как творог в подвешенном над тазиком марлевом мешочке. Кстати, этот творог как полуфабрикат для изготовления праздничной пасхи не вызывал у Алешки-подростка никакого желания полакомиться им.

Понять состояние бедняги, вынужденного уходить домой, не солоно хлебавши, не так уж и трудно. В самом деле - протопать на своих двоих двадцать пять верст, вымучить по дороге проникновенные слова напутствия, которые он намеревался высказать с любовью своей единственной, твердо решить обязательно крепко пожать - в первый и, может быть, в последний раз девушке руку, задержав ее как можно дольше в своей, и на тебе - любуйся с исступленной, дикой болью в душе хвостом поезда, увозящего самого дорого тебе человека в роковую неизвестность.

 

Да, понять жертву неразделенной страсти худо-бедно было можно. А вот посочувствовать ему... Откроем маленький секрет: о своем чувстве к Ване Алексей ни тогда, ни в своей дальнейшей жизни так никому ни слова и не сказал. Даже мамане, которая, бывало, когда ей надо, всегда сумеет расположить к себе любимца-сыночка, сделать так, что он сам захочет приоткрыть перед ней завесу души. Видно, чувство к Вале стало для него святыней, которую он заботливо оберегал от посторонних глаз и ушей годы и годы. До тех пор, пока, уже, будучи убеленным сединой отцом семейства, не решится проверить, живы ли еще в нем те бурные порывы, которые раздирали ему душу в желтоклювой молодости.

Словом, тайну своей любви добрый молодец берег с великим тщанием. А вот о том злополучном дне, когда ему пришлось с позором поворачивать оглобли вспять, он ни в дугу не мог вспомнить ни единой мало-мальски знаменательной детали. Знал только, вернее, предполагал, что, даже не отдохнув на вокзале, он вынужден был проделать выматывавшие из него последние соки, равнодушные к состоянию путника версты обратного пути. Они наверняка казались ему бесконечными. Войдя в село, он должен был очнуться, потому что проковылять по колдобинам и кочкам немощеной, разъезженной дороги и ни разу не упасть - нужен был глаз да глаз.

А уж на подходе к дому, чтобы не осрамиться перед домашними, бедолаге и подавно пришлось напрячь все нервы. Хорош бы он был, если бы, переступая высокий порожек калитки, растянулся на глазах сердобольной мамани. А там еще надо было проследовать, не качаясь от изнеможения, до своего ложа - деревянной кровати в углу горницы.

Наверное, те быстролётные миги внимания к окружающему миру и способствовали тому, что в памяти юноши запечатлелись удивленные глаза тетушки Марьи, бобылки, женщины крепкого здоровья и недюжинной силы духа. К этой женщине Алешка с отроческих лет тянулся сердцем - наверное, даже больше, чем к матери, скорее всего, потому, что маманя порой, не сдержавшись, и накричит в сердцах на сына, отругает, тетушка же всегда разговаривала с племяшом на равных. И если иногда и прибегала к поучениям, то делала это так, будто советовалась с ним. В тот день она, видно, зачем-то приходила к родителям.

Когда Алексей, растянувшись на кровати, начал уже забываться, до него донесся из кухни сочувственный, а потом укоризненно-настойчивый голос тетушки:

- И куда это вы гоняли моего племянника? На нем, бедняге, ажненьки лица нет... А поглядели бы вы, как он по улице ковылял.… У кого хочешь сердце заколет. Я уж грешным делом подумала – не горох ли на нем молотили...

И после небольшой паузы:

- Пусть он выпьет вот это. А то завтра на работу не встанет Степанида Ивановна вскоре подошла к кровати, чуть ли не принудительно влила ему в рот что-то обжигающее. У парня после этого по телу начало разливаться приятное тепло, потом его мягко закачало, как на зыбкой волне в омуте у Пименычевой мельницы. В эту волну Алексей и погрузился безвольно, напрочь отключившись от забот и тревог этого не поддающегося постижению, ополчившегося на него мира.

 

...О восторги и огорчения ее трепетного величества Первой Любви! Чье впечатлительное сердце, если оно еще не очерствело, удержится от соблазна прокрутить перед своим духовным взором, оживить в сердце радости былых встреч и горести расставаний? Особенно в ту пору жизни, когда душа, отягощенная веригами жизненного опыта, уже утратит способность испытывать яркие былые чувства, когда любовь перестает быть святыней, оборачивается таким привычным, таким будничным действом, что становится мучительно стыдно за нее.

И хотя у Алексея финал первой любви был безотрадным, даже печальным, он был благодарен судьбе за то, что она не обделила его, дала ему испить чашу небесного нектара. И не беда, что на дне этой чаши оказалось столько полынной горечи. Пообщавшись со щедрой кумой - жизнью человеческой, Алексей, как истый сын мудрого народа, сделал для себя утешительный вывод: любовь это как жизнь - горькое в нее ниспосылается нам свыше именно для того, чтобы человек не утратил дар ощущать сладкое. В той его дозе, в какой оно ниспосылается нам скупердяйкой-судьбой...

На другой день после своего скромного, но изнурительного подвига во имя любви Алексей сидел на своем рабочем месте в сельском совете, словно разбитый параличом. Телефонограммы райвоенкомата, списки военнообязанных и другие документы валились у него из рук, нужные бумаги исчезали куда-то и неожиданно обнаруживались то в одном, то в другом ящике стола. Бедняга никак не мог придумать себе дело, которое отвлекло бы его, помогло удерживать нервы в привычном устойчивом состоянии. На вопросы секретарши молодой человек отвечал невпопад и с кислой миной.

Унылый вид сотрудника, по-видимому, тронул сердце молодой женщины, взгляд ее становился все более мягким, сострадательным. Она даже посоветовала коллеге отпроситься у председателя сельсовета и отдохнуть денек дома. Алексей, подумав, решил воспользоваться советом Серафимы Яковлевны лишь частично. Сказавшись председателю, он убрал документы в ящики стола и направился в райвоенкомат, рассчитывая, что там ему дадут какое-нибудь поручение. К счастью, в коридоре самого важного во время войны учреждения молодой человек нос к носу столкнулся с начальником первой части Алексеем Ивановичем, которого в военкомате за глаза называли трудоголиком - и было за что. Он и в рабочие дни и в выходные раньше двух-трех часов ночи из учреждения не уходил. И так - с самого начала войны. У него и внешний вид был соответственно тому, как он выкладывался; стройный и фигуристый, словно молодая девушка, талию, казалось, ладонями обхватить можно, хотя ему было уже далеко за сорок. А вот под глазами постоянно красовались темные круги. По нему сразу было видно, что ответственная работа - не мать родная. Зато все воинские документы в отделе Алексея Ивановича постоянно были, что называется, в полном ажуре. Разбуди начальника первой части среди ночи, и он без промедления доложит все, что требуется для отчета о выполнении любого циркуляра или для проведения очередной мобилизации... Но ведь за этими казенными словами были человеческие души - живые и, смилуйся, Боже, мертвые, те, кто никогда не вернется к родному крову. Алексей не раз был свидетелем того, как начальник первой части разговаривал с родичами мобилизованных на войну. Придет, бывало, к нему женщина, уже в летах, со скорбным выражением лица, с сухим блеском глаз, которыми со времени получения похоронки уже выплаканы все слезы... Алексей Иванович обязательно встанет, проведет посетительницу до стула у своего стола, справится о здоровье, о семейных делах, о нуждах.

Потом, когда с челобитчицей наладится душевное взаиморасположение, Алексей Иванович, глядя женщине прямо в глаза, постарается в мягких выражениях убедить ее, что государство в лице районных органов обязательно позаботится о ней и ее семье, поскольку ее хозяин - Алексей Иванович непременно назовет его имя и отчество - честно выполнил свой долг перед Родиной.

А что касается имен и отчеств военнообязанных, особенно семейных, прошедших через его руки, начальник хранил их в своей памяти не хуже счетно-аналитической машины, которые в те времена только-только входили в моду.

Если надо, Алексей Иванович, бывало, подробно растолкует посетительнице, к кому ей следует обратиться по тому или иному вопросу, и даже сам позвонит в нужное место, попросит о содействии. Молодому человеку, почти ежедневно общавшемуся на работе, да и вне ее, с женами и родителями солдат, приходилось слышать в адрес своего шефа много душевных слов признательности. Словом, Алексею сейчас было чему обрадоваться, когда начальник приветствовал его шутливо-радушным:

- А-а! Товарищ суворовец явился... Очень кстати. Пошли со мной.

Надо сказать, что полгода назад, когда Алешка стеснительным, оробелым пареньком впервые появился в дверях рабочей комнаты начальника первой части райвоенкомата, он до того стушевался, что даже слова не мог вымолвить. Он сначала не понимал, почему начальник называл его суворовцем, как именовались тогда воспитанники учрежденных властями школ для сирот героев войны. Потом только до него дошло - не мог же мужчина в летах, да при такой должности, обращаться к новому юному сотруднику по имени-отчеству.

А сейчас начальник первой части, как, оказалось, экстренно нуждался в писучей душе. По указанию свыше ему необходимо было в недельный срок составить новые алфавитные списки контингента военнообязанных запаса. Людей со стороны приглашать не разрешалось: данные, хранившиеся в сейфе, имели стратегическое значение.

...Шесть дней, в течение которых осиротевшему влюбленному пришлось трудиться по двенадцати часов в сутки, оказались для него чудо-бальзамом, исцелившим его от томительного недуга. Когда работа была закончена, Алексей Иванович встал, подошел к юноше, топтавшемуся у своего стола в ожидании дальнейших распоряжений, крепко, как равный равному, пожал ему руку и задушевным тоном проговорил:

- Ну, товарищ суворовец, спасибо тебе, великое, от лица службы и от меня лично... Без тебя я бы зашился и начальство, как говорил один мой знакомый - мордвин, сделало бы мне секир-башка...

Надо ли здесь распространяться о том, как тронули начинающего свою стезю трудягу слова старшего товарища!.. Юноша, кажется, сейчас впервые почувствовал, что он теперь на этом свете хоть чего-то да стоит. И это "что-то" явно значимая величина, раз сам начальник первой части райвоенкомата на всем протяжении их совместной работы держал себя с ним как с ровней. А главное - у молодого человека было сейчас такое настроение, что он был готов, как сказал поэт, "на труд, на подвиг и на смерть". Он знал, что эти слова принадлежат популярному в то время поэту Владимиру Маяковскому, который выражал ими готовность идти со своим народом до конца - в его борьбе за лучшую долю. А этому человеку Алексей верил и считал, что в этой своей вере он не одинок.

 

...Настало время, когда сердцем молодого сотрудника сельсовета и на работе, и дома стало все чаще овладевать беспокойное чувство, напоминающее переживания старательного школяра, все товарищи которого отправились помогать колхозу копать картошку, а его почему-то с собой не взяли, причем сделали это демонстративно. Иными словами, юношу мучило чувство вины, хотя он знал, что ничего предосудительного он не сделал и не замышлял - просто был не способен на такое.

Как человеку, достигшему совершеннолетия, ему не надо было напоминать, что теперь, когда многие его сверстники уже участвуют в боях, подвергаются смертельной опасности, он не имеет права отсиживаться в тылу, хотя Алексей Иванович, начальник первой части, и убеждал его, что и здесь кому-то надо трудиться. Статус тыловика не устраивал молодого человека уже потому, что он видел, какими глазами смотрели на него матери его одногодков, служивших в действующей армии.

День шел за днем, странное ощущение человека за бортом не покидало Алексея и что хуже всего - он понимал, что кричи-не кричи, спасательного круга ему не бросят, пока не наступит его черед. И хотя он чувствовал, что ему совестно перед Валей Светловой и ее подругами, которые теперь в отличие от их земляка живут по законам воинской дисциплины, предпринять что-либо, как оказалось, было не в его власти. Судя по сведениям, дошедшим до молодого человека окольным путем, дело было в том, что его шеф по линии райвоенкомата, Алексей Иванович Плотников, не решался лишиться кадра, без которого, как он объяснял райвоенкому, он сейчас, в разгар мобилизации, не может обойтись

Между тем капитан Плотников не мог не видеть, что его молодой помощник в последнее время стал нервничать и уже не раз просился зачислить то в одну команду, отправляемую на пересыльный пункт, то в другую. Неумолимое время шло, а капитан все колебался. И кто знает, сколько бы еще продлились эти колебания, если бы в райвоенкомат не пришла из области разнарядка на военнообязанных той категории, в которой числилась наша мятущаяся душа. Получилось так, что Алексей уже написал заявление с просьбой отправить его на службу в любую часть, как ему в сельсовет позвонил помощник райвоенкома и сообщил, что молодой человек включен в команду, направляемую в город Энск, в пункт формирования армейских служб.

 

 

назад	оглавление	далее