назад	Николай Волков. На вечном перепутье (оглавление)	далее

Глава двадцать шестая

Когда ревизор Сафонов впоследствии осмысливал итоги своей ревизии в Степнодольском райпотребсоюзе, которым руководил энергичный, находчивый и увлеченный своим делом человек, он не мог не сделать для себя важного вывода. Вывода о том, что кооперативная торговля могла бы надолго, если не навсегда, утвердиться в России. Но при одном непременном условии: если бы ей не мешали распоясавшиеся, своекорыстные местные князьки типа начальника районного отдела наркомата внутренних дел в Степнодольске Сутягина - милицейского, который к тому же был членом местного бюро правящей в то время партии.

К слову сказать, Алексей верил, что такого рода препоны партия и с ней весь народ в целом со временем преодолеют. Увы, политиком советский служащий Сафонов оказался никудышным. Ибо в России настало время, когда партия власти не могла эту власть удержать. Отчего и почему это произошло, Алексей не понимал, да и не старался понять. Он считал, что у него достаточно мороки и с работой, и со своей семьей: дочери-то все еще не были пристроены к делу, а здоровье супруженьки и родителей внушало все большее беспокойство, требовало всё больших забот.

 

Проснувшись рано утром в своем очередном временном прибежище в областном городе, Алексей почувствовал, что отлежал бок и основательно прозяб – видимо, хозяева жилища, которые приютили его, экономили дрова.

Правда, вскоре мысли калики перехожего остановились на его любимице - дочке Ирише. Она в этом году должна была закончить свою учебу в институте, которая родителю казалась бесконечной. Отец не виделся с ней уже около двух месяцев: то он был в отпуске, ездил домой, занимался там, как обычно в это время, огородными и другими. Хозяйственными делами, тогда как дочь проходила практику на заводе в соседней области. То она вернулась в институт, готовилась к экзаменам, а отца командировали в дальний райсоюз разбираться с очередной крупной растратой.

Сегодня Алексей решил: с дочерью надо повидаться немедленно и во что бы то ни стало, потому что он, любящий отец, безумно соскучился по теплому, стеснительному взгляду красивых карих глаз дочери, по ее умным, совсем взрослым рассуждениям. К тому же Веруня во время пребывания мужа дома наговорила ему о старшей дочери много такого, отчего у отца заныло сердце, будто их Ириша уже заневестилась и не только заимела молодого человека, но дело идет уже к тому, что вот-вот к свадьбе начинай готовиться. А это означало, что если сейчас отец хоть раз в месяц, от силы в два, мог видеть свою красавицу, полюбоваться на нее, словом перемолвиться, то скоро он и этой отрады лишится.

По дороге в институт, где училась дочь, в голову Алексея приходили какие-то странные мысли - то ли оттого, что он выспался ночью худо, то ли потому, что в последней командировке его угораздило столкнуться с главным бухгалтером райсоюза, который не имел никакого представления о цивилизованных отношениях между ревизором и ревизуемыми. Или нарочно хамил, чтобы сорвать ревизию.

А мысли Алексея-отца были на самом деле диковинными. Например, такая: любил ли он вообще своих чад? Если бы его спросил об этом кто-либо из посторонних, беднягу, наверное, покоробило бы: как это можно не любить своих кровный чад? Но с другой стороны, если спросить у своей совести, то в чем она должна выражаться, эта любовь? Если понимать это в расхожем смысле, то ответ вроде бы лежит на поверхности: быть чадолюбивым, значит заботиться о своих отпрысках, кормить, одевать, учить их, иными словами - воспитывать, ставить на ноги, выводить в люди... Ну, а если копнуть поглубже, задался папаша вопросом, признаться только самому себе, ФО кто все же из его наследников крепче прирос к его сердцу, кто был ему всех дороже? С очевидностью явствовало одно - это был тот ребенок, который становился постоянным источником маленьких родительских радостей и, само собой, больших огорчений, когда дитя что-то сказало, а тем паче что-то сделало не так, как хотелось бы. В семье Сафоновых таким ребенком была, конечно, Иришка. Отцу нравилось, когда дочь обращала на него смелый взгляд своих горящих ярких глаз. По мере того, как девочка взрослела, отец часто ловил себя на том, что откровенно любуется красиво очерченным ротиком дочурки с пухлыми губками. Пожалуй, нравилась отцу в Ирине и черта характера, которая развилась у нее в пору взросления, и которую он окрестил про себя "поперечностью". Выражалась она вот в чем. Когда дочь убеждалась, что в споре ей одержать верх доводами ума не удастся, она делала вид, что уступает. Однако, зная упрямый характер дочери, отец со временем стал догадываться: что-то здесь не так. Однажды ему удалось купить по знакомству модные дамские туфли на высоком каблуке. Ире они оказались впору, и она захотела покрасоваться в них в школе, перед одноклассницами. Мать воспротивилась, поскольку де в ее возрасте - дочь училась в девятом классе - высокие каблуки возбранялись по соображениям гигиены. Ира сначала настаивала на своем, ссылаясь на подружек, которые якобы ходят в школу в таких туфлях, но, видя, что мать непреклонна, уступила. Но от отца-то ей скрыть не удалось, как она демонстративно натянула на ноги свои неказистые будничные ботинки, а модную обновку, воспользовавшись тем, что мать вышла из горницы, тайком сунула в школьную сумку.

Такой же номер Ириша отколола, когда поступала в институт, будучи осведомленным о том, что дочь с трудом разбирается в премудростях математики и физики, отец посоветовал ей выбрать факультет полегче, например, тот, где готовят конструкторов машин для текстильной промышленности. Декан этого факультета уверял Алексея, что девушки осваивают эту профессию успешнее. Ирина сделала вид, что соглашается с отцом, и как ни странно, он на этот раз поверил ей.

Увы - не прошло и полгода, как с Алексеем случился конфуз: Ириша не пощадила и отца, которого, кажется, уважала, с мнением которого считалась. А узнал отец о плутовстве дочери так. В отдел к Алексею как-то заглянула Аля, дочка его шефа. О ней, Але, ревизор Сафонов знал, что она в свое время сдавала экзамены на тот же факультет, который он рекомендовал дочери.

- Можно поинтересоваться, - обратился Алексей к гостье, - как там дела у моей Ириши?

- Вы спрашиваете об Ире Сафоновой? - почему-то захотела уточнить девушка.

- Да, вы же с ней однокурсницы, не так ли?

- Но она на другом факультете - счетно-аналитических машин... Обманутый отец, кажется, на какое-то время потерял дар речи. Увидя, что Аля направляется к выходу, обескураженный отец последовал за ней. В коридоре девушка поведала бедолаге о подробностях. Да, той памятной осенью Ира действительно сдала документы на факультет, рекомендованный ей отцом, но проучилась она там всего-навсего лишь около месяца. Каким-то путем ей удалось перебраться на так называемый "счетмаш", то есть на отделение, где готовили специалистов по счетно-аналитическим машинам.

- Вы знаете, - доверительно сообщила девушка, слегка смутившись, - говорят, в этом ей помог один симпатичный молодой человек, который учится на этом отделении.

Алексей без труда догадался, о ком идет речь. Иру еще дома не раз видели вместе с одним пареньком-старшеклассником. Нашли они общий язык, по слухам, на копке свеклы в колхозе, когда Ира училась в девятом классе. Отец Ириши знал его. Более того, ему нравился этот скромный, стеснительный юноша, единственный сын в семье сельских учителей. Провожая иногда ученицу после школьных занятий домой, он ни разу не осмелился переступить порог ее родительского дома, а при случайных встречах с Алексеем на улице постоянно вежливо здоровался и, кажется, даже слегка краснел при этом.

Родителю девушки, естественно, иногда при таких встречах приходила в голову мысль - а что, со временем не плохая была бы пара для дочери. Хотя, зная своенравный характер своей старшенькой, Алексей желал бы для нее в мужья парня побойчее, посамостоятельней.

Каково же было смущение, а точнее сказать - замешательство Алексея, когда, подробно расспросив Алю, он догадался, что его любимица, его Ириша, водит теперь дружбу - увы!- не с Мишей Старостиным - так звали ее школьного товарища - а совсем с другим парнем, который приехал в институт откуда-то из глубинки России. Отец почувствовал, что ему претит мысль, якобы его дочь, такая умница, могла порвать с земляком, о котором она, еще учась в школе, всегда отзывалась с таким уважением.

...Застал отец свою студенточку на месте лишь при втором посещении общежития, причем, как оказалось, время выбрал не совсем удачно: она по установившейся у многих студентов привычке, отсидев шесть часов на лекциях, прилегла отдохнуть часик-другой, чтобы набраться сил для работы над дипломным проектом. Алексею было жаль будить притомившуюся студенточку. Он оставил на тумбочке у ее койки записочку - жду, мол, там-то - и вышел в скверик перед фасадом общежития. Присев на скамейку, он хотел было расслабиться, но сердце, вдруг защемив, воскресило в памяти тягостное чувство, которое овладело им во время прощания с Верой, когда он был дома в последний раз. Столько было с трудом скрываемой муки в ее глазах, сухих и отчужденных, такая усталость и безразличие ко всему сквозили в ее голосе, что Алексей и сейчас еще при воспоминании об этом испытывал смятение духа. На вопросы мужа супруженька либо отмалчивалась, либо со странным спокойствием начинала упрашивать его побыстрее уезжать, объясняя это непонятное для него пожелание тем, что в его отсутствие ей якобы легче собраться с мыслями. Алексей тогда верил и не верил жене, но петом он вдруг почувствовал себя так худо, что в голову ему пришла блажная мысль: надо попросить своего шефа, чтобы тот сочинил ему какое-нибудь трудное задание, скажем, поехать разобраться в каком-нибудь запутанном уголовном деле, чтобы, уйдя с головой в работу, избавиться от тревожных предчувствий, от наплыва мрачных мыслей, а главное - от сознания своего бессилия помочь супруженьке. Переживания Алексея усугубляла непостижимость состояния жены: он не понимал, что же в конце концов происходит с его бедной страдалицей… Тем более, что врачи в Кустаревской районной больнице в одни голос утверждали, что общее состояние их пациентки - вполне удовлетворительное.

...К счастью, Ира долго ждать себя не заставила. В простеньком застиранном халатике она вышла на крыльцо, сладко потянулась, отчего ветхая застежка халата на ее тугих девичьих грудях не выдержала, обнаружив снежную белизну ткани лифчика. Отец даже застыдился, поймав себя на том, что уставился на телесные прелести дочери нескромным взглядом, Ира понимающе улыбнулась, подходя к скамье. Приблизившись, поцеловала отца в щечку, после чего церемонно уселась рядом.

- Наверно, я и отдохнуть тебе как следует не дал? - не зная, с чего начать разговор, спросил Алексей.

- Ну, что ты, пап! - позевнув, весело возразила дочь. - После трех пар лекций наш брат - студент засыпает, едва коснувшись головой подушки, и отключается настолько основательно, что рядом хоть на гармони играй - ему до лампочки... Ты бы лучше порадовал свое чадо хорошей весточкой из дома. Надеюсь, маманя-то, когда ты приехал, хоть немного повеселела?

Чтобы не расстраивать дочь, отец деланно спокойным голосом ответил:

- Я бы сказал - самочувствие у мамы стабильное... К тому же в Кустарях мы с тобой разминулись во времени всего в пределах недели, не больше, что за такой короткий срок могло измениться, если ей неможется уже вон сколько... Ты лучше скажи - маманя тебе, когда ты была дома, на что-нибудь жаловалась?

- В том-то и дело, что нет! А тебе, пап, не кажется, что если бы она сделала над собой усилие, выговорилась от души, она почувствовала бы себя гораздо легче?

Алексей, поразмыслив, решил посоветоваться с дочерью: как-никак они ведь самые слизкие маме люди. Кто, как не они, обязаны помочь ей. Только вот чем?

- Мне кажется, - нерешительно проговорила Ира, - тебе надо было перевестись на работу домой, в Кустари, чтобы мама всегда была на глазах.

- Так я же не раз предлагал ей этот вариант. Только она всегда отвергала его...

- Может, она делала это из гордости? Ты, пап, обмозгуй это на досуге.

По поведению дочери Алексей заключил, что общество отца ей наскучило. А может, она и спешила куда-то. Отцу же не терпелось расспросить дочь-невесту об ее новой пассии, вот он и решил схитрить.

- А ты, Иришь, в деньгах не нуждаешься? Я могу у себя на работе попросить аванс.

- Нет, пока не надо, пап. Нам на днях выдадут стипендию.

И дочь подобрала ноги, готовясь встать со скамьи. Отцу ничего не оставалось, как пойти ва-банк. Он накрыл своей ладонью руку дочери, лежавшую у нее на колене и доверительным голосом проговорил:

- А я, Ириш, прошлый раз, когда уходил от тебя, случайно с твоим однокурсником, Валерием, нос к носу столкнулся. Он посмотрел на меня, но почему-то даже не поздоровался. Даже глаза отвел.

Сказал это родитель и сразу же раскаялся, потому что жалко ему стало свою дочерь. Та сначала, как выслушала отца, побледнела, потом на щеках ее вспыхнул румянец, да такой жаркий, что впору диву даться. "Ну вот, здрасьте вам, - пронеслось у отца в голове. И надо же мне было лезть в душу девы, которой уже замуж пора..."

Однако, как родитель и ожидал, дочь быстро справилась с собой и даже нашла в себе мужество насмешливо осведомиться:

- Ну и как он тебе? В зятья подойдет? Кстати, а как ты узнал его имя и вообще? Скорее всего, насплетничал кто-нибудь?

Родитель деликатно промолчал. Не мог же он признаться дочери, что обо всем интересующем его, в том числе об имени и внешности облюбованного ею молодого человека, он расспросил свою новую знакомую - Алю, а юношу с описанными ею чертами ему не раз приходилось видеть выходящим из общежития, когда он посещал Ирину.

- Ладно, не будем больше об этом, раз тебе такие разговоры неприятны... Только ведь у вас скоро будет распределение студентов по местам их будущей работы. Потому-то родители и озабочены так вопросом, по какому пути пойдет личная жизнь их кровного дитяти, иди, может быть, у тебя на этот счет свое особое мнение?

А дочь тем временем уже взяла себя в руки. Она хлопнула отца ладошкой по плечу и тихонько рассмеялась:

- Пап! Пощадил бы ты хоть мою девичью стыдливость!..

И сама тут же невольно осрамила это свое деликатное достоинство:

- Я ведь до сих пор еще невинная хожу...

После этого разговор отца с дочерью пошел раскованней, откровенней. Ира стала рассказывать, как она "испытывала" Валерия, его чувство к себе, как преднамеренно вызывала его порой на ссоры и даже прогоняла несколько раз из своего женского общежития...

- А он, бедняга, - с легким удивлением повествовала дочь-невеста, - все мои капризы принимает как должное, все обиды старается обернуть в шутку, а главное - никогда не теряет своего мужского достоинства.

"Потому-то, наверное, ты и остановила свой выбор именно на нем, на Валерии" - подумал отец, а вслух сказал:

- Ириш, а ты не боишься, что упустишь голубка? Разъедетесь по разным городам, и он на новом месте присмотрит себе другую голубку.

- Ну, что ты, папа! - посерьезнев, возразила дочь. - Валерий не из таких. Он мне без конца напоминает - чтобы, дескать, нас не разлучили, надо, если он мне не противен, добиваться, чтобы нас распределили в одно место. А для этого, мол, лучше всего заблаговременно пойти в ЗАГС, расписаться.

- Послушай, - прервал ее отец, - ты так и не сказала - любишь ты его, Валерия-то или как?

- Пап! - недовольная тем, что отец беззастенчиво вторгается в ее святая святых, а главное - хочет выведать у нее то, в чем она и сама-то путем еще не разобралась, не выдержала, с обидой в голосе осадила отца, - а ты был уверен, что мама любила тебя, когда давала свое согласие на ваш брак?

Вопрос оказался для отца не из простых. В самом деле - ответ он утвердительно, дочь непременно засомневается, спросит, откуда, мол, ты это знаешь? А отделаться неопределенным "не знаю" означало поставить себя в неловкое положение перед своим чадом, чего не позволяла сделать родительская амбиция.

Алексей вспомнил: раза два на протяжении своей супружеской жизни он по ночам, когда супруги маялись бессонницей, отваживался задать Веруне этот вопрос, который казался вопрошающему таким простым. Увы, каждый раз он наталкивался либо на глухое молчание, либо на сердитую отповедь жены: "Спи, полуночник, и не мешай людям отдыхать. Или хочешь, чтобы я завтра пошла на работу с больной головой?"

И только когда муж накопил какой-никакой опыт супружеской жизни, он понял, что представлявшееся таким простым для вопрошающего, для вынужденного отвечать могло оказаться не только оскорбительным, но и каверзным, затрагивающим честь, само достоинство человека. Этот вывод Алексея недавно подтвердила сама Вера. Чувствуя постоянную усталость и недомогание, супруга как-то после ужина, напомнив мужу об его ночных "допросах", с неприкрытой печалью во взоре упрекнула его:

- Или тебе было мало того, что я прожила с тобой век и ни разу даже не намекнула на твои лихие обиды, на равнодушие к моим страданиям?

Какие обиды супруженька имела в виду, она объяснять не стала. Муж был рад уже тому, что Веруня тут же милостиво переменила тему нелегкой беседы.

...Больше Алексей в разговорах с дочерью тему о чувствах не поднимал. Ушел он в тот раз от Иры в уверенности, что свою судьбу она в состоянии определить сама. Если уже не сделала этого. А раз так, то с его стороны будет благоразумнее не мешать ей.

Расставаясь, отец с дочерью условились, что если она и ее избранник решат соблюсти обычай - сыграть свадьбу, то Ира заранее поставит в известность родителей: надо же будет заблаговременно вступить в контакт с родителями жениха, условиться о месте проведения торжества, сделать необходимые приготовления, словом, постараться, чтобы все получилось как у людей...

Очередная побывка дома ознаменовалась у ревизора Сафонова, как он и ожидал, теплым родительским общением со своей младшенькой, Лидочкой.

Отец к описываемому периоду успел уже разменять последний перед выходом на пенсию, шестой десяток лет. Несмотря на кочевой образ жизни, а может, именно поэтому чувствовал себя маститый труженик потребкооперации вполне сносно, даже нагулял небольшой жирок на животе. Но этим, как он иронически выражался соцнакоплением", ревизор считал себя обязанным влиянию наследственности, поскольку его маманя, несмотря на умеренность ее питания и старческие недуги, худенькой, насколько он помнил, никогда не была.

Веруня приезду благоверного была и рада, и не рада. Ее постоянное недомогание на время смилостивилось над ней, она относительно спокойно провела ночь. К тому же последние дни ей пришлось изрядно посуетиться у печи, и она была даже рада этому, поскольку в избе было довольно прохладно: престарелый свекор не всегда успевал наколоть достаточной порции дров. Собственно, заготовку топлива и держал в голове Алексей, когда обдумывал поездку домой.

А еще ему, отцу семейства, очень хотелось увидеться со своей младшенькой, Людой, с которой он не общался с конца лета, когда дочь, воспользовавшись каникулами, усиленно готовилась к сдаче экзаменов в заочном педагогическом институте.

На работу Людмила год назад, после сдачи вступительных экзаменов в институт, устроилась не совсем удачно. В школах районного центра свободных мест тогда не оказалось, пришлось принять предложение заведующего районо - поехать преподавать английский язык в неполной средней школе в деревне с экзотическим названием Долгая лощина, до которой от Кустарей было больше трех часов ходьбы. О регулярном сообщении между райцентром и глубинными населенными пунктами в то время даже и не мечтали.

...Люда, одетая в теплое зимнее пальто и повязанная шалью, открыла калитку и вошла в нее, когда Алексей дочищал пространство у ворот двора, на которое за ночь намело большой сугроб свежего снега.

Увидев отца, она стремительно шагнула навстречу ему, прижалась щекой к груди родителя, одетого в телогрейку, полученную добрый десяток лет назад по месту работы в качестве спецодежды.

- Папуля! - только и смогла вымолвить любимица отца.

Алексей отбросил лопату, бережно обнял свое чадо. Через минуту, отстранив Люду, внимательно посмотрел ей в лицо.

- Слушай, дочка, а ты похорошела. Видать в деревне-то воздух здоровей, чем в Кустарях...

- Ну, папка, ты скажешь тоже... За те два месяца, что мы не виделись, я нисколечко не изменилась. Только на морозе щеки у меня, наверно, порозовели, а ты уж наговорил Бог знает что.

- Может, ты и права, не обессудь. Ступай пока в хату, отогрейся, отдохни. А я вот со снегом управлюсь, тогда ты нам расскажешь, как у тебя дела, добре?

...Младшая дочь у Сафоновых удалась ни в мать, ни в отца. Если, как утверждали родственники, у Гены был подбородок матери, а у Иры - батин лоб, то Людмила даже цветом волос отличалась от обоих родителей. Она оказалась светловолосой, почти блондинкой, тогда как у Веры в девичестве волосы были темнокаштановые, а у Алексея светлорусые. Бабка Степанида Ивановна категорически утверждала, что по своей прическе Людмила - "вылитая бабуля в молодости" Между прочим "блондинистость", как это называла сама Люда, удачно сочеталась у нее с цветом лица, не очень яркого, но такого, когда о девушке говорят: "А она - миленькая".

Впрочем, словеса "яркость", "броскость" на взгляд Алексея были придуманы явно не для русской красоты. Вот когда скажут: "А эта молодайка определенно может нравиться... Даже очень!" - такое изречение звучит по-нашенски, по-расейски.

Когда глава семейства, управившись с делами во дворе, зашел в избу, его жена и дочь, расположившись за столом на кухне, о чем-то оживленно беседовали. Петр Кузьмич и Степанида Ивановна, по-видимому, после обеда прилегли в своем приделе немного отдохнуть. Вера, увидев входящего мужа, пригласила его к столу.

- Отец, садись чай с нами пить, - сказала она. Алексей не спеша разделся, помыл под умывальником руки.

- О чем разговор? - спросил он, наливая себе полстакана заварки. За двадцать лет разъездной работы любитель крепкого чая так и не привык к едва забуренному, безвкусному общепитовскому пойлу.

- Да вот, - сочувственно пояснила супруга, - дочь наша на своего школьного завуча жалуется...

- А чего эта старая галоша на моих уроках в школе к каждому пустяку придирается?.. - вскинулась было дочь, начинающая учительница.

- Дочка, дочка! - спокойно, но строго осадил ее отец. - Держи нервы в кулаке! Поделиться неприятностью хочешь - поделись. Авось советом поможем, до сведения начальства жалобу доведем, если потребуется... А шумом-то разве что только мух распугаешь.

Как оказалось, завучем в школе, где трудилась Люда, была старая дева или, как ее за глаза величали коллеги - "наша заслуженная бобылиха". Дело она свое знала, колесо учебного процесса в заведении крутилось без скрипа, только вот к некоторым членам коллектива она порой относилась несправедливо. В частности, Людмиле она составила расписание уроков очень неудобно, с большими "окнами": если в день приходилось давать, например, два урока, то один оказывался в начале учебного времени, а другой, как правило, завершал его время между ними - это любой учитель скажет - тянется словно в тюрьме. Потому что из школы не уйдешь, не положено, а заниматься выполнением заданий заочного института бобылиха почему-то категорически запрещала. Людмила считала, что завуч относится к ней пристрастно. К тому же в школе поговаривали, что у бобылихи есть племянница, которая заканчивает институт иностранных языков, и Екатерина Семеновна - так звали завуча - берегла вакансию для нее. Выходит, получалось так, что, не ведая о том ни сном, ни духом, дева навредила людям, может быть таким же невезучим, как и она сама.

- Ну и пусть! - закончила Люда свою невеселую исповедь. Все равно мне в этом медвежьем углу не работать, у них в школе все учителя - местные, чужаку, ненароком затесавшемуся в их среду, беззастенчиво говорят колкости. И ученики это чувствуют, на уроках дерзят, и вообще дисциплина в школе - как в колхозе, где нет настоящего хозяина.

...Ночью, в постели, отец с матерью, посоветовавшись, пришли к единодушному выводу: надо подумать, как помочь Люде перебраться в Кустари, пусть пока даже на неблагоприятных условиях. Судя по откровениям дочери, специальность педагога ей по душе. Значит, родители должны помочь своему кровному дитяти устроиться на работу так, чтобы она закончила институт без помех.

Решение пришло в голову Алексея утром, когда мозг был освежен здоровым сном. Он облегченно вздохнул, вспомнив о своем добром наставнике в годы юности - бывшем директоре кустаревской средней школы Петре Ефимовиче Мазневе.

- Верунь, - спросил глава семейства из постели у жены, которая, стоя перед зеркалом, приводила в порядок свои сильно поседевшие волосы, - ты не знаешь, как сейчас поживает Петр Ефимыч, бывший директор нашей средней школы?

- Ну, как... Наверно, как все пенсионера. Правда, про него и не подумаешь, что он находится на заслуженном отдыхе, я часто вижу, как он по утрам спешит в школу. Говорят, он ведет там какие-то кружки... А что это ты о нем вспомнил?

- Надо, Верунь, надо... Я, пока ты завтрак готовишь, сбегаю к нему... по старой памяти.

...Как оказалось, маститый деятель народного образования тоже не забыл своего бывшего подопечного. Шутливо упрекнул только измотавшегося по командировкам чиновника за то, что тот почему-то забыл к нему дорогу.

Алексей, конечно, смутился, почувствовал, что не знает, куда деваться со стыда, начал что-то бормотать в свое оправдание.

- Ладно, ладно... - похлопал его хозяин дома по плечу. - Дома, перед хозяйкой будешь оправдываться. Выкладывай лучше, зачем пожаловал.

- Да вот, Петр Ефимыч, не знаем с женой, куда Людмилу пристроить, младшенькую нашу...

И отец кратко изложил суть дела.

- Говоришь, она английский учит? - задумчиво проговорил бывший директор школы. - Это как раз то, что нам скоро надо будет. Только почему же она сразу к нам не пришла, в какую-то забытую Богом Долгую лощину подалась? Ведь наша преподавательница иностранного языка как раз дорабатывает последний год перед пенсией. Так что пусть ваша дочка подает заявление. Я поговорю с заведующим районо. Оформим Люду пока педагогом в группу продленного дня, а с будущего учебного года переведем на работу по специальности. Такой вариант вас устроит?

Домой заботливый отец шел, будучи непривычно растроганным теплым приемом, оказанным ему бывшим директором школы. Припомнилось, как он, Петр Ефимыч, принимал горячее участие и в его, Алексея, судьбе, когда он вернулся с фронта домой, неприкаянный и растерянный от незнания, куда приклонить бесталанную головушку. А больше всего бедолагу мучила мысль, как же это его угораздило носить в своей Душе глубочайшее уважение к благоволившему к его персоне человеку и ни разу не высказать ему этого? "С инертной Душой родила меня маманя на Божий свет!" - жестко заключил он.

 

В эту побывку дома, перед самым ее концом, у Алексея состоялась беседа с сыном, вернувшимся с дежурства на сельском радиоузле. Геннадий с воодушевлением рассказывал о том, как ему удалось отыскать неисправность в аппаратуре, над определением причин которой их заведующий и они, два техника, бились до этого целую неделю.

Отцу только бы радоваться увлеченности сына, однако от его внимательного ока родителя не могли в высказываниях сына ускользнуть нотки какой-то не то отрешенности от забот мира сего, не то разочарования в деле, которым он когда-то с таким азартом начал заниматься.

Отцу тогда надо было бы поговорить с сыном, выведать у него в доброжелательной беседе с глазу на глаз, чем он сейчас дышит, какие строит планы на будущее. Однако наутро ему, ревизору, надо было отправляться к месту работы, в областной город. А потом за служебными заботами и другими делами он забыл о своих подспудных опасениях за сына. А зря. Как покажут дальнейшие события, сын ревизора был далек от того, чтобы окончательно определить свое место в жизни...

 

Осень в том, памятном ревизору Сафонову году пожаловала в Кустари необычно рано. Чуть ли не с последней декады августа зарядили бесконечные, нудные дожди, солнце неделями не выглядывало из-за сплошной серой пелены туч. В комнатах дома Сафоновых сделалось пасмурно, в воздухе чувствовалась сырость. Хорошо хоть, что у веры теперь была помощница, Люда, которая, придя из школы, где она с начала нового учебного года работала преподавательницей, одевала заношенную отцовскую телогрейку, шла в сарай за дровами.

Особенно тяжело в эту пору года было бабуле, Степаниде Ивановне.

- Будучи не очень крепкого телосложения, часто прихварывающая, она в последнее время сильно исхудала. С постели вставала очень редко, передвигалась по кухне, перебирая слабыми, морщинистыми руками по стене. В последний приезд сына маманя жаловалась, что ей не хватает воздуха. Врачи признали у нее эмфизему легких.

Не взирая на то, что со двора несло холодом и сыростью, она просила домашних время от времени открывать на кухне входную дверь, пособить ей одеться потеплей и сесть в дверном проеме на низенькую скамеечку. Поскольку старушку душил кашель с тягучими мокротами, перед больной ставили черепок с золой, которая долженствовала служить чем-то вроде дезинфицирующего средства.

...Такую картину наблюдать тяжело, даже если увидишь ее случайно, мельком. В памяти же, в восприимчивой Душе Алексея она запечатлелась на весь остаток его жизни. И не диво, потому что невезучий сын Степаниды Ивановны получил весточку об ее кончине лишь через неделю после ее похорон. Как потом оказалось, секретарша отдела, в котором работал ревизор, отправила телеграмму от Петра Кузьмича, извещавшего сынулю-ревизора о том, что маманя отошла в мир иной, не по тому адресу.

Скорбную для него новость Алексей узнал, только вернувшись в облпотребсоюз из очередной командировки. И услышал он ее из уст коллеги-ревизора, который по счастливой случайности делал в то время ревизию в Кустарях и которому завторг тамошнего райсоюза по имени Алла наказала непременно оповестить осиротевшего бродяжку.

Когда Алексей на подвернувшемся грузовике добрался до своего родимого гнезда, там уже справляли по усопшей девятидневную тризну. Отчаяние осиротевшего сына, хотя он и достиг уже солидного возраста, было настолько велико, что он, полуобезумев, со слезами на глазах умолял отца, Петра Кузьмича, позволить ему раскопать могилу, чтобы, как он, по-видимому, уже находясь в состоянии, близком к бреду, не переставал твердить, "хоть одним глазком увидеть в последний раз дорогие черты родного лица..."

 

Как и многие его коллеги в отделе, Алексей время от времени подавал заявления в свой профсоюз с просьбой предоставить ему путевку в санаторий или хотя бы в дом отдыха. Но поскольку желающих отдохнуть за казенный счет от суматошного быта в перенаселенных коммуналках, как называли в то время ЖЭКовские квартиры, а заодно и подлечиться, было много, а путевок обкому союза работников потребкооперации, по выражению его председателя, выделяли через год по чайной ложке, то Алексей, как рядовой работник, оказывался со своей просьбой, как правило, на бобах, к чести его сказать, он из-за этого обид на судьбу, а тем более на профсоюз не держал. Более того - радовался втайне, получая отказ. Еще бы! Побыть хоть раз в году на волях с женой, а та, как он не раз убеждался в этом, была радехонька возможности переложить хоть временно семейные заботы на плечи законного супруга, который, по ее мнению, самочинно избрав себе какой-то полубродяжий образ жизни, совсем отбивался от дома - это ли не хабар!

...Как это всегда бывало в подобных случаях, лицо Веруни засветилось радостью, когда глава семейства, поднявшись на родное крыльцо и войдя в кухню, поставил дорожный, видавший виды чемоданчик к русской печке и торжественно провозгласил:

- Я прибыл в этот дом на постой. Буду целый месяц мозолить вам глаза...

Вера на соленую шутку благоверного не обиделась. Да и до обиды ли тут! Муженек расцеловал свою лучшую половину так горячо, как, наверное, и в молодости не удосуживался.

Отпуск, к счастью, пришелся на сентябрь - для Алексея любимое время года. Как вольготно дышалось свежим утром где-то на грани между знойным летом и промозглой осенью. С каким удовольствием работалось на родном огороде! Тем более что картофель в том году дал урожай, какого Сафоновы давненько не видывали. Алексею весной повезло: он купил по случаю в одном из районных хозмагов какого-то очень эффективного удобрения. Для истощенной, высосанной корнями растений почвы огорода оно оказалось как некий бальзам для солдатских ран. Приезжая в летнее время урывками домой, Алексей не мог налюбоваться на пышную ботву свеклы, моркови, огурцов, ну, а в первую очередь, конечно, картофеля - "второго хлеба", который для россиян в те времена частенько становился первым.

В одно из воскресений Алексей с сыном Геннадием убирали урожай. Гена хотел было пойти на рыбалку - они с шефом радиоузла, где юноша работал, уже и червей с вечера накопали, но отец отговорил сынулю, поскольку метеоцентр посулил на предстоящий день вёдро, а сентябрь огородников погожими днями не очень-то балует... Мать семейства, Веруня, с утра тоже пришла помочь, но супруг посмотрел, как ее пошатывает, когда она несет полведерник с картошкой к площадке для сушки, подошел к ней, освободил от ноши и сочувственно проговорил:

- Верунь, иди домой, выпей лекарство и полежи. Мы с Геной до вечера вполне управимся.

И проводил супруженьку до крыльца. Поднявшись по ступенькам, Вера обернулась, недовольно посмотрела на мужа, сочла нужным выговорить ему:

- Не ходи ты за мной тенью... Не стыдно тебе - сына одного оставил?

Алексей как мог, успокоил жену и, вернувшись к делянке, где без передышек орудовал лопатой сынуля, стал с удовольствием подлаживаться к нему.

Вскоре, управившись с покупкой продуктов на базаре, на подмогу мужчинам подоспела Люда. Она с первого сентября перешла на работу в Кустаревскую среднюю школу.

- Ну, как, - спросил ее отец, - пришлась тебе новая работа по душе?

- Так я еще не успела присмотреться, как следует... По-моему, скучища смертная. Ходи да смотри, чтобы малявки не балбесничали.

- А малявки - это кто? - не понял Алексей.

- Так я же с отстающими младшеклассниками занимаюсь...

- Ну, ты особенно-то не переживай. Многие учителя с этого начинали.

Люда фыркнула:

- Больно мне надо - переживать! Я им задание дам - какое-нибудь упражнение выполнить, а сама сажусь за контрольную работу для своего института. У меня же осенняя сессия на носу.

Алексей уже слышал от Веры, что за их младшей дочерью ухаживает бывший одноклассник Николай, что работает он шофером в совхозе. Отец вспомнил – с ним приходилось и встречаться на улицах села. Впечатление молодой человек производил благоприятное - видать, парень серьезный, самостоятельный. Сейчас отца разбирало любопытство - выпытать у Люды, что у них с парнем - серьезно или пока в волнах? Еле вымучил формулировку вопроса, которая показалась ему наиболее безобидной:

- Слышь, дочк... А мы с маманей сватов ждем. Иль пока не надо? Люда, выбиравшая картофелины из вывороченного корня, резким движением выпрямилась, посмотрела на отца с выражением, будто ее застигли на каком-то неприличном занятии и выпалила:

- Папка! А ты малость не того? - дочь повертела пальцем у лба. Вспомнив, что палец выпачкан в земле, Люда быстро отвела руку от лица.

- Ну, отец, ты даешь, - только и могла она выговорить, успокаиваясь и принимаясь снова за работу.

- А что? - с невинным видом возразил родитель. - Все девушки когда-нибудь выходят замуж. Это нормально.

- Когда-нибудь и я нормально выйду, - примирительным тоном ответила дочь. - А сейчас давай не будем об этом. Лады?

По словам супруги, Люда вела себя по отношению к Николаю как-то неучтиво, если не сказать - грубо: отвечала на его вопросы, вобщем-то невинные, отрывисто, с насмешками, порой даже резко обрывая его. Почти на все его предложения - пойти погулять, потанцевать - не раздумывая, отвечала отказом.

Впрочем, в последнее время в отношении невесты к молодому человеку стали обозначаться некие сдвиги. В один из выходных, например, когда Николай принес цветы, Люда приказала ему:

- Положь на стол! - и взяв из посудного шкафа вазу, выдала на-гора следующее категорическое повеление:

- Поди на кухню, налей воды. Принесешь сюда, поставь цветы. Алексей, наказнившись на то, как его младшая помыкает своим женихом, невольно подумал: не надо быть семи дядей во лбу, чтобы догадаться, что свадьба не за горами, хочешь-не хочешь, надо исподволь готовиться к ней.

 

На следующий день после уборки урожая картофеля и других овощей на приусадебном участке Веру, по ее словам, отпустило, она с аппетитом позавтракала и после небольшого отдыха, воспользовавшись тем, что ей на работе дали отгул, предложила супругу прогуляться в ближнюю рощу за околицей села.

- Сотрудницы в райсоюзе, - уверяла жена, - рассказывают, будто в низинках появились первые осенние маслята. Может, наберем немного - мне что-то так захотелось жареных грибов. А главное, надо подышать свежим воздухом, после этого всегда чувствуешь себя здоровее.

И, правда, когда супруги, нагулявшись, вернулись домой, хотя грибной трофей у них оказался куда как скромным, Веруня оживилась, на щечках заиграл румянец. Она даже позволила себе выпить рюмочку домашней настойки. И что было для Алексея как супруга настоящим счастьем, женушка в ту ночь постелила себе постель в супружеской кровати.

- Я хочу сегодня уснуть в обнимку с отцом моих детей. Ты не возражаешь? - немного смущаясь, с улыбкой поведала она благоверному.

Еще бы - мужчине, как говорится, в соку, да возражать против такой поблажки! Знала бы Веруня, каких усилий стоило ее муженьку приохотить себя к спартанскому - в смысле интимных отношений - образу жизни... Ибо его законная жена уже с полгода как стала почивать отдельно от своего мужчины. После того, как свекровка отошла в мир иной, она перенесла свою постель в пристройку родителей, поскольку Петр Кузьмич освоил свой ночлег на лежанке большой русской печи в кухне. "На теплых кирпичах стариковские мослы чувствуют себя куда как вольготно" - уверял он своих домашних.

Хоть это и было для постороннего взгляда, по-видимому, несколько странно, только Алексей особых опасений из-за участившихся в последнее время недомоганий своей супруженьки не испытывал. Потому, наверное, что она продолжала регулярно выходить на работу в свой райсоюз, хватало у нее сил и на то, чтобы поддерживать в доме сносный порядок. А что Вера порой не подпускала к себе мужа, то из бесед со своими одногодками в оргревизионном отделе он знал, что им эта печаль не в новость. Один из них прямо заявил ему:

- А что ты хочешь? Здоровье людей на земле по данным статистики изменяется в последнее время по нисходящей кривой...

В басню о кривой ревизор Сафонов не верил. Он скоро стал забывать о ней, тем более что Веруня, проявляя заботу о муже, в один из первых дней его отпуска, за обедом, как бы между прочим преддожила ему:

- Леш, послушай, поскольку тебе в отпуске некуда девать себя, ты не хотел бы немного развлечься, скажем, попутешествовать по Волге? В профкоме райсоюза есть путевка на теплоход "Юрий Гагарин! Маршрут Москва-Астрахань. И совсем недорого - чуть побольше моей недельной зарплаты.

Такое предложение оказалось для Алексея до того неожиданным, что ложка супа, которую он именно в этот момент опрокинул в рот, чуть было не застряла у него в дыхательном горле. Собственно, не сама ложка, конечно, а суп, которым глава семейства поперхнулся, а после этого закашлялся так, что Веруне пришлось хлопать его ладонью по загорбку до тех пор, пока он не отошел.

А получилось так потому, что Алексея – неукротимая его душа! - как раз в этот отрезок времени одолевали неотвязные мысли об его ранней и, наверное, пожизненной присухе Валентине Светловой, бывшей однокласснице. Хотя он видел свою роковую любовь в последний раз более трех десятков лет назад, когда она приехала домой с одного из фронтов той страшной войны, чтобы разрешиться от бремени, но с тех пор безнадежно влюбленный вряд ли мог бы отыскать в своей памяти хотя бы один месяц, когда перед его мысленным взором не вставал бы время от времени боготворимый им милый образ.

Так было и на этот раз. Причем воскрешению в памяти дорогого Алексею лица споспешествовало то обстоятельство, что перед этим у бедняги состоялась случайная встреча с бывшей закадычной подругой Вали - Тосей Ступиной, которая в школьные годы была их общей с Валей одноклассницей.

А встретились Алексей и Тося при таких обстоятельствах. В один из первых дней пребывания в Кустарях отпускник Сафонов совершал утренний моцион по улице, на которой жила Тося - Антонина Петровна, тихая, скромная девочка в школе и солидная, добропорядочная старая дева с твердым характером и легким налетом замкнутости впоследствии.

И надо же было такому случиться, что отбившийся от родного села кустаревец подошел к дому Тоси как раз в тот момент, когда она выходила из калитки своего двора, наверное, чтобы посидеть на скамеечке под окнами своей горницы, подышать вольным воздухом.

Со своей бывшей одноклассницей, которая, по всей вероятности из-за своей неумеренной скромности, так и не вышла замуж, Алексей всегда считал за честь поддерживать самые теплые приятельские отношения. Ему нравилось разговаривать с этой серьезной, рассудительной представительницей женской половины населения Кустарей, тем более что она не считала нужным подавлять в себе чувство симпатии к своему бывшему однокласснику - симпатии, которую старая дева, правда, никогда не выражала словами, скорее всего по той простой причине, что считала это нескромным.

- Привет тебе... - сказала Тося, поздоровавшись. - А от кого, думаю, имя называть излишне.

Что тут Антонина была права, доказательства не требовалось. Поскольку то, что Тося Ступина и Валя Светлова - юношеская любовь Алешки - были задушевными подружками, знал весь класс.

- Где она теперь, наша разбитная Валентина? - не мог не полюбопытствовать Алексей. - Как ее дела, как здоровье?

- С мужем она разошлась... - как бы стараясь выпятить именно этот пункт биографии своей подружки, с хитроватой улыбкой поведала Антонина Петровна. - Живет в Тольятти - знаешь, наверно, есть такой город на Волге. Сынуля ее окончил военное училище, служит где-то. Если хочешь - принесу письмо Вали. Почитаешь - авось, молодость вспомнишь...

- Ну, это как-то неудобно, ведь у вас могут быть свои, женские секреты... - как бы размышляя вслух, проговорил Алексей. - Вот бы разве что взять адресок... Чтобы в кои-то веки черкануть пару-другую строк нашей бывшей славной однокласснице, уделить ей товарищеское внимание.

- Товарищеское... - рассеянно, не без разочарования, повторила Тося. - Что ж, и на том Бог спасет, как говорится...

И старая дева не посчитала за труд, сходила домой и принесла не только адрес и номер домашнего телефона Вали, но и памятку - каким поездом можно добраться до города, в котором она живет.

Так у Алексея Сафонова, отца троих детей, появился новый любимый конек, новая присуха. Ему вдруг страстно захотелось добраться до чужедальнего города и хоть на улице да увидеться со своей самой беспокойной, самой долговечной любовью, с чуть ли не боготворимой им Валечкой, чтобы проверить, живет ли еще в нем то непорочное, греющее душу чувство.

Получив из рук жены путевку, отпускник начал действовать согласно составленному им в голове плану. Первым делом направил в Москву, в пароходство, телеграмму с оплаченным ответом: "Прошу сообщить дату прибытия теплохода "Юрий Гагарин" в порт Тольятти. Потом заказал на ближайшей станции - Гудково - железнодорожный билет до города на Волге, где он намеревался после свидания взойти на борт теплохода, на который жена купила ему путевку.

Оставалась довольно щекотливая проблема: как предупредить о вояже-визите свою недосягаемую любовь - свет-Валентину. Ведь не заявишься же к ней просто так, с бухты-барахты: Здрасьте, мол, я - ваш дядя! Да и дома ее можешь не застать - что помешает ей именно в это время взять отпуск и уехать куда-нибудь.

Как ни тяжко было Алексею кривить душой перед супруженькой, он, чтобы упасти себя от всеслышащих досужих ушей, решился-таки поехать в соседний городок Черемное, на тамошний телефонный узел. Предлог он для Веруни придумал - будто ему надо вручить тамошнему председателю райсоюза послание своего областного начальства.

Правда, муженек, отец троих детей, не думал, что его затея - увидеться со своей первой любовью, к тому же побывавшей замужем, такая уж греховная. Ну, встретятся они, побеседуют, повспоминают о своих юношеских мечтаниях, потужат о своих не сбывшихся надеждах. Как знать, может, наказнившись на теперешнюю, скорее всего, изрядно постаревшую Валентину, пожизненно, причем безнадежно, влюбленный обретет, наконец, какое-никакое облегчение. То, что подспудно ему не терпелось проверить, живо ли еще его былое неодолимое тяготение к Вале, Алексей как бы сбрасывал со счетов.

На переговорном пункте в Черемном бедолаге пришлось, выражаясь по-старинному, пережить адовы муки, просидев в ожидании, пока его свяжут с абонентом, битых три часа. Теряя терпение, он уже готов был сорваться в паническое бегство на все четыре стороны, когда телефонистка назвала заказанный им город, вбежав в кабину и сорвав с крюка трубку, Алексей прокричал:

- Валюш, это ты?

- Да... А кто спрашивает?

- Я, Алексей...

- Какой Алексей?

Рыцарь негасимой любви растерялся, потом ему стало обидно: вот-те на! Он бережет нежное чувство к землячке чуть ли не как святыню, во всяком случае, по голосу узнал ее с первого звука, а она воспринимает его как чужака... В сердце его заговорила обида, а может даже и неприязнь. Припомнилось, как в девятом классе Валя, мнением которой он тогда очень дорожил, пренебрежительно отнеслась однажды к его стихотворению, которое он сочинил дома и прочитал потом в классе своим сверстникам.

- В общем, я тот, - довольно жестко проговорил он в трубку, кому ты когда-то, в школьные годы, жестко предрекла: "Всё равно ты в историю не войдешь!"

И хотя стишок тот - до Алексея со временем дошло, был по-детски наивным, сейчас несостоявшийся поэт почувствовал себя отмщенным. Потому что голос в трубке виновато-смущенно проговорил:

- Простите, пожалуйста, только я такого случая не припомню, к тому же мне трудно догадаться, кто вы. Если можно, пожалуйста, назовите себя.

- Да Сафонов же я, Валюша! Что уж ты земляков признавать не хочешь?

- Боже мо-о-й!...- воскликнула Валя с радостным удивлением. Откуда ты дозвонился до меня!

Алексей сообщил название городка.

- А, знаю, знаю... Была там в молодости однажды. А что ты делаешь в этом захолустье?

- Баклуши бью!- отшутился Алексей. - Валь, у нас мало времени. Скажи, как тебе живется?

- Да вроде не жалуюсь пока. А что тебя заставило позвонить?

- О, Валюш! Это не телефонный разговор. Сколько лет мы с тобой не виделись?

- Да, наверно, к трем десяткам лет приближается...

- Не наверно, а точно! Так неужели у нас не найдется о чем поговорить? А особенно – о чем повспоминать?

- Я с тобой согласна... Но я не понимаю, к чему ты клонишь?

- Ну, а если согласна, то слушай. - Алексей ощутил, что им овладевает вдохновенье. - Я все это время, что мы были в разлуке, думал о тебе, ты снилась мне по ночам, я не раз ловил себя на том, что разговариваю с тобой, пытаюсь в чем-то тебя убедить. Мне хотелось написать тебе об этом, но я не знал, где ты обитаешь... А ты - ты хоть раз вспомнила о своем бывшем, безбожно влюбчивом однокласснике?

- Алексей, ты меня обижаешь. Я...

- Ладно, Валюш, извини, я тебя обнимаю, но по телефону все не обговоришь. Слушай меня внимательно. У меня на руках путевка на экскурсионный теплоход, который прибудет в порт вашего города где-то в конце этого месяца. Хочу заехать - не дашь от ворот поворот?

- Но это было бы вроде не по-нашенски, не по-кустаревски.

- Спасибо на добром слове. Я уже словно лечу к тебе на крыльях.

...В день отъезда в путешествие миги расставания Алексея с семьей были краткими: надо было успеть на станцию Гудково к нужному поезду. Отпускник был рад этому, поскольку знать, к кому и зачем едешь, и смотреть в глаза жене - матери своих детей - это ли не пытка?

И все же Алексею - жертве насколько глубокой, настолько и несчастной юношеской любви достало силы воли, чтобы преодолеть прилипчивые сомнения и колебания и сосредоточить всю мощь духа и остроту ума на том, как бы не оскандалиться на встрече с предметом своей хотя и давнишней, но по-прежнему цельной страсти.

Благополучно осилив в общем вагоне пассажирского поезда неблизкий путь до цели своего путешествия и расспросив у первой встречной горожанки близ вокзала дорогу до нужной ему улицы, путник присел на скамейку в скверике, чтобы собраться с духом.

Дом Вали - стандартное сооружение из силикатного кирпича - он отыскал потом без труда: улицы в новом городе на Волге были спланированы с великолепной обозримостью. А вот подъем по крутым лестницам в подъезде вызвал у немолодого уже непоседы сильное сердцебиение, одеревеневшие ноги никак не хотели слушаться хозяина. А когда он наткнулся глазами на искомый номер квартиры, почему-то вдруг оробел. Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем ему удалось одолеть робость и заставить себя нажать на кнопку звонка. Никакого звона из-за двери почему-то не послышалось. Алексей уже поднял руку, чтобы позвонить еще раз, как в дверном замке послышалось щелканье ключа. К сожалению, лица хозяйки в потемках лестничной площадки разглядеть ему не удалось. Тут словно кто-то подсказал ему: "А ведь Валя могла и не узнать тебя... " Гость поспешил представиться:

- Это я - Алексей Сафонов...

- Вижу... - с явно наигранным равнодушием отозвалась женщина, словно думая о чем-то своем. - Проходи.

Когда Валя зажгла в прихожей свет, земляк мгновенно узнал ее. Память его благодарно отозвалось на знакомый до боли в сердце голос, который он независимо от своего сознания столько лет носил в себе. А поскольку все эти годы он продолжал боготворить предмет своего юношеского увлечения, в его воображении постепенно укоренился комплекс примет - осанка, глаза, черты лица, которые в свое время пленили его. А наяву перед его взором предстало лицо, мало чего с теми приметами имеющее. Правда, оно еще пленяло правильностью своих черт и своей миловидностью.

С трудом совладев со своим волнением, Алексей машинально переступил с ноги на ногу и, освободившись от уличной обуви, по приглашению хозяйки прошел в комнату. Как оказалось, Валя проживала в малогабаритной однокомнатной квартире: крошечная кухонька, узкий проход мимо которой вел в Жилые апартаменты площадью в каких-то полтора-два десятка метров. Алексей обратил внимание, что одно из двух окон здесь выходило во двор, другое - на стену соседнего дома, так что света в помещение проникало явно маловато.

Конечно, все эти подробности гость восстановил по памяти потом, сейчас же он ходил за Валей по пятам, мучительно напрягая мысль в попытках наладить разговор как средство установления душевного контакта, без которого - он подсознанием ощущал это - они с Валей еще долго будут осязать себя как рыбки в потревоженном аквариуме. К тому же приезжего одолевало беспокойство: он еще во время телефонного разговора с землячкой спрашивал ее - можно ли в их городе устроиться на ночлег в гостинице. Теперь же он вдруг осознал - перспектива ночевки в казенном доме ему явно не улыбалась. Скорее всего, потому, что обитание в этих мерзких клоповниках обрыдли ему в его ревизорских разъездах до тошноты.

А Валя в первые минуты встречи вела себя довольно странно. Она была возбуждена, бестолково суетилась, словно потеряла что-то, а что именно - и сама не знала. Гостю сначала показалось, что она никак не может решить, что из одежды выбрать, чтобы одеть на себя. А потом ему даже померещилось, будто хозяйка что-то прячет в ящики шифоньера - не то деньги, не то женские украшения. "Уж не приняла ли она меня за квартирного воришку?" - подумал он и тут же мысленно обозвал себя ослом.

Причина же суетливости дорогой землячки оказалась весьма прозаичной - просто Валя спешила в парикмахерскую, чтобы сделать укладку волос, поскольку на это важное мероприятие ей до приезда гостя не хватило времени. А теперь ей было совестно оставлять человека одного - ведь он еле порог успел переступить. И с собой его позвать неловко, чего доброго, еще за полоумную сочтет.

Ждать себя Валя, к счастью, долго не заставила. Вернувшись аккуратно причесанной и явно довольной собой, она торопливо разделась, пригласила Лешу-земляка, как хозяйка величала гостя, на кухню.

- Лёш, ты очень проголодался? - спросила хозяйка, думая о чем-то своем. - Вообще-то у меня сегодня будут гости. Придут товарищи по работе - Павел с Катей. Они обое - инженеры из конструкторского бюро завода, на котором я работаю...

- Ты же, насколько я знаю, училась на врача, - заметил Алексей.

- Да-да, конечно... - поспешила уточнить валя. - Я работаю в медсанчасти их завода, и Катя не раз лечилась у меня. Она, как бы это поделикатней сказать... оказалась женщиной, которая своим характером во многом импонировала мне, как и ее муж, и у нас постепенно завязались приятельские отношения. Теперь мы друг без друга - никуда. Я летом отдыхаю у них на даче, на берегу Волги, а они, в свою очередь, нет-нет, да и заглянут на огонек ко мне.

Ну, а гость, который, возможно, питал какие—то надежды, что его предстоящая встреча с бывшей серьезной, хотя тогда еще по-юношески неосознанной любовью будет проходить без свидетелей, не мог не обнаружить своей озабоченности, поскольку на какое-то время ушел в себя. Валя поняла перемену в настроении Алексея правильно, поэтому решила в кошки-мышки с ним не играть.

- Может, - посмотрев в глаза гостю, спросила она, - тебе будет неприятно с ходу встречаться с незнакомыми людьми?

- Нет, что ты, что ты! - поспешил Алексей успокоить хозяйку. - Я рад буду познакомиться с твоими друзьями...

При этом гость, кажется, даже сам нисколько не усомнился в искренности своего уверения. Он даже высказал Вале, как хозяйке, нечто вроде напутствия:

- Валюш, постарайся выжать из этого своего мероприятия, как и из нашего столько лет откладывавшегося свидания, все, что можешь, чтобы потешить свою душу. Я же готов сделать для тебя все, что скажешь, все, на что способен человек в моем возрасте и в моем положении.

...Долгие годы мечтавший о встрече со своей первой, а может, и единственной - такой глубины и постоянства - любовью, мужчина обнял трепетной рукой бесконечно дорогую ему женщину за плечо и подвел ее к зеркалу.

- Да... - с горестным вздохом протянул Алексей. - Поработало время-тиран над нашими портретами, прошлось по обаянию молодости, которая когда-то казалась нам неувядаемой.

"Волшебное стекло" на самом деле бесстрастно отобразило их давно уже не молодые лица с морщинками на лбах и у глаз, поблекшие губы.

- Не скажи... - с досадой в голосе отозвалась Валя. - Ты вон как молодо выглядишь! К любой бабенке, тридцатилетней, посватайся... Да что там - только свистни, как собачонка хвостом завиляет от радости.

- Не скромничай, Валюш! Ты сама могла бы дать фору любой из своих ровесниц, объяви лишь о своем желании выйти замуж. И я первым, не будь у меня семьи, заслал бы к тебе сватов! - отпарировал Алексей, а про себя подумал: получается, как в той басне Крылова:

За что кукушка хвалит петуха?-
За то, что хвалит он кукушку...

На самом деле Валя за те почти три десятка лет, что они не виделись, конечно, ощутимо постарела. Свои заметно поседевшие русые кудри женщина, по-видимому, постоянно подкрашивала. А поскольку доброкачественная краска была постоянно в дефиците, выбранный Валей колер неудачно сочетался с цветом ее лица, которое начинало понемногу блекнуть.

И все же, не взирая на досадные огрехи в облике своей чуть ли не вечно возлюбленной, Алексей, теперь уже человек с богатым жизненным опытом, явственно чувствовал - эта женщина с ее живым характером и хорошо усвоенной привычкой в любой обстановке держаться свободно и независимо, по-прежнему влечет его к себе как живое напоминание о бурных чувствах и переживаниях давно минувшей юности.

...Пятидесятилетние мужчина и женщина посмотрели друг другу в глаза. Сначала Валентина, а затем и Алексей почему-то смутились, мучительно подыскивая и никак не находя слов поласковее, понежнее, а главное, чтобы эти слова приличествовали случаю, Алексей выпалил первое, что пришло ему в голову:

- Знаешь, Валюш, если бы мне довелось повстречать тебя в городе, я бы в момент узнал тебя, даже если бы ты проходила по другому концу улицы.

Не найдясь, что ответить спутнику своей молодости, Валя поспешила на кухню - под предлогом, будто ей надо посмотреть, не упрела ли уже картошка, которая варилась на газовой плите.

Через какое-то время хозяйка окликнула гостя:

- Алексей! Иди сюда!

Мужчина от этого оклика вздрогнул: в голосе Валюши ему почудились нотки, которые так тронули его душу тогда, почти тридцать лет назад, у того сакраментального родника, сделавшегося для него ныне символом первой и, что гораздо существенней, единственной по своей долговечности любви. "Боже мой! Какая прелесть!"- млея от восторга, воскликнула тогда юная девушка, споласкивая разгоряченное от быстрой езды на велосипеде лицо прохладной и прозрачной, как слезочка, водой из родника, который со временем стал чуть ли не главной вехой на всем жизненном пути влюбленного.

Полное девственного восторга восклицание это звучало сейчас в ушах влюбленного так явственно, что, направляясь на кухню, пленник давних, но оказавшихся неотвязными чар никак не мог справиться с наваждением, внушавшим ему, что сейчас он увидит Валю - не ту, как и он, обесцвеченную временем, а бесшабашную очаровашку, которая в ту пору, скорее всего, сама еще не отдавала себе отчета, почему прохожие молодые мужчины безбожно пялят на нее глаза.

В дверном проеме гость остановился, любуясь, как Валя по-женски ловко режет луковицу. Кружочки у нее получались такими ровными, аккуратными, словно она всю жизнь проработала поваром в ресторане.

- Что же ты, - спросила хозяйка Алексея, - не расскажешь мне о наших забытых Богом Кустарях, о том, как там живется нашим бывшим сверстникам?

Влюбленный мужчина подошел к любимой им с невинных лет женщине, остановился позади, легонько обнял ее за плечи, прижался щекой к ее модной прическе. Он молчал - просто не знал, что именно ее интересует. А может и потому, что трепетно переживал счастье столько лет ожидавшейся им встречи. А Валя, радуясь скромной ласке друга юности, блаженно притихла в его объятьях, всем своим существом осязая, что могла бы сколь угодно предаваться чувству защищенности и вдруг ожившей веры в возможность счастья.

Это только потом в голову будут приходить прозаические мысли о том, что Алексей, любящий ее мужчина, земляк, бывший одноклассник, практически вряд ли что может дать ей - ведь он обременен солидной семьей. Даже если он оставит жену и детей ради нее, Вали, соломенной вдовы, будет ли она счастлива - да что там счастлива - просто спокойна с Алексеем, сознавая, что где-то прозябает целое семейство, покинутое мужем и отцом по ее невольной вине?

И все же, понимая все это, Валя чувствовала, что у нее не достанет сил отринуть соблазн попытать счастья с любящим ее мужчиной. Пусть оно, это счастье, продлится всего одну неделю, одни сутки, одну ночь... Лишь бы знать, что любовник, который подарит это счастье - честный человек, которому можно верить, на которого можно положиться.

Убедив себя таким путем в добродетельности - своей и своего внезапно объявившегося друга - Валя даже позволила себе малость покапризничать. Когда Алексей, смущаясь, попросил в шутку: "Барышня, а как вы посмотрите, если кавалер вдруг захочет вас по-дружески поцеловать?? Валя, загадочно улыбнувшись, мягко высвободилась из объятий мужчины и, похлопав его по плечу, с лукавинкой во взоре проговорила:

- А это мы решим лишь после того, как сначала посмотрим на поведение кавалера...

Алексей подумал: наверняка для того, чтобы устроить ему смотрины, Валя и пригласила своих друзей. Для этого, а также, чтобы предупредить гостя: имей в виду - хозяйку не обидь, у нее есть надежные заступники!

Сам Алексей Сафонов в своей добропорядочности не сомневался, готов был нести ответственность за все свои поступки, как, впрочем, и за воздержание от них. Поэтому он решил полностью отдаться на милость хозяйки: гости, так гости, пусть приходят, убедятся, что он камня за пазухой не прячет. Впрочем, Валя могла придумать эту пирушку и с другой целью: чтобы легче было справиться с неловкостью первых часов встречи, которая была для нее неожиданной, чтобы побыстрее попривыкнуть, притереться друг к другу.

"Пусть будет по-твоему", - думал Алексей, помогая землячке накрывать стол для гостей. Вслух же он сказал:

- Валюш, у меня к тебе просьба: постарайся выжать из нашего свидания все, что сочтешь нужным, чтобы потешить свою душу. Я же для тебя готов сделать все, на что способен человек в моем возрасте и моем положении.

Оба потертые жизнью обломка военного поколения кустаревцев восприняли это пожелание на манер напутствия к дальнейшим намерениям и поступкам, видимо, решив, что такова была воля судьбы.

 

Гости пожаловали, когда солнце уже близилось к закату. Они оказались почти одного возраста с хозяйкой. Павел, худощавый, с кудрявой, изрядно побитой сединой шевелюрой, с постоянной добродушной улыбкой на лице, еще не успел раздеться, весело забасил на всю квартиру:

- А ну, Валентина, знакомь нас со своим москвичом, пусть расскажет о столице, чего нам от нее ждать...

- Да он не москвич, Павлик... Я же говорила - он земляк мой, одноклассник бывший. Добавлю по секрету, что в школе мы питали друг к Другу симпатию.

- О! Вот это, пожалуй, самое важное!.. И - обращаясь к гостю:

- Как вас, Алексей, по батюшке? Да, как бы не забыть - вот, познакомьтесь, супружница моя, прошу любить и жаловать.

- Катя, - подала руку худощавая, большеглазая женщина, которая-Алексей заметил это - с любопытством рассматривала его, не знакомого ей гостя своей подруги. - Рада познакомиться.

- Простите - вы тоже инженер? - просто так, чтобы поддержать разговор, спросил Павел.

- Нет, - вежливо улыбнувшись, ответил Алексей. - Я, как говорится, по другой части. Позвольте спросить - вам плавать по Волге до Астрахани не приходилось? У меня путевка на круиз с заходом в этот город...

- До Астрахани? Почему же не приходилось, бывал там, и не раз. И Павел начал описывать запомнившиеся ему достопримечательные места в городе у Каспия, причем все рассказы почему-то заканчивались перечислением достоинств различных пород рыбы, которой на тамошних рынках, по его словам, почему-то торгуют больше из-под полы. Пожаловался он и на жульничество астраханских торговок, которые-де ухитряются выдавать сорную рыбу за селедку, а то и за судака.

...Гости выставили на стол бутылку портвейна. Алексей с готовностью последовал их примеру - достал из чемодана купленную еще в своем областном центре копченую колбасу, апельсины, кулек шоколадных конфет и, наконец, бутылку молдавского марочного портвейна. Конечно, основную часть снеди заранее приготовила Валя как хозяйка и закоперщица пирушки. В качестве заглавного блюда на столе красовался холодец из свиных ножек. Не менее аппетитно выглядели винегрет, а также кусочки трески в масле, обложенные колечками аккуратно нарезанного репчатого лука.

И хотя Валя попросила извинить ее за скромность угощения, блюдам на столе оказалось тесно, так что тушеной говядине пришлось ждать своей очереди в духовке.

На вопрос, заданный впоследствии Алексеем - о том, что заставило ее устроить такой пышный банкет - Валя сначала от ответа уклонилась, зато ночью, в постели, после бурных объятий, инициаторшей которых оказалась опять-таки она, щедрая сердцем Валентина, весело, с нескрываемой интонацией счастья в голосе пояснила:

- Для тебя, чертушки, старалась... И как ты только что доказал мне здесь, в постели, раскаиваться мне в моих стараниях нет никакой необходимости.

Ну а гость, довольно усмехнувшись в темноте, торжественно пообещал:

- Если хочешь, я могу повторить... Тем более, что я только с тобой по-настоящему познал, что для мужчины означает понятие - счастье обладания любимой женщиной...

...Теперь же, хотя и с опозданием, пару теплых слов о том, как протекала сама пирушка.

Наверно, опасаясь, что беседа между мужчинами, причем на темы, к текущему моменту явно не относящиеся, может затянуться, хозяйка, постучав вилкой по одной из бутылок, требовательно возгласила:

- Товарищи мужчины! Просьба - беседы на отвлеченные темы закруглить! иначе гвоздь программы нашего собрания - тушеная говядина - может в духовке пригореть.

- Ну, Валентина Ивановна, - решительно возразил муж Катерины, - этого мы не допустим! Мы же с супругой помним, что эту вещь ты готовишь бесподобно! Правда, ведь, Катюш?

В темпе откупорив бутылку с молдавским вином, тамада - он же инженер-конструктор Павел, по-прежнему добродушно-хитровато улыбаясь и глядя в сторону заезжего путешественника, торжественно вопросил:

- Ну, товарищи, за что выпьем?

Алексей быстро смекнул, что вопрос был с подтекстом - давай, мол, гостюшка, выкладывай карты, поведай честной компании, зачем пожаловал?

Хотя заезжий гость такого оборота дел не ожидал, ответа заранее не подготовил, он к своему удивлению быстро нашелся, встал, поднял бокал и вдумчиво проговорил:

- Я скажу единственно возможный в данной ситуации тост. Поскольку я с юных лет честно и терпеливо люблю сланную землячку Валю, я предлагаю выпить этот бокал за то, чтобы виновница этого торжества прислушалась, наконец, к голосу своего сердца, ибо я уверен, что только оно подскажет ей путь к ее истинному счастью...

- Ну, товарищи, - одобрительно похлопав в ладоши, провозгласил Павел, - тост гостя хотя и замысловатый, но ясно же, что Алексей, как и все мы, желает Валентине счастья. Вот и давайте дружно в честь этого осушим наши бокалы - до последней капли. Как говорят хохлы - чтобы дома не журились...

Сам же автор тоста, окинув честную компанию беглым взглядом, с удовлетворением отметил про себя, что его признание в любви к Вале какой-то эффект произвело. Так, Катя, супруга Павла, степенная особа, надолго уставилась на свою подругу любопытным взглядом, гадая, наверное - за какие такие достоинства воспылал к ней страстью этот необычный человек, видать, важный начальник, который тридцать лет хранил в своем сердце такое редкое теперь чувство?

Заметил Алексей, несмотря на сильное возбуждение, и то, как смутило его прилюдное признание хозяйку дома. Чтобы не обнаружить это свое состояние перед гостями, Валя, едва пригубив свой бокал, поставила его на стол и начала суетливо ублаготворять гостей, предлагая им попробовать то одно кушанье, то другое.

Сам же он, чувствуя, что его непроизвольная взвинченность никаким усилиям воли поддаваться не хочет, осушил свой бокал залпом. И поскольку спиртное по причине скромности дозы ожидаемого эффекта не дало, гость взял на себя роль виночерпия и начал погонять тосты один за другим - откуда только красноречие взялось!.. При этом он наливал себе в бокал не вино, а родимую сорокаградусную, бутылка с которой случайно оказалась на том краю стола, у которого сидел Алексей. Итог этого непреднамеренного увлечения спиртным оказался для выпивохи досадным: бедняга, как ни старался потом, ни в какую не мог потом вспомнить, о чем в дальнейшем шла беседа за столом.

Пирушка, по словам Вали, продолжалась потом недолго, так как Павел стал торопить супругу со сборами домой, поскольку де приезжему надо отдохнуть - он же только что с дороги.

Когда гости ушли и Валя, к которой вскоре присоединился и Алексей, начала убирать со стола, она почему-то сочла нужным поведать гостю, что, дескать, жена Павла, Катерина, безумно любит своего благоверного.

- Ты заметил, - с мечтательной улыбкой проговорила женщина, - какими преданными глазами она смотрела на него, какой радостно-горделивой улыбкой сопровождала каждое его высказывание?

- Да, мне это тоже бросилось в глаза...

- А вот он, негодник, изменял ей...

- Ну и что тут такого? Ты же знаешь - при теперешней жизни это не такая уж редкость...

А про себя кустаревский гость подумал: "Зачем она мне это говорит? И не только говорит, но и сопровождает свое высказывание таким выразительным взглядом?"

Понял Алексей ход мыслей Вали, только когда она, разобрав постель, со значением улыбнулась гостю и положила на кровать, с размаху, вторую подушку.

Погасив свет, Валя стала раздеваться.

- Поздно уже, - озабоченно проговорила она, - а мне завтра надо рано вставать, чтобы сготовить завтрак на двоих... Ложись и ты. Твое место у стены. К тебе просьба - в постели веди себя смирно. Когда будет нужно, я сама дам тебе знать.

"Ничего себе равноправие полов!.. "- подумал немного обескураженный пленник нежного чувства и начал в темноте неторопливо освобождаться от дневной одежды.

Заснул в ту ночь нежданный-негаданный гость не скоро, наверное, по той причине, что его милушка много времени провела в туалетной комнате, гремела там жестяной посудой, то и дело слышался плеск воды... Когда Валя соизволила лечь рядом с ним в постель, как она укладывалась в ней, этого Алексей уже не слышал, потому что все его органы чувств напрочь отключились. И это оказалось мужчине во благо, поскольку на рассвете дорогая зазнобушка разбудила мил-дружка, положив ему руку на грудь. Разбудила для дел куда более серьезных, чем предшествующие душещипательные беседы. Правда, беседы эти, по-видимому, тоже были необходимы, чтобы земляки, которые, чего греха таить, смолоду тяготели друг к другу, и которых сначала война, а потом судьба разлучили на долгие тридцать лет, попривыкли или, как говорили в Кустарях, попритерлись друг к другу.

Справился Алексей с этими, благословленными самой природой, делами, по-видимому, успешно, потому что любимая, прежде чем снова отойти ко сну, раза два-три с чувством расцеловала любовника и какое-то время полежала, обняв своего милого и положив ему голову на грудь.

- Думаю, ты понимаешь меня, - счастливым голосом поведала она доброму молодцу. - Я так соскучилась по мужской ласке... Если бы не ты, я бы, наверное, так и дожила до старости, путем не изведав, что мужчина в интимных делах может быть таким щедрым по отношению к женщине.

Мужчина же был не столько растроган признательностью подруги, сколько обуреваем будоражащим душу, ни разу им доселе не испытанным ощущением счастья. Счастья обладания им обожаемой, а главное, любящей его женщиной... После чересчур уж страстных объятий он долго лежал, уставившись глазами в потолок, страстно желая и не находя нужных слов, чтобы поведать своей благожелательнице о нахлынувших на него чувствах.

 

А наутро Алексей тепло распрощался с Валей - он, наверное, с минуту, а то и больше держал ее в своих объятьях, тесно прижавшуюся к его груди, прежде чем, подхватив свой миниатюрный чемоданчик, направиться к выходу.

Дождавшись на остановке автобуса, он направился в областной центр Самару, в речной порт которого в этот день должен был подойти туристический теплоход, на который супруга купила благоверному путевку. Езда на комфортабельном автобусе была не утомительной. Уже через полчаса впереди замаячила корабельная мачта, а вскоре перед любопытными глазами туриста предстало великолепное чудо техники - красавец теплоход "Юрий Гагарин". Встретили Алексея на плавучей турбазе как-то по-будничному. Регистраторша, приняв от него путевку, почему-то даже не поинтересовалась, как это получилось, что новичок заявился на судно где-то на полпути, тогда как пунктом отправления турбазы является Московский речной порт. Ни слова не сказала и техничка, провожавшая гостя до его каюты.

Отдых на судне коллектив турбазы организовал продуманно. Скучать отпускникам, пожелавшим развлечься, в пути не приходилось. Алексею особенно понравилось то, что по пути круиза профорганами в Москве были предусмотрены экскурсии в крупные прибрежные города и другие более или менее приметные места. Ярче других впечатлило туриста-провинциала посещение города-героя Сталинграда, который впоследствии был переименован в Волгоград. Город ко времени круиза был уже восстановлен из руин, в которые его превратили, наверное, самые ожесточенные за время Великой Отечественной войны бои между германско-фашистскими и советскими войсками.

Как ни странно, импозантная статуя матери-Родины, которая, как объясняли экскурсоводы, по замыслу зодчих должна была венчать грандиозный Мемориальный комплекс, на Алексея, да, по его наблюдениям, и на других участников экскурсии, какого-то особого впечатления не произвела. Зато зрелище стены-надгробия над местом захоронения воинов, ценой своей жизни не только отстоявших город-герой, но и, в конце концов, повернувших ход войны вспять, на прямую дорогу к победе, надолго лишила сентиментального кустаревца душевного покоя. Стена эта, как и столбцы имен павших воинов, показались ему бесконечными. Ведь он не мог забыть, что после того сурового, поистине беспощадного ратоборства его отец и мать недосчитались половины своих сородичей, а в роду Веры потери оказались и того тягостней.

Весь остаток дня Алексей, неопытный в смысле сдерживания таких эмоций турист, слоняясь по палубам теплохода, не находил себе места. Ночью он два раза просыпался от болей в сердце. Держась за грудь, пытался вспомнить, бывало ли с ним такое раньше. Однако сколько бедняга ни напрягал память, она беспомощно молчала. Да и что она могла поведать, когда он ни сам на своем веку не сталкивался с такими удручающими фактами, точнее, зрелищами, ни отец с дедом не рассказывали ничего такого, что произвело бы на него впечатление, похожее на то, что он познал на экскурсии.

 

Какое-то облегчение почувствовал Алексей-турист лишь утром, когда, заявившись в ресторан, чтобы позавтракать, он увидел, что его соседи по столу уплетают за обе щеки овсяную кашу с такой беззаботностью, будто вчера они созерцали не надгробья своих безвременно унесенных страшной войной соотечественников, а что-то вроде аттракциона "американские горы"...

Мало-мальски отвлекаться от мыслей о вчерашнем скорбном зрелище чересчур впечатлительный турист стал лишь вечером, прогуливаясь по верхней палубе теплохода, на свежем осеннем ветру, любуясь зрелищем зари, которая в условиях речного простора, казалось, заняла собой чуть ли не половину небосвода.

...В какой-то момент турист поймал себя на том, что думает не о доме, как следовало бы главе семьи, не о родимой женушке, которая, поди, ждет - не дождется весточки от муженька из какого-нибудь попутного города, а о счастливых мгновениях состоявшейся у него накануне встречи с первой любовью. Ему и сейчас еще было невдомек, почему Валя встретила его с таким радушием. Ведь она знала - скорее всего, от подружки, их общей одноклассницы Тоси, той самой, которая недавно помогла Алексею узнать адрес Вали - что он, Алексей, женат, что у него уже взрослые дети.

Неужели, спрашивал себя сейчас Алексей, Валентина, зная об этом и, тем не менее, подпустив его к себе, рассчитывала на что-то? Да нет, тут было что-то другое. Валюта, судя по ее высказываниям, достаточно серьезная и рассудительная женщина, чтобы вести себя легкомысленно.

Увлекшись подобными суждениями-гаданиями, турист, не очень-то довольный своим выбором такого вида отдыха, явственно почувствовал, что ему захотелось как можно скорее, у первого же причала, сойти с теплохода и вернуться в Тольятти, чтобы переговорить с Валей, осторожно внушить ей - пусть она на его добродетельность не очень-то полагается.

А навеяло туристу такие мысли наблюдение за повадками соседки по смежной одноместной каюте - стройной, хорошего для женщины роста, с довольно привлекательной внешностью и постоянным грустным выражением лица. Что запало Алексею в Душу, так это то, что на танцах и в других общественных местах женщина внимательно рассматривала его. "Еще одна обездоленная войной невеста" - невольно заключил Алексей, подразумевая всех землячек, так и состарившихся старыми девами. "И в ее судьбе, возможно, есть что-то общее с участью Валюши. Не дай Бог, чтобы я, обнадежив свою первую любовь необдуманным поведением, дав ей повод для надежд, потом окажусь вынужденным по семейным обстоятельствам порвать с ней и она, терзаемая муками одиночества, будет вынуждена вот так же скитаться по туристическим теплоходам и другим людным местам, чтобы найти хоть какой-то приют для своего неприкаянного сердца".

Как это было ни странно, Алексею очень хотелось помочь этой женщине, по-видимому, жестоко страдавшей от одиночества. Но, увы! будучи каким-никаким поклонником прекрасного пола, Алексей не обладал талантом летучих, скоротечных знакомств. К тому же он не мог не предвидеть, что ему еще потребуется масса душевных сил, чтобы уладить отношения с Валей, придав им человечный, цивилизованный характер.

 

На следующее утро, вскоре после того, как туристы позавтракали, теплоход "Юрий Гагарин" пришвартовался в порту Астрахани.

Лицо свое город явил туристам, в том числе и Алексею, как только они сошли на берег. Сафонову, новичку в этом деле, сразу же бросилось в глаза, как интеллигентные на вид мужчины, по-видимому, тоже туристы, только с другого, подошедшего ранее корабля, разувшись и засучив брюки, потрошили у берега Волги довольно крупных судаков, купленных, как он потом узнал, расспросив занятых чисткой рыбы людей, у сновавших тут же довольно упитанных и неряшливо одетых бабенок, судя по поведению - местных спекулянток.

Так как Алексею, глядя на других; на обратном пути тоже хотелось прихватить с собой малую толику рыбки - кустаревские кооператоры не очень-то заботились об ассортименте продовольственных товаров в своих лавках - но какой именно, он мог только гадать, поскольку об этом надо было бы посоветоваться дома с Веруней, но он об этом вовремя не подумал. Ну, а теперь ему оставалось только, полагаясь на свой язык, который, по пословице, до Киева доведет, разведать дорогу на рынок, а там уж - что Бог пошлет.

К удивлению туриста просторная площадь с торговыми рядами, на которую он, в конце концов, вышел, оказалась почти пустой, а рыбной продукцией торговала всего одна лавка, правда, с довольно просторным помещением для покупателей. Что было странно, народу в этом торговом заведении сказалось не густо. Очень скоро незадачливый кустаревец понял причину: на прилавках красовались лишь тощие, пересушенные подобия рыб Бог знает какой породы. Вспомнилось, что у них в Кустарях в базарные дни две-три престарелых бабки торговали примерно такой же рыбой, именуя ее колодкой и запрашивая за нее цену, куда более солидную, чем здесь, в Астрахани. Алексею и тогда и сейчас было невдомек, почему рыбе дали такое странное название: ведь так кустаревские сапожники именовали изделия из кленовой древесины, на которые они натягивали голенище обуви, прежде чем приступить к креплению подошвы.

Сознавая, что ему будет стыдно возвращаться с пустыми руками из города, который спокон веку славился своими рыбными богатствами, Алексей скрепя сердце все же решился попросить одну из продавщиц взвесить полтора кило товара, который ему, по совести говоря, и в авоську-то укладывать не хотелось. В довершение ко всему невезучему туристу пришлось пережить еще одну драму. Когда он с торчащими из авоськи хвостами, глазея по сторонам, возвращался по одной из широких улиц города на свой корабль, на пути его встала внушительного телосложения, видать, крепкая еще старуха с мужеподобным лицом.

- Эка, нахватал дохлых хвостов! - язвительным тоном пробасила незнакомка. - Как жрать-то их будешь? Аль не знаешь, что у нас от такого дерьма морды воротят?

Смачно сплюнув, загадочная не то защитница чести, не то пропагандистка добротности астраханской рыбопродукции с величественным видом удалилась. А турист еще с минуту стоял, недоумевая, за что же его так немилосердно оплевали.

И только на теплоходе, поговорив с бывалыми людьми, работницами плавучей туристической базы, покупатель-простофиля понял, чем он заслужил оскорбительное отношение к себе коренной астраханки. Оказывается, он купил рыбу в лавке, относящейся к государственной торговой организации, а та постоянно сбивает цены, так что частники, к одному из кланов которых наверняка относилась и оскорбительница Алексея, стали нести ощутимые потери. Вот старушенция и взбеленилась.

Собственно, рыбу невезучему кустаревцу можно было бы купить и у спекулянток, которых он видел на пристани, но иметь дело с ними он почему-то побрезговал. Правда, перед самым отходом теплохода от пристани, увидев, как на борт поднялась торговка с корзиной, турист не выдержал - как-то неловко заявляться к Вале с пустыми руками - и, подумав, купил судака средних размеров, решив, что себе то бишь, для семьи, авось, удастся купить что-либо стоящее в Тольятти. Не может быть, чтобы в таком большом городе, да еще на Волге, в продаже не было той же рыбы...

 

В Тольятти, на знакомую квартиру, Алексей заявился поздно вечером. Валя, когда он, постучав и попросив разрешения, вошел в прихожую и бурно обнял ее, призналась, что скучала по земляку, который через такую прорву лет решился раскрыть перед ней свою душу. В последнюю неделю ждала со дня на день и даже звонила два раза в речной порт.

- Неужто соскучилась? - иронически улыбнувшись, спросил Алексей.

- Не то слово, Леш... - серьезным тоном возразила Валя. - Скажу откровенно, хотя, может, и нанесу урон своей женской гордости: твой приезд и особенно твои откровения перевернули мне душу.

- Ну, душу поставить на место не сложно... - пошутил гость.

- Хотелось бы, Лёш, чтобы ты к моим откровениям относился посерьезнее...- почему-то с озабоченным видом проговорила хозяйка.

- Замечание принято! - с готовностью отозвался Алексей. И, пожалуйста, впредь поправляй меня без зазрения совести, потому что я теперь у тебя в долгу.

Валя ответила долгим испытующим взглядом - дескать, отчего это у гостя такое игривое настроение? И хотя земляки еще не совсем освоились в своих новых, не совсем обычных отношениях друг с другом, но Алексей оказался хорошим рассказчиком - о том, как он отдыхал - а его бывшая одноклассница - благодарной слушательницей. К тому же тот факт, что Валя еще в первую их встречу решилась на дерзкий эксперимент - доказать своему бывшему однокласснику, что она не только верила ему в девичестве, но и всецело доверяет ему сейчас - тоже чего-то да стоил...

Словом, так или иначе, ужин у земляков, прически у которых уже успело слегка посеребрить время, прошел в непринужденной дружеской атмосфере, хотя меню его состояло лишь из оставшихся у Вали от обеда котлет да чая, правда, обильно сдобренного шоколадными конфетами, которые привез гость и которые по достоинству оценила хозяйка жилья.

- А у тебя талант, - сказала Валя и с благодарной улыбкой посмотрела на земляка, который - она не могла игнорировать это - все больше импонировал ей.

- Не понял, - тоже с улыбкой признался Алексей.

- Ну, как же... Я, признаться, люблю конфеты, но не все. А ты угадал мой вкус!

- Да?.. Лестно слышать!

- Только вот почивать тебе сегодня - ты уж не обессудь - придется в одиночку.

- Ва-аль! Меня ли тебе учить - с моим-то стажем супружеской жизни... с ее массой неожиданных и головоломных превратностей!

- Ну что же, я рада, что мой гость - такой цивилизованный мужчина. Тогда, поскольку уже поздно, можешь раздеваться и укладываться бай-бай. Твое место - на моей постели.

- Но это - несправедливо; Причинять неудобства хозяйке - нет уж - уволь!

- Почему неудобства? Ты же видишь - я постелила себе на кресле-кровати. Кстати, я на нем спала весь последний год своей супружеской жизни.

Алексей, чувствуя, что устал с дороги, в спор вступать не стал. Однако, когда он хотел было залезть под одеяло в брюках - квартира-то была однокомнатной, стыдно было раздеваться на глазах у Вали - хозяйка на полном серьезе заметила:

- Это что еще за спектакль? Не забывай, пожалуйста, что мне на фронте приходилось лицезреть мужчин не только без брюк, но и... Если хочешь, я выключу в комнате свет.

- Как хочешь, Валюш. При такой скромной площади комнаты, куда ни направишься, все равно на кровать наткнешься.

Хотя в голове гостя засел вопрос, почему в первую их встречу Валя без зазрения совести позволила разделить с ней свою постель, а сейчас сочла за благо обособить свой ночлег, Алексей ломать себе голову над этой загадкой не стал. Тем более что Валя, когда укладывалась в свою раскладную кровать, почувствовав, что гость еще бодрствует, с грустью в голосе посетовала, почему Алексей не дал знать о себе раньше. Ведь сейчас, пояснила она свою мысль, узнав, что в этом мире есть человек, которому ее судьба не безразлична, она воспряла духом и жизнь ей уже не кажется такой беспросветной, как это было после ее разрыва с мужем.

Под этот аккомпанемент похвалы себе - или чего-то вроде этого - Алексей и заснул.

 

Утром, поднявшись сразу после хозяйки, гость наскоро умылся, оделся и, вынув из своего чемоданчика, который вечером поставил около постели, купленного в Астрахани судака, понес его на кухню.

- Валюш, посмотри, - немного заискивая, проговорил он, чего мне посчастливилось отхватить в круизе!

Хозяйка, посмотрев на гостинец, немного смутилась и, опустив глаза, призналась:

- Не хотелось бы тебя разочаровывать, Алексей, но я с малолетства равнодушна к рыбным блюдам. Скажу больше - я панически боялась за сынишку, когда он с аппетитом уплетал жареных окуней, которых он очень любил.

- Скажи ты, какая напасть на тебя... Отчего бы это?

- Да я, когда мне было лет десять, за обедом чуть было не подавилась костью не то щуки, не то окуня. Отец был страстным рыбаком, очень любил уху. А меня она в тот памятный день чуть не покалечила, и меня пришлось срочно вести в больницу, к хирургу.

- Так в чем же дело? - сразу нашелся сердобольный земляк. - Я еще в прошлый свой визит угадал, что ты питаешь пристрастие к мясному...

- Верно! - перебила его Валя. - Меня хлебом не корми, дай только хорошей говядины, и я сооружу такой гуляш с подливочкой - будешь уплетать, за уши не оторвешь.

- Я это заметил во время пирушки прошлый раз, когда ты гостей потчевала, - с готовностью подхватил гость. - Так бы ты и сказала. Давай допьем чай. Да и махнем на базар. Торгуют же у вас мясом...

- Торговать-то торгуют... Но вот цены...

- Что значит "цены"? Не бывают же они дороже денег. Главное - пораньше выйти, а то все раскупят.

 

Алексей уже не стеснялся Вали, чувствовал себя с ней, будто они дружили уже Бог знает сколько лет. Так же непринужденно держалась и она сама. Семьянину со стажем это было тем более приятно, что в своей семейной жизни он таким ладом да согласием похвастаться не мог. Он не мог забыть, что они с Веруней после свадьбы долго притирались друг к другу, поначалу при неизбежных в семейной жизни семейных неурядицах не хотели или не могли идти на взаимные уступки. Правда, глава семейства по воле случая избрал себе такую профессию, которая сводила к минимуму время пребывания его у домашнего очага, так что у его благоверной почти не оставалось времени, чтобы лишний раз сорвать на муже дурное настроение - впору было управиться с насущными житейскими делами.

Как и намекала Валя, рынок в городе на Волге мало чем отличался от подобных заведений в городах, где коренной сельский житель Сафонов успел за свою жизнь побывать. Разница, по его мнению, состояла лишь в том, что здесь среди торговцев, особенно фруктами и овощами, было много приезжих из среднеазиатских республик. Зато арбузы и дыни здесь можно было купить такие увесистые, какие из жителей средней полосы России редко кто видывал.

Валя, конечно, в первую очередь направилась в мясной павильон. Она долго ходила вдоль мясных полков, на которых красовались аккуратно порубленные куски свинины, говядины, куриные и гусиные тушки. Алексею приглянулась сочная говяжья вырезка. Он подозвал землячку, кивнул на облюбованный товар:

- Такой сорт подойдет?

Валя колебалась, но земляк по глазам ее понял: она и хотела бы дать добро на покупку, но уж сольно дорого...

Гость не торгуясь попросил продавца взвесить понравившийся кусок. Валя подала прихваченный из дома полиэтиленовый пакет, Алексей расплатился.

- Еще нам надо здесь что-нибудь? - спросил он.

- А ты куда-то спешишь?

- Просто не люблю таскаться по базарам впустую. Мать называла это - "продавать глаза'1 Капитала-то у колхозников было - в карманах хоть шаром покати.

- А мой бывший благоверный на базар со мной один раз сходил и больше ни в какую... Потому, дескать, что это вредит его престижу руководителя.

Когда проходили мимо овощных палаток, Алексей попросил Валю выбрать арбуз и дыню, добавил к ним пару килограммов яблок сорта "пепин". На подходе к дому, где жила Валя, гость остановился:

- Валюш, - сказал он, - мне нужно отлучиться в железнодорожную кассу, заказать билет.

Лицо вдовушки погрустнело - ей напомнили, что гость ее, каким бы ласковым и щедрым он ни был, он - только гость, а всякому гостеванию всегда наступает конец. К своему удовлетворению она без труда справилась с собой, бодрым голосом проговорила:

- Хорошо, только управляйся попроворней и приходи - я буду ожидать тебя, чтобы пообедать вместе...

 

Вернулся Алексей к любимой примерно через час. Еще в прихожей он уловил пряный запах свежеподжаренной говядины с каким-то особенным соусом. За обедом гость имел возможность наблюдать, как Валя смакует каждый кусочек приготовленного ею с любовью и тщанием обожаемого ею кушанья. Не удержавшись, он решил невинно подшутить.

- Валюш, - сказал он, - а ведь от мясных блюд, говорят, люди прежде времени старятся...

- Не волнуйся, - с хитроватой улыбкой парировала старинная любовь. - Я не из тех старух, которые чуть ли не до самой смерти молодятся.

"Странно, - подумал Алексей. - О Вале не скажешь, что ее пристрастие к мясной пище как-то сказалось на ней. Она все равно выглядит моложе своих лет. Не то, что моя Веруня".

Воспоминание о жене, о доме, об отце, состояние здоровья которого в день отъезда сына в отпуск внушало ему опасение, невольно отвлекло гостя от беседы с радушной хозяйкой, по лицу его пробежало выражение отстраненности. Этого не могла не заметить Валя, чтобы как-то расшевелить, отвлечь гостя от неуместных мыслей, которые, как она догадывалась, были о семье, о мене, она стала рассказывать какую-то забавную историю о своей коллеге, врачихе, которая по рассеянности выписала больному вместо снотворного чего-то возбуждающего.

А потом Валя развернула кипучую деятельность, запорхала со шваброй в руках по более чем скромным помещениям квартиры, невольно вовлекая в орбиту своих хлопот по уборке любезного гостя. А когда он потом, за ужином, с чувством похвалил хозяйку за ее кулинарное искусство, она прямо-таки расцвела на глазах друга и чудодейственным образом вернулась, во всяком случае, в восприятии гостя, в тот свой возраст, когда, будучи молоденькой девчонкой, она у того родника за околицей села Неведеево навеки покорила открытое для любви и жаждавшее взаимности сердце Алексея-юноши.

А ночью, в совместной постели, Валюша расплакалась на груди земляка, к которому она уже начала проникаться ответным чувством. Да и как было удержаться, не расстроиться, если не завтра, так послезавтра мил-сердечный друг должен будет попрощаться с ней, поскольку его ждала семья, служба - короче, своя, обособленная судьба.

Валентина не удержалась, со слезами и нотками упрека в голосе спросила:

- Слушай, Лёш, неужто ты не можешь дать на работу телеграмму, попросить пару-другую дней за свой счет?

Немного угомонилась подруга, только когда Алексей пообещал, что через определенное время он найдет способ навестить любимую, пусть только она возьмет себя в руки и научится ждать.

Мало-помалу успокоившись, валя, прижавшись всем телом к мужчине, высказала свое сокровенное желание:

- Лёш, мне так хочется, чтобы ты обнял меня покрепче... на прощание. Чтобы мне было, чем вспоминать тебя...

Невеселыми, словно сиротскими были эти любовные объятия уже немолодых, но еще не утративших тягу сердец друг к другу граждан великой России.

Этой же ночью Валя призналась, почему она в первую же ночь по приезде Алексея рискнула разделить с ним свое вдовье ложе.

- Ты понимаешь, Лёш, - приглушенным голосом, но с воодушевлением выкладывала она подноготную своего рискованного поступка, - на меня в ту ночь что-то такое нашло... Перед этим я получила письмо от нашей общей с тобой одноклассницы Тоси Ступиной. Надеюсь, ты не забыл ее?

"Еще бы я забыл! - подумал Алексей. - У этой Тоси, когда она передавала мне адрес Вали, в глазах, в улыбке было столько хитрого намека!.."

- Ну, так вот... - продолжала Валя. - Она в таких словах, в таких красках расписала мне, как ты в меня влюблен, как жаждешь встречи со мной, что я, кажется, даже начала терять голову.

После недолгой паузы, в течение которой подруга, казалось, что-то обдумывала, она возобновила свои откровения:

- Я прошу, Лёш, пойми меня правильно... Как ты думаешь, почему я решила порвать со стариком-мужем? Да по той простой причине, что я была уверена: рано или поздно судьба сведет меня с человеком, который не то чтобы меня устраивал, но хоть бы понимал, чем я на этом свете живу... К сожалению, я не учла глубины трагедии, в которую нас ввергла эта всесветная мясорубка, которая породила миллионы и миллионы одиночеств...

Алексей же, конечно, такого неслыханного подвоха от своей благовоспитанной, когда-то такой скромной одноклассницы Тоси никак не ожидал.

- Бедняжка!.. - невольно вырвалось у него.

- Кто, кто бедняжка? - насторожилась Валя.

- Да обе вы... Ты ведь теперь, наверно, раскаиваешься в своем легковерии?

- Что ты, Лёш! Если бы ты даже оказался эгоистом - справил свою нужду и в кусты, поминай тебя как звали, - я бы и тогда не пожалела ни капельки. Ведь ты был так щедр на ласки. А их я от своего старика так и не дождалась. И еще - ты что думаешь, будто я настолько невежественна, что не разбираюсь в людях? Не вижу, что вот ты пробыл со мной всего - на счет каких-то три дня, а ведешь себя с бывшей одноклассницей, словно мы породнились навеки?

С чувством проговорив это, Валя о чем-то задумалась, а ее преданный друг и вечный поклонник, которого сейчас переполняло - нет, не чувство удовлетворенного самолюбия, а скорее проникновенное ощущение родства душ - нежно любимой им женщины и своей, вечно ищущей - крепко прижал женщину к своей груди и не отпускал до тех пор, пока она не пошевелила плечами, давая своему милому знать, что хочет освободиться. Алексей же никак не мог отделаться от мысли, ни с того, ни с сего внедрившейся в его сознание: ему померещилось, будто он ласкает не только Валю, но и всех обездоленных женщин, и от имени не только своего, но и всех, кого война безвременно предала кормилица-земля.

А в другой раз, чтобы как-то подлечить настроение любимой, вернувшейся с работы чем-то расстроенной, Алексей, помогая ей чистить картошку на ужин, предложил:

- А хочешь, я расскажу тебе, как ты все эти годы помогала мне жить на свете, бороться с невзгодами, не сбиться с пути праведного?

- Что-то чересчур замысловато... И высокопарно. Так, по-моему, не бывает. Потому что как я могла помочь тебе, если я все эти годы даже ни разу не видела тебя... потому что мы жили как бы на разных полюсах земного шара.

- Неужто ты за это время так ни разу и не вспомнила обо мне? - погрустнев, спросил неординарный воздыхатель.

- Нет, почему же... Вспоминала, и не раз. Только кому бывало легче от чужих воздыханий?

- От чужих - да. Но ты то мне все эти годы после окончания школы была не чужая.

Валя передернула плечом.

- Ну, ты, я думаю, не винишь меня в том, что у нас с тобой так получилось?..

- Боже упаси! Впрочем, посуди сама: о том, что я в девятом классе влюбился в тебя, ты знала...

- Ну, об этом тогда все воробьи на рябине в школьном палисаде чирикали... Помнишь, та рябина окна в нашем классе застила?

- Помню, конечно...- улыбнулся Алексей. - Только неужели и воробьи знали об этом?

- Да что с того толку? Я тогда была легкомысленной, самонадеянной девчонкой. Мне казалось - да нет, я, наверно, вдолбила себе в голову, что в меня втюрился чуть ли не каждый второй ученик нашего класса... Только объясниться стеснялись. Как ты, например.

- Неужели правда? Впрочем, ничего удивительного. В среде кустаревских девчат, в частности, учениц нашего класса, главным достоинством которых была скромность и застенчивость, ты сразу стала выделяться своей активностью, даже напористостью. Ну, а мое воображение ты покорила с первого взгляда... Я, кажется, даже пылинки готов был сдувать с твоего жакета.

- Ну и что? Тогда весь класс смеялся бы над тобой. Я - первая. Наступила краткая пауза, после которой незаурядный ценитель женского обаяния с грустью в голосе произнес:

- Знала бы ты, Валюш, как я тогда с замиранием сердца любовался на уроках твоим точеным профилем на фоне окна нашей классной комнаты...

- Слушай, Леш! - посерьезнев, задумчиво проговорила женщина, умудренная жизненным опытом. - А в тебе погиб поэт... Талантливый поэт.

- А что это означает для тебя?

- Не знаю... я чувствую только - когда ты уедешь, мне будет очень не хватать тебя.

- Что делать - это ведь моя служебная обязанность - быть вовремя на своей работе.

- Но ты же когда-нибудь, рано или поздно, постараешься заглянуть ко мне?

- При первом удобном случае...

 

Когда настало время прощания с любимой, Алексей чувствовал себя счастливым. Еще бы! Женщина, которую он жаждал увидеть всю свою сознательную жизнь, любит его, будет думать о нем, ждать встречи с ним!

Ну, а Валентина ту истину, что она за время встречи с земляком прониклась к нему ответным чувством, поймет только потом. Во время же расставания был момент, когда она, внезапно ощутив, что одиночество может оказаться для нее невыносимым, готова была воскликнуть: "Леша, милый, не уезжай" И если бы не врожденное чувство собственного достоинства, она, наверняка, сделала бы это.

...Возвращение хозяина дома в родные пенаты пришлось на момент, когда его родитель, Петр Кузьмич, находился в состоянии, близком к тому, при котором на селе, когда еще не было гонений на священнослужителей, рабу божьему было принято справлять отходную. Страдалец то и дело терял сознание, дыхание его то учащалось, то как бы совсем замирало, на предложения снохи покушать что-нибудь он никак не реагировал.

Скончался отец на второй день по прибытии сына. Тому только и оставалось, что наклониться к отошедшему в мир иной и опустить на его остекленевшие глаза становившиеся все неподатливее ресницы. Делал это сын с величайшей осторожностью, будто Петр Кузьмич был еще живой и мог почувствовать боль, сделай сын что-нибудь не так.

...Когда Вера сразу же после кончины свекра перечислила муженьку, сколько дел ему предстояло переделать фактически за один день, чтобы организовать похороны, у бедняги даже защемило под ложечкой. И не мудрено - ведь погребальный ритуал ему довелось устраивать впервые. На похоронах мамани, Степаниды Ивановны, он не присутствовал, потому что узнал о ее кончине только две недели спустя, когда возвратился в свой отдел после окончания очередной ревизии. Как оказалось, секретарша отдела отправила скорбную телеграмму из дома ревизора Сафонова не по тому адресу.

И тем не менее, стоило только достойному сыну своих родителей по-мужски взять себя в руки, как его довольно скоро осенило: тетушка Марья - вот кто без лишних слов спроворит обряд погребения отца. Правда, родственница за последнее время заметно состарилась. Она уже который год как оставила свою работу на колхозной молочно-товарной ферме, хотя и продолжала помогать свой сестре, тетушке Клавдии, обихаживать их общее домашнее хозяйство. Свободное время она привыкла проводить на теплой лежанке русский печи, к чему ее принудило то обстоятельство, что ей так и не удалось залечить свой радикулит.

Чтобы каким-то образом задобрить тетушку, поощрить ее, Алексею пришлось открыть ей одну маленькую тайну.

- Теть Маш, - сказал он, подойдя к печке, на которой лицом к нему лежала пожилая женщина, - я пришел сказать, что наш папаня, твой кровный брательник, в последние годы жизни наказывал нам, чтобы, когда настанет время его погребения, мы ни одной чужой руке не позволяли касаться его тела...

И то ли это заклинание подействовало, то ли уважение, которым Петр Кузьмич пользовался у всех своих родственников, но все было сделано по-божески и с подобающим случаю тщанием. Ко времени отпевания покойного он был обмыт, причесан и одет в новый суконный костюм, справленный им самим за два года до своей кончины, и бережно уложен с помощью шурина Федора в сосновую домовину, как сам покойный именовал гроб. Кстати, об изготовлении этой принадлежности погребения позаботилась Алла Мокеева, которая продолжала оставаться другом дома Сафоновых.

Алексей предвидел, что проститься с его отцом пожелают многие кустаревцы, потому что когда Петр Кузьмич волею судеб оказался одним из организаторов колхоза на селе, а потом руководил им, ему приходилось общаться с каждым из них помногу раз. Поэтому гроб с покойным было решено еще перед отпеванием водрузить на обеденный стол, который установили посреди горницы, напротив домашнего иконостаса.

Отпевание Петра Кузьмича взял на себя двоюродный брательник его покойной супруги Иван Степаныч. Это был мужчина за пятьдесят, с внимательным взглядом темно-карих глаз и уверенной поступью - последнее, невзирая на то, что у человека вместо правой ноги, потерянной на войне с германским фашистами, была самодельная, уже видавшая виды деревяшка. К Сафоновым Иван Степаныч пришел, когда там уже собрались певчие, все как одна - женщины, поскольку из-за гонений на служителей культа верующие мужчины села, опасаясь за свою судьбу, а особенно за судьбу своих семей, идти на риск не решались.

Одеты набожные женщины были в платья траурного цвета, повязаны такими же платками. Опыта божественного песнопения им было не занимать, поэтому служба началась без промедления. Пение звучало настолько трогательно, настолько оно было прочувствовано жрицами божественной службы, что когда они дошли до часто повторяемого "Господи, помилуй, Господи, помилуй", не избалованный судьбой отпрыск покойного, проживший на свете более полвека, выдержавший не одну баталию с матерыми растратчиками, тут не смог сдержать нахлынувших эмоций, прослезился прилюдно, смахнув выступившие слезы тыльной стороной ладони...

 

Когда с работы пришел сын Геннадий, отец попросил его пойти с ним на кладбище. Там надо было очистить подступы к родовой могиле Сафоновых от зарослей бурьяна, который за истекшую весну и лето успел вымахать чуть ли не в рост человека. Там, на могиле, с раннего утра работали, вскрывая ее, шурин Алексея, Федор, и приглашенные им ребята - его приятели. К приходу Алексея с сыном землекопы углубились в землю почти уже по плечи. Один из них, почувствовав, что штык лопаты уперся во что-то твердое, провозгласил:

- Братцы, а гроб-то, что здесь зарыт, оказывается, целехонек, совсем не тронут гнилью...

К Алексею подошел Федор:

- Вон, зятек, слышал? До гроба твоей матушки докопались... Мог бы не беспокоиться, не приходить сюда.

- Так мы с Геной пришли сюда по другому делу. А к тебе, Федя, у меня просьба: собирай своих ребят и веди их к нам домой. Там хозяйка сварила селянку, выпить приготовила...

- Понял... Только, может, вам пособить? Всей ватагой-то мы быстрей управимся.

- Не надо, Федь. Нам хочется свежим воздухом подышать. Да и пообщаться отцу с сыном не мешает: два месяца из-за моих постоянных разъездов не виделись.

- Ну, смотри... Хозяин - барин.

 

Ввиду того, что той весной и летом ухаживать за их семейной могилой было некому, сорная трава заслонила ее сплошной стеной. Посоветовавшись, отец с сыном решили выдергивать ее с корнем. Алексей диву давался, с каким рвением взялся за дело его, по-видимому, соскучившийся по взаправдашнему физическому труду сынуля. Глядя на своего увлекшегося отпрыска, отец даже не заметил, как сам загорелся желанием не уступать ему в темпе.

Когда с бурьяном было покончено, Сафонов-старший, утирая со лба тыльной стороной ладони обильно выступивший пот, с еще не остывшим задором вопросил:

- Ну, как, товарищ радиотехник, с пульса не сбился?

- Пульс у меня всегда как у младенца, - спокойно, хоть и не без похвальбы отозвался молодой человек. - Жаль только, что негде дать разыграться силенке…

Сынок с улыбкой посмотрел в глаза отцу - причем посмотрел так хорошо, так сердечно, что в душе Алексея, кажется, впервые с такой необычной явственностью взыграло отцовское чувство. "До чего же это, оказывается, приятное, волнующее состояние души" - подумалось родителю.- "Жаль только, что оно так редко посещает наши огрубевшие в сутолоке буден души?"

- Сынок, а как складываются твои взаимоотношения с радиоделом?

- Ну, как... Восемьдесят рубликов мне отстегивают регулярно - каждое пятое число. На прокорм хватает.

- А для души эта работа что-нибудь дает?

Сын промолчал, отвел глаза куда-то в сторону. Отец проследил за его взглядом. Оказалось, Гена наблюдал за вороной, которая, умостившись на могучую ветвь стоявшей поодаль маститой березы, начала методично долбить клювом ниспосланную ей судьбой добычу.

- Вот кому стоило бы нам уподобиться... - мечтательно-шутливо проговорил Алексей. Если верить молве, эта птица живет на свете триста лет и в ус не дует.

- Это ты случаем не в мой огород камушки бросаешь? - насторожился сын.

- Ну, я думаю, к тебе это сравнение не подходит. Твой заведующий вчера с гордостью заявил мне: "Геннадий у нас с радиотехникой на ты".

Родитель с любопытством посмотрел на своего наследника - как он воспримет эту похвалу себе. А тот, с минуту помолчав, задумчиво проговорил:

- Может, он и прав... Только ныне этого для специалиста мало...- Видя, что его ответ отца не удовлетворил, сын, как бы рассуждая с самим собой, пояснил:

- Вот если бы эту технику да мое заветное желание и накопленный опыт приложить к серьезному делу...

- Например? - увлеченный ходом мыслей сына, заинтересованно спросил Алексей.

- Ну, скажем, в изыскательской геологической партии где-нибудь в тундре... Затяжной снежный буран застал бедолаг в неизвестной местности, как говорят; у черта на куличках... Как тут без находчивого специалиста по радиосвязи?

- И ты, конечно, в мечтах примерял себя к роли такого чародея-кудесника, который вызволяет своих товарищей из беды?

- А почему бы и нет? Меня еще в школе, когда я был старшеклассником, привлекали неизведанные просторы нашего Севера. Я, конечно, сознавал, что для работы там потребуется особая закалка. Поэтому я с восьмого класса начал приучать себя ночевать зимой в холодном амбаре... Конечно, одеваясь как можно теплее.

- И мама разрешала тебе?

- А что мама? Она понимала меня... Хотя, конечно, и пыталась отговорить. Только что она могла выставить против моих доводов? Разве что только упросить меня брать с собой дедушкин тулуп...

Алексей только сейчас с предельной ясностью осознал: сын, мужая, уже столкнулся с проблемой, которая в свое время мучила его самого, и которую Геннадию еще предстояло решить. Называется эта мука-проблема - найти свое место в жизни. Чтобы удостовериться в правильности своей догадки, отец осторожно осведомился:

- Я так понимаю, сынок: жить дома, да еще в селе, которое все больше теряет свое промысловое значение, тебе становится в тягость?

- Мой заведующий говорит так: для молодого человека, как и для птицы, которая становится на крыло, цепляться за родное гнезда - это самое верное средство, чтобы лишиться способности бороться с неблагоприятными обстоятельствами...

Закончив свои дела на кладбище и обследовав маршрут завтрашней похоронной процессии, отец с сыном, довольные проделанной работой и состоявшейся между ними беседой, вернулись домой, где их ждали с ужином Веруня с Людой. Людмила, у которой в этот день уроков в школе не было, делала по дому все, что требовалось, чтобы освободить маманю, утомленный вид которой внушал ей опасения, от хлопот, которые нахлынули на нее в связи с погребением свекра.

Ира в ответ на телеграмму о кончине деда, которую Вера послала на институт, сообщила, тоже телеграммой, что, к ее прискорбию, присутствовать на похоронах не может: они с мужем сразу после распределения купили билеты до назначенного им места работы - где-то в Забайкалье... Обещала с первой зарплаты выслать домой немного денег. Родительницу это обещание заставило горько усмехнуться: какие уж там деньги - самой-то с мужем, который, поди, гол как сокол, не загинуть бы где-нибудь в таежной глуши.

 

Алексей как достойный сын своего отошедшего в мир иной добросовестного труженика не мог не испытывать сыновней гордости за своего покойного родителя, увидев, что отдать ему последнюю почесть всё шли и шли люди, и не только все его ближние и дальние родичи, но и многие кустаревцы, которые работали вместе с ним в колхозе и других организациях села, являвшегося райцентром, куда его направляли местные власти. Растрогал Алексея и тот факт, что правление колхоза, несмотря на не ахти какое состояние своих финансов, выделило денежное пособие на ритуальные нужды своего бывшего бригадира, а потом председателя.

...В день погребения, как условились, к Сафоновым пришли товарищи шурина Алексея-Федора, а вскоре подъехал и он сам на своем грузовике. Переговорив с Алексеем, он дал знак своим приятелям и они - двое спереди, двое сзади - подняли гроб с телом покойника и вынесли его из родного дома. Алексей с Геннадием поддерживали открытыми двери кухни и сеней. На улице бесценную ношу бережно умостили на вынесенные из дома табуретки - дескать, пусть люди, пришедшие на похороны, а также прохожие, посмотрят в последний раз на преставившегося хозяина дома.

Так как участвовать в похоронах родной матушки Алексею в свое время было не суждено, он в хлопоты, связанные с погребением Петра Кузьмича, углубился прямо-таки с религиозным усердием. Так, чтобы добиться изготовления гроба, что называется, без сучка, без задоринки, он обошел всех кустаревских столяров, а чтобы подобрать устраивавший его в смысле расцветки ситец для обивки нехитрой навечной домовины, заботливый сын обшарил не только все лавки родного села, но и не колеблясь съездил на случайно подвергавшейся попутке-полуторке в соседний городок. Ну, а цветов он у своих родственников и приятелей, имевших садики, навыпрашивал столько, что их хватило, чтобы устлать весь участок улицы от дома до поворота на кладбищенскую дорогу.

...У вынесенного ко двору гроба стал скапливаться народ. Тетушка Марья, воззрившись долгим взглядом на лицо покойного брата, тайком всплакнула, начала утираться концом черного платка, которым была накрыта: кто знает, может, подумала, что и ее дни сочтены... Так, по крайней мере, расценил выражение ее лица обеспокоенный племянник.

Вот сестры Веры вынесли из дома и поставили в кузов грузовика большое блюдо с неотъемлемым предметом ритуала погребения - медовой кутьей, шурин Федор подошел к Алексею, бережно, как бы извиняясь, спросил:

- Ну, что, Петрович, наверно, бате пора в путь?

Алексей окинул взглядом собравшихся у гроба: проводить земляка в последний путь пришли человек двадцать пять, не более. Однако он по опыту знал, что по дороге на кладбище жители села имели обыкновение выходить из своих ворот и по одному, по двое примыкать к процессии. Так что ждать дальше не было резону, тем более что на небо с запада начали наползать облака, погода могла испортиться. Невольный хозяин дома дал команду, приятели шурина подняли гроб с покойником в кузов грузовой автомашины, подсобили взобраться туда же тем, кто был постарше, кому трудно было идти на кладбище пешком. Затарахтел двигатель грузовичка, машина, а за ней и люди с серьезными лицами, на многих из которых был приличествующий случаю отпечаток скорби; двинулись вдоль по улице, которая вела к месту упокоения почивших.

Пространство у раскопанной семейной могилы, очищенное накануне сыном и внуком покойного от зарослей бурьяна, оказалось сейчас весьма кстати: когда гроб с прахом Петра Кузьмича перенесли с кузова грузовика на табуретки, поставленные у края могилы, все желающие могли подойти поближе, с достоинством сказать отошедшему в мир иной последнее прости.

Пока люди совершали обряд прощания, из-за кудлатого, пасмурного облака выглянуло яркое предосеннее солнце. Оно очень обрадовало тетушку Марью, которая прямо-таки с детской улыбкой на лице проговорила:

- О! Смотрите - ангелочек тучи разгоняет! Не иначе, как по светлую душу Петюни прилетел...

Алексей счел нужным упомянуть о заслугах родителя перед обществом - в первую очередь о том, что тот в свое время был рьяным поборником совместного хозяйствования на крестьянских наделах. В своем прощальном слове Алексей поведал присутствующим, что во время коллективизации его батюшка одним из первых записался в колхоз и своими доводами убедил сделать это чуть ли не всех хозяев со своей улицы. О том, что богатенькие мужики села затаили на него зло, Алексей застенчиво умолчал. Ведь вскоре после собрания, на котором было принято решение об организации на селе колхоза, кулаки на праздник святой троицы, подвыпив, подкараулили активиста на гуляниях в роще за селом и жестоко отдубасили его, нанеся несколько кровоточащих ран, в том числе на голове.

Алексей, помнится, в дальнейшем, в зрелые годы, пытался понять, почему отец после расправы над ним противников колхозов стал одним из стойких приверженцев совместного труда хлеборобов на земле. И не только приверженцем, а и умелым организатором... Будучи избранным сначала бригадиром, а потом председателем колхоза, он., в летние месяцы по выражению сердобольной, постоянно переживавшей за него супруженьки каждый день от восхода до заката солнца пропадал на обобществленных пажитях и сенокосах. И не его и ему подобных вина, что как последствие навязанной России гитлеровской Германией кровопролитной войны, повлекшей за собой неисчислимые потери цвета нации - неутомимых тружеников, колхозы во многих селениях начали хиреть, а потом и вовсе распадаться.

Алексей сам потом был свидетелем общего собрания колхозников в одном из селений в глубинке области, на котором принималось решение о роспуске коллективного хозяйства. Видно было, что люди колеблются. Еще бы! Ведь никому не было известно, чем оно обернется - прозябание при отсутствии средств на приобретение техники и всего прочего в своей персональной борозде... Тем не менее, присутствовавших на собрании сельчан позабавило унылое заявление одного тщедушного мужичка, поднявшегося с заднего ряда. Тот, попросив слова, потоптавшись, под дружный смех односельчан робко вопросил:

- Граждане... А можно - я останусь в колхозе?..

...В этой связи Алексея - был такой случай - заставило призадуматься одно высказывание отца, сделанное им незадолго перед кончиной. Преклонный возраст старика, по-видимому, уже сделал свое дело, бедняга теперь почти не вставал с постели, часто забывался, иногда шептал что-то невнятное про себя. В один из вечеров - Алексей, будучи в отпуску, старался не отлучаться из дома - родитель явственно произнес:

- Лёньк, ты тут? Подь-ка сюда...

Когда сын, обрадованный просветлением разума, по-видимому, уже обреченного родителя, наклонился над ним, тот открыл глаза и озабоченным тоном произнес:

- Слышь-ка, сын, что я надумал... По-моему, власти наши теперь, когда война уже давно позади, хлеборобам-то свободу дать должны. Пущай все, кто пожелает, выходят из колхозов, хозяйствуют на земле по своему соображению, и чтобы никто им не мешал. От таких трудящихся государству пользы выйдет больше, потому как на свободе-то они будут тужиться с усердием, с прилежанием... Поскольку надеяться-то не на что будет, кроме как на собственные мозолистые... От несвоевременных мыслей, в которые очень некстати, в самые драматичные миги погребения углубился Алексей, его, дернув за рукав, отвлекла супружница.

- Иди, - с укором, тихо проговорила она, - простись с отцом, а то не успеешь...

Еще путем не освоившийся с мыслью об утрате родителя супруг словно бы очнулся, увидев, что товарищи Федора уже взялись за крышку гроба, приставленную к стволу ели, как бы давая тем самым всем присутствующим знать, что, мол, живым жить и проворить свои дела, а отошедшему в мир иной пора предоставить возможность водвориться под сень вечного покоя... Алексей успел только приподнять край савана и бросить на бездыханного папаню прощальный взор. Чтобы не слышать стука молотков, которыми мужики приколачивали крышку гроба, бедняга зажал уши ладонями...

...Когда оставшийся за хозяина дома Алексей накануне похорон отца обсуждал с Аллой, с которой они с Верой продолжали поддерживать дружеские отношения, вопрос о том, как бы половчее организовать поминальный обед, чтобы и публика осталась довольной, и в долги непомерные не влезть, та не на шутку задумалась. А, покумекав и вспомнив, как она управлялась с этим делом, когда сама хоронила Степана, своего благоверного, предупредила друга, что на селе есть зловредные старушенции, завсегдатаи всех поминок, которых хлебом не корми, дай им только хоть малюсенький повод, чтобы охаять хозяев, обвинив их в скряжничестве и неуважении к памяти своих покойников.

Обеспокоенный такой незавидной перспективой - ведь речь шла о чести отца, видного человека на селе - Алексей решил поделиться своими опасениями с шурином Федором. Тот в ответ хитро усмехнулся, заговорщицки подмигнул зятю, хлопнул его по плечу и уверенным голосом проговорил:

- Будь спои, Петрович, мы, как говорится, не первый год замужем...

Как осиротевший ревизор потом узнал, его шурин, поскольку распоряжаться на поминках, проводить которые было решено в местной чайной, Вера попросила именно его, своего брата, проблему разрешил просто блестяще. Он, по его словам, совместно со своими сестрами, которые вызвались обслуживать пришедших на поминки, разработал нехитрую и, главное, безобидную, по его мнению, стратегию отправления тризны. Согласно его задумке их с Верой сестры, выступая в роли обычных официанток, сосредоточат внимание на гражданках, пользующихся в селе славой сплетниц и скандалисток. Главная забота состояла здесь в том, чтобы тарелки у этих гражданок не пустовали - до тех пор, пока, как говорят в народе, им не во что будет класть. Сам Федор тоже время от времени будет проходить по рядам столов, вежливо справляться у поминающих усопшего, нет ли у них каких претензий и пожеланий.

О том, как упивались обилием еды на поминках сельские любительницы потешить мамону, рассказывала потом Люда, которая во время трапезы оказалась сидящей между двумя такими бабками. Одна из старух, тетка Агафья, скушав после наваристых щей порцию гуляша с гречневой кашей, потом вторую, и увидев, что ей несут третью, тайком распустила поясок на животе и начала с наивным видом хвастаться соседке:

- Смотри-ка, Лукинична, какой мне сношенька поясок на пасху подарила!

На что Лукинична, не будь дурна, сдернула с живота свою опояску и тоже потрясла ей под носом тетки Агафьи, торжествующе приговаривал при этом:

- А что, моя обновка хуже твоей? Десять целковых зятек за нее выложил. Да еще, слышь-ка, чтобы угодить мне, парень не поленился, даже в город специально поехал. У нас-то на селе в лавках, сама знаешь, чего получше, днем с огнем не сыщешь.

...По завершении поминок Федор, зная, что хозяин переживает за преуспеяние, как он сам считал, самого ответственного этапа погребения отца, счел нужным подбодрить его:

- Ну, зятек, можешь теперь без зазрения совести расслабиться. Поди, даже самые привередливые чревоугодники запомнят эти поминки надолго. А самое главное - покойника, как и положено, люди поминали только добром...

…Вера потом, через пару дней, делясь с супругом впечатлениями от разговоров со знакомыми женщинами в магазинах, тоже подчеркивала, что они отзывались о поминках по свекру только одобрительно.

 

 

назад	оглавление	далее