Глава двенадцатая

Алексею запомнился день, когда он, вставая утром с постели, долгим взглядом уставился на обнаженную грудь жены и она, перехватив этот взгляд» понимающе-снисходительно улыбнулась и впервые за время их совместной жизни не прикрылась стыдливо одеялом.

"Вот у нас и нету тайны друг от друга", - вспомнил молодожен с пятимесячным стажем строчку из чьего-то стиха. В совместной жизни молодых наступила пора, когда они уже не стеснялись, выбравшись из-под общего одеяла, переодеваться в присутствии друг друга в дневное платье, разговаривать на интимные темы и даже послать друг друга - любя, конечно - "а не пошел бы ты к энтой бабушке"...

На работу Алексей с Верой стали теперь все чаще ходить порознь, Алексей, чтобы сократить путь к своей конторе сельпо, пробирался заросшими лебедой и крапивой тропинками позади огородов сельчан, перепрыгивал через канавы, а в одном месте даже перелезал через жерди изгороди. Вера, как-то раз испробовав маршрут своего благоверного, в дальнейшем, как она это назвала, "от заячьего скакания по грязным буеракам" наотрез отказалась.

В этот день Алексею захотелось прогуляться на работу на пару с женушкой - ее привычной дорогой. Поскольку Вера выходила из дома пораньше, боясь опоздать, Алексею пришлось отказаться от традиционного стакана чая. Наскоро проглотив свою порцию овсяной каши, он второпях натянул свое старенькое пальто, нахлобучил шапку и выскочил вслед за супругой. Дорога оказалась тяжелой - прошли обильные снегопады, снег с проезжей части улиц не убирали - на машинно-тракторной станции еще не было нужной техники. В центр села - в магазины, а также по всяким другим нуждам люди ходили по санным дорогам, а их - пока-то еще накатают, скорее морковкина заговенья дождешься. В первые дни после очередного снегопада люди, бывало, цепочкой брели - след в след - по целику. Оступишься, ногу потом еле вытащишь из сугроба. Хорошо еще, что в Кустарях было достаточно валяльщиков, так что ни одна семья на селе и в округе не оставалась на зиму без валенок. Правда, состав армии ремесленников этого профиля за время вселенской бойни середины двадцатого века резко изменился. Война грубо взломала природный баланс между спросом на рабочую силу и предложением ее. В жерло гигантской схватки, развязанной, как это всегда бывало, высоко вознесшимися человеконенавистниками, в числе своих собратьев по судьбе - а их были миллионы - оказались брошенными и самые крепкие, самые работоспособные ремесленники села Кустари. А поскольку у каждого из них остались многоголовые семьи, дети да немодные родители с их повседневными потребностями в пище, одежде и обогретом жилище, заботу об этом должны были взвалить на свои хрупкие плечи жены и подрастающие чада сражающихся на фронтах мужей и отцов.

Алексею не раз приходилось выслушивать горькие сетования на судьбу от соседки дяди Григория - тетки Авдотьи, муж которой, длиннорукий силач Никифор, погиб на втором году войны, оставив ей четверых проказников-мальчишек, старшему из которых шел лишь пятнадцатый годик. Хорошо еще, что супруг, как бы предчувствуя свою судьбу, обучил тетку основам валяльного дела. Поняв после ухода Никифора на войну, что ждать ей помощи неоткуда, Авдотья с горем пополам, со слезами выкатала свой первый сапог. Катанье или, как его называли на селе - стирка - операция, самая трудоемкая и самая тяжелая во всем процессе изготовления валенка. Огромную, раза в три превосходящую по размерам сам сапог заготовку, периодически опуская в котел с кипящей водой и вынимая ее оттуда, с силой жамкают и разминают ладонями на доске верстака до тех пор, пока она не сядет до требуемых размеров. Главный и едва ли не единственный инструмент при этом - "аршин", то есть стальной пруток четырехгранного сечения с круглыми рукоятками. Круглыми - для того, чтобы мастер, катая валенок, не сдирал кожу с ладоней. Гонять горячую заготовку по верстаку приходится часами. Сколько надо потратить этих часов, вам не скажет ни один мастер. У них, мастеров, своя мера продолжительности технологического процесса: "пока с тебя сорок потов не сойдет!"

Тетка Авдотья освоила операцию по катанию валенок в первую же зиму после проводов мужа на войну. Вникнуть в секреты настила изделия помогли ей свекор и сосед - дядя Григорий. Особенно крепко засела в голову валяльщицы наука свекра. Боже, как он злился и сыпал матюгами, когда сноха, бывало, в одном месте перетопит заготовку, а в другом допустит взбугрение!

Отчаяние овладевало порой выбивавшейся из сил женщиной, иногда горемыке казалось - не выдержит она в суровой борьбе за выживание, но чтобы она прилюдно выказала свою слабость, впала в отчаяние - для этого ее характер был слишком твердым. Недаром бывалые мастера, встречаясь с ней на улице, почтительно ломали перед ней шапки.

Поначалу тетка Авдотья носила свои изделия на базар в соседний городок Черемное, который до революции населяли в основном мещане. Цену - настоящую - ей первое время не давали. Вырученных денег едва хватало на прокорм, и чтобы заплатить за шерсть, которою ссужали в долг знакомые крестьянки из окрестных деревенек. Со временем к Авдотье стали возвращаться заказчики, которых когда-то постоянно обслуживал ее благоверный.

Когда Алексей на какое-то время сошелся со старшим сыном тетки Авдотьи, озорным и бесшабашным весельчаком Петькой, она уже сильно постарела, глубокие морщины избороздили ее сухое, мужественное лицо. Двое старших ее ребят были уже при деле, один из них, Петька, ждал призыва в армию.

- Одно беспокоит, - жаловалась тетка Алексею, - то, что здоровье сдавать начинает. Спину ломит - спасу нет, порой ночью уснуть не могу. Сдонежила меня эта стирная, будь она неладна. Да вот Володьку, младшего своего, никак в люди вывести не могу.

...Вспоминая впоследствии о своих встречах с мужественной труженицей, Алексей, сам не зная почему, не мог отделаться от чувства вины перед ней.

 

Когда Алексей с Верой пробирались по глубокому снегу к санной дороге, ведущей к месту их работы, заботливый супруг ощутил острый прилив жалости к своей женушке, видя, с каким трудом, с какими предосторожностями она преодолевает каждый сугробик, преграждающий ей путь.

Что делать... Как и любая девушка, идущая по начертанному ей природой пути, Веруня сейчас достигла самого ответственного его отрезка. Отрезка, в завершение которого после опасливых ожиданий и горячих надежд, под одобрительно-торжест-вующие возгласы родни на свет появляется очередной продолжатель рода человеческого.

Но пока этот мучительно-радостный миг наступит, сколько еще всяческих треволнений-ожиданий предстоит перенести, сколько мелких препятствий преодолеть!.. Разве легко перебраться через них без верного помощника? А одежки - все эти юбки, кофты, жакетки, пальто!.. Полы ни одной из этих вещей - приходит пора - ни за что не желают сходиться на округлившемся животе. Правда, Веруне на этот счет повезло. У свекровки, как оказалось, была собственная ручная швейная машинка и кое-какой опыт в портняжном деле. И даже отрез фланели с довоенной поры сохранился. Посидели они - Степанида Ивановна и Веруня - несколько вечеров чуть ли не до полуночи и отправилась невестка одним прекрасным утром на работу в просторном платье, в котором ее беременность могли разглядеть разве что только свои сотрудницы, да и то лишь потому, что знали. Ну, а вместо любимого жакета супруженька Алексея стала теперь носить старенькое пальто с материнского плеча, которое Степанида Ивановна немного подновила мехом кролика, выделанного руками свекра - Петра Кузьмича.

В походке Веруни, как заметил Алексей, тоже появились изменения: ноги она ставила на снег осторожно, словно шла по льду и боялась поскользнуться.

- Верунь... тебе стало трудно ходить? - сочувственно, стараясь придать голосу как можно больше тепла и заботливости, спросил в тот раз Алексей.

"А ты попробовал бы побывать в моей... шкуре," - хотела было сказать Вера недовольно и с вызовом, но вдруг осеклась.

- Прокатился бы ты разок, - заметила она вместо этого, - в моей коляске... Небось в постель к бабе иной раз и подумал бы, прежде чем забираться.

Алексей осознал тогда: разговор с женой, когда она в положении, требует особого подхода, так что ему пора уже вырастать из штанишек недотепы. В голову пришла простая и, как ему казалось, спасительная мысль.

- Послушай, Верунь, - не думая о последствиях, легкомысленно бухнул он, - а что, если я попрошу у вашего начальства отпуск для тебя - За свой счет?..

Вера в ответ так глянула на своего муженька, что тот моментально осекся.

- Слушай, умник! - с трудом переводя дыхание, промолвила жена,- ты это предложил, подумав головой или каким другим местом? Если мы лишимся моих двух сотен, нам что - зубы на полку что ли прятать? Ты эту главную нашу заботу учел? Где уж тебе... Ты еще своими холостяцкими мыслями пробавляешься.

- Да и на что нам детское приданое справлять? - передохнув, продолжала супруга. - Даже если я буду продолжать работать, нам все равно у родителей одалживаться придется... Ты бы лучше к папане моему подкатился, может он даст тебе пару-другую валенок выстирать. Все какую тридцатку заработал бы. Как раз малышу на пеленки достанет.

Говорила все это Вера медленно, с расстановками, потому что, хотя шла она след в след за мужем, силы ее к концу пути стали иссякать. Алексей повернулся, обнял милую женушку за плечи, твердо сказал:

- Всё, Верунь, с нынешнего дня я одну тебя в дорогу не пущу. И старайся, пожалуйста, на ходу поменьше говорить - это истощает твои силы.

Женушка доверчиво прислонила голову к плечу мужа, передохнула чуток. Расстались по-хорошему, довольные друг другом.

В другой раз, после такого же снегопада, тоже, когда шли вместе на работу, Вера остановила супруга и с трудом, преодолевая одышку, пожаловалась:

- Нет, такая дорога не по мне...

Алексей тут не удержался:

- Верунь, ты же, я знаю, очень хотела ребенка, хотя я и советовал немного повременить...

Вера обиделась:

- А причем аут я? Что мне, спать что ли надо было ложиться поврозь?

- Ну, зачем ты так... Если быть честным, меня смутило твое поведение в первые наши счастливые дни… Когда ты вслух мечтала о дочурке, у тебя было такое лицо... будто для тебя высшее счастье - это дать жизнь маленькому родному человечку. А какому это мужу, если он любит свою женушку, не захочется видеть свою лучшую половину счастливой?

Жена какое-то время растерянно молчала.

- Я тогда, наверное, совсем запамятовала наши женские разговоры на эту тему в конторе, в которой я работаю. Знаешь, у наших сотрудниц с годами выработалась забавная привычка: как только наш начальник, главбух, скроется за дверью, они вскакивают со своих рабочих мест, спешат к облицованной железом круглой голландке и, если дело происходит зимой, обхватывают ее руками. Им всегда почему-то кажется, что в помещении конторы холодно. Перемолвившись парой слов о том, о сем, собеседницы начинают обмениваться своими бабьими заботами,

- Девоньки, а я опять полна, - признается самая беспокойная из них.

- И я, - вторила ей другая.

- И я, - не заставляла себя ждать третья...

- А чем это для нашей сестры кончается, вам, мужчинам, чаще всего до лампочки, - продолжала Вера. – Ты, поди, не слыхал о нашем "горячем цехе"? То-то и оно. А это, мотай себе на ус, то место в нашей больнице - не дай Бог туда угодить - в которое женщина приходит с плодом во чреве, а выходит пустая. Вас бы, мужиков, хоть бы по одному разочку распять на том антихристовом кресле, которое медики именуют гинекологическим!- Такова была горячая отповедь Веры мужьям.

О злополучном для женщин кресле Алексей тогда еще не слышал, зато в портновской мастерской сельпо, где работали одни женщины, ему постоянно приходилось ловить обрывки разговоров о "горячем цехе", в который, судя по жалобам швей, им то и дело приходилась бегать, чтобы прервать беременность. Делать это, как понял секретарь сельпо, их вынуждали мужья, которые ни в какую не желали предохраняться. Впрочем, и сами женщины, судя по признанию одной из мастериц, считали "такую", то есть с предохранением, близость с мужем чем-то вроде бега в мешке. Мало того, что она не приносит никакого удовлетворения, но и, по словам той же мастерицы, у нее, как она сказала, "богопротивное обжимание с мужиком со временем расшатало нервы".

Алексей после памятного разговора с Верой пробовал задумываться над вопросом, а почему его предки - отец и дед - не боялись свободно отдаваться импульсу грубой чувственности, почему их не мучила проблема появления в семье, как говорили теперь, лишнего рта? Он был склонен думать, что причина, в конечном счете, заключалась в характере общественного строя. Когда крестьянин на своем наделе и ремесленник за своим верстаком были предоставлены самим себе, у них была уверенность - пока в руках чувствовалась сила, они прокормить своих чад всегда будут в состоянии. Теперь же, когда все пашни, все кустарные промыслы на селе обобществлены, когда стимулы к прилежанию по сути дела были сведены на нет, мужик, образно выражаясь, стал остерегаться ложиться с бабой в постель: над людьми стала тяготеть опасность голодной смерти. Конечно, в каждой семье были и другие, свои, закавыки и препоны, которые отбивали у людей охоту обзаводиться многочисленной ребятней, но они, по мнению Алексея, погоды на дворе не делали. Главное же, факт оставался фактом: прирост населения в Кустарях неуклонно сокращался, а число женщин-посетительниц "горячего цеха" с каждым годом росло.

...Само собой, все эти заботы начинающий муж и будущий отец познал в полной мере лишь потом, когда, как и все порядочные люди, обзавелся полноценной семьей. Но уже и сейчас, разговаривая с Beрой, Алексей, дивясь зрелости ее недюжинного ума, чувствовал, как дышит в затылок ему эпоха, которая - он был уверен - не похожа ни на одну из тех, о которых он начитался всякой всячины в книгах, обнаруженных на чердаке хаты деда.

В данный же момент, доведя запыхавшуюся от тяжелой дороги женушку до дверей ее учреждения, он не знал, как высказать ей обуревавшие его чувства и мысли, которые свились в один клубок и в котором смешались и жалость, и сострадание, сознание сопричастности к мукам, которые она испытывала, и страстное желание избавить ее от этих мук. Но все прочувствованные слова будто застряли где-то в горле.

- Несчастные вы создания, - только и нашелся муженек, что сказать. - И за что только судьба ополчилась на наших славных женушек…

Вера пропустила куцее изъявление благоверным сочувствия мимо ушей. Она заботливо поправила кашне на шее своего провожатого, с благодарностью посмотрела ему в глаза, а затем, вздохнув, вдруг высказала соображение, которого Алексей никак не ожидал, особенно теперь, когда он опаздывал на работу в свое учреждение.

- Конечно, - сказала она, правда, не особенно уверенно, - с ребенком мы немного поторопились. Мне и подруги на работе говорят об этом. Тебе же еще учиться надо. Мне-то, видно уже не придется. Кто знает, как сложится жизнь...

Договорить ей не удалось: мимо них прошел и скрылся за дверью главбух райпотребсоюза, Верин шеф. А у него была привычка садиться за свой конторский стол точка в точку с распорядком рабочего дня и он не любил, когда кто-нибудь из сотрудниц конторы промешкает. Вера успела только помахать муженьку рукой в варежке, которую она связала на досуге собственноручно из цветной шерстяной пряжи.

 

В течение всего почти этого рабочего дня, который, кстати, оказался на редкость не загруженным, Алексей сосредоточенно искал ответа на вопрос - что же в те суматошные дни, когда в душу его запали светлая улыбка и лаконичные, но казавшиеся ему глубокомысленными реплики Веры-девушки, - что же все-таки побудило его занервничать и даже пороть иной раз горячку, торопить маманю со сватовством - в общем, делать в пожарном темпе всё, чтобы как можно скорее обзавестись своей семьей.

Может - ломал он себе голову - причиной не свойственной ему лихорадочной деятельности в те дни было то, что он посчитал свою любовь к Вере роковой? Но ведь чувство, которое он когда-то питал к Вале Светловой, было куда более сильным, всепоглощающим. Алексей хорошо помнил - когда он убедил себя, что Валя к нему безразлична, более того, будто она считает его ничтожеством, он всерьез задумывался о самоубийстве. Работая в начале войны писарем в штабе Всевобуча, где военнообязанных обучали началам военного дела, он имел доступ к оружию. И когда бедный влюбленный вбил себе в голову, что его пассии на него наплевать, он принес домой малокалиберную винтовку, чтобы примерить, можно ли из нее пустить себе пулю в сердце. Впоследствии он считал, что помешало ему совершить акт насилия над собой скорее всего известие об отправке Вали в армию и, как это ни странно, неудачный поход на дальнюю железнодорожную станцию Гудково, когда ему серьезно захотелось попрощаться с любимой девушкой.

Словом, чувство влюбленного к Вале Светловой было гораздо более сильным, всепоглощающим, даже может быть губительным, чем любовь к Вере. Однако предложи ему в то время кто-нибудь - а ты, мол, зашли в Вале сватов - он бы, наверно посчитал человека, подавшего ему такой совет, либо сумасшедшим, либо злыднем, задумавшим выставить его на всеобщее посмешище.

Все дело, наверное, заключалось в том, что, как говорят бывалые люди - всякому овощу положено свое время. Весьма возможно - скажи ему Валя в те дни, когда он был так увлечен ей, доброе слово о его слабости к поэзии, о страсти к стихосложению, и он был бы ей благодарен до скончания дней своих. И пусть бы она выходила замуж за кого угодно, он чувствовал бы себя обязанным ей уже только за то, что она обратила на его скромный природный дар свое благосклонное внимание.

С Верой у Алексея все было иначе. То была пора его жизни, когда он, полюбив девушку, как бы проснулся от затянувшейся спячки: Боже мой, годы уходят, в ворота все настойчивей стучится судьба, пророчащая ему участь закоренелого холостяка, в каждой женщине ему начинает мерещиться изменщица и мужененавистница, и впереди - никакого просвета.

Чем чаще Алексей углублялся в подобные размышления, тем больше его сердце наполнялось чувством благодарности к своей Веруне - за то, что ока не отвергла его. Ибо - сделай она это, еще на одну попытку у стареющего холостяка - он чувствовал это - мужества уже не хватило бы.

Как это часто бывает у простых смертных, горькие мысли Алексею сейчас возжаждалось залить чем-нибудь еще более горьким - настолько горьким, чтобы оно выжгло из души муть, окрашивающую реальную действительное в мрачные тона. Не придумав ничего лучшего, молодой человек, считающий себя добросовестным семьянином и любящим мужем, закончив рабочий день, направил сбои стопы прямо в продмаг, торговавший водкой-суррогатом.

Заведующая магазином, она же продавщица, полнотелая вдова лет сорока пяти, укутанная в две телогрейки и тяжелую шаль - на улице было морозно, а лавки сельпо не отапливались - когда Алексей зашел в ее торговую точку, сразу же обратила внимание на необычное состояние духа конторского работника.

- Что это ты сегодня, словно в воду опущенный? - спросила она, ответив на приветствие.

- Это просто у тебя окна в магазине давно не мытые... – отшутился гость. - А пришел я к тебе, чтобы помочь план товарооборота выполнить. Налей-ка мне граммов полтораста-двести своей первоклассной сивухи.

- Так уж и сивухи, - обиделась тетка Лизавета, как покупатели попросту называли заведующую. Она пригласила конторского работника в подсобку - подальше от досужих глаз, - насосала из железной бочки через шланг жестяную кружку водки, налила гостю почти полный стакан. Поставив выпивку на край не очень чистого стола, положила рядом кусок пирога с капустой.

- Угостила бы тебя чем повкуснее, - сказала продавщица, - ты все-таки как-никак начальство... да и в первый раз у меня в гостях. Да, как назло в магазине сейчас нет ничего съестного, кроме буханки хлеба.

- А что у тебя все-таки стряслось, - спросила тетка Лизавета, - день-то ведь сегодня вроде не питейный?

На вопрос любопытная женщина осмелилась, заметив, что гость ее малость захмелел.

- Любовь свою первую вспомнил, - признался парень, сдерживая тяжелый вздох.

- Валька что ль Светлова примерещилась? - неодобрительно отозвалась продавщица.

- А ты откуда про нее знаешь?.. - не скрывая удивления, спросил истый почитатель первой любви.

- Да кто же на селе эту вертихвостку не знал? - злорадно усмехнулась собеседница, видимо, почувствовав к гостю нечто вроде ревности. - А мне она и вся ее семья соседями были. Или ты забыл, где я живу?

- Ты, теть Лиз, - посерьезнев, проговорил Алексей, - светлого имени моей юношеской любви не оскорбляй, прошу тебя...

- Ну, уж и светлого! - фыркнула тетка. - Нагуляла на фронте ребенка незнамо от кого и не постеснялась вернуться в село, где ее обличье каждой сучке знакомо!

Охулка продавщицы в адрес любимой девушки больно резанула Алексея по сердцу, он хотел было осадить клеветницу матерным словом - сама-то, мол, со сколькими мужиками переспать успела,- но вместо этого вдруг впал в уныние, отвернулся от собеседницы, а потом, воспользовавшись моментом, когда ставшая ему неприятной женщина вышла в торговый зал, положил две смятых пятерки - стоимость водки - около стакана и покинул магазин через черный ход. Отношения его с заведующей продмагом сделались после этого более чем натянутыми.

Память о дороге до своего дома у пьянчужки потом словно обухом топора вышибло. Помнил он только, будто домишки по сторонам улицы, по которой он шел, как-то странно покачивались, словно пританцовывая на месте. Хмель начал понемногу выветриваться из головы подгулявшего молодого супруга, когда он оказался перед воротами родного двора. Их невольный забулдыга узнал сразу. Увидев у крыльца дома свою милую Веруню, широко заулыбался. "Рот у тебя был разинут шире варежки", - поддразнивала его потом супруженька. На руках у жены было беремя дров. Она быстро скрылась за сенной дверью и тотчас вернулась обратно. Алексей помнил: по лицу ее пробежала тень испуга. Однако она решительно обхватила мужа правой рукой за талию и потащила его за собой в дом: сначала на кухню, где, к счастью, никого не оказалось, затем - через горницу - в спальню. Там Вера усадила пьянчужку на кровать, сняла с него валенки, с трудом выпростала из пальто. На подушки он повалился сам и больше уже не пошевельнулся, якобы погрузившись в блаженный сон.

Веруня потом, признавшись родной маменьке о неожиданном случае загула муженька, высказала опасение, будто он в тот раз был не столько пьян, сколько разыгрывал из себя невменяемого. Чтобы, дескать, проверить, Судет ли она с ним жить, если узнает, что он пьет.

А к мозговым извилинам Алексея репьем прилип вопрос, откуда у молодой женщины, еще не обтершейся в шлее семейных уз, такие навыки обращения с мужем, которого она ни разу не видела пьяным, то есть в таком состоянии, которое, по его убеждению, у неопытной супруги не может вызывать ничего, кроме испуга и омерзения.

Разумеется, логически, стройно мыслить малость перегрузившиеся молодой человек, естественно, не мог. Но чувство неуюта, тревоги, ответственности за свой некрасивый поступок сопровождало его до полной отключки от реалий момента. Эти обрывки неприятных ощущений, по-видимому, и стали причиной того, что беспутный нарушитель канонов трезвости пробудился в смятенном состоянии духа задолго до полуночи. Первым, что привлекло его внимание, были неприятные ощущения в желудке. Причина их была проста: бедняга после выпивки отошел ко сну, не поужинав. А когда сознание полностью вернулось к Алексею, он не смог подавить легкого стона - так непривычно сильно резанула головная боль.

Веруня, конечно, проснулась сразу же. Она рывком села в кровати, спросила встревоженно:

- Леш, Леш, что с тобой? Тебе больно? Скажи, где у тебя болит? Женушка торопливо ощупала грудь, голову мужа, положила ладошку на лоб. Ей вспомнилось вдруг, что у отца иногда по праздникам, когда он, бывало, перепьет немного, случалась рвота. Она неуверенно осведомилась:

- Леш, тебя, может, поташнивает?

На этот простой вопрос Алексей ответить не смог, как и не смог описать словами, что он сейчас чувствует. Сказать, что ему плохо, он тоже не осмелился - ему попросту было стыдно.

- Может, тебе принести кваску?

При мысли о питье тошнота у жертвы похмельного состояния только усилилась. Своей ладонью, которую Вера положила мужу на лоб, она ощутила, что Алексей пытается помотать головой. Потом он начал мерно посапывать носом. "Пусть поспит, - подумала женушка, - может сном все пройдет". Сама она долго лежала с открытыми глазами. Ей было и жалко мужа, и брала досада на него. "И что его дернула нелегкая - напиться до такой степени? До этого у него тяги к алкоголю не замечалось". К слову, еще на свадьбе невеста, беседуя с родичами жениха, осторожно навела интересующие ее справки. Да и вообще - дурной славы за Алексеем в Кустареве не тянулось. Ведь село - это не город, здесь за каждым парнем незримо, ненавязчиво шествует его репутация. Увидят раз-другой добра молодца на улице "под мухой" - не миновать ему клейма раба зеленого змия, и уважающая себя дивчина под венец с ним вряд ли пойдет. Уснула Вера этой ночью только под утро. Последней ее мыслью было: "Одна тучка на небе не всегда несет за собой ненастье?..

Утром молодая жена проснулась от неосторожного движения Алексея - муж, спавший у стены, задел ее, спускаясь на пол, хотя и старался двигаться со всей осторожностью. Вера приподнялась на постели, картина событий вчерашнего вечера и сумбурной ночи восстановилась в ее сознании во всей ее неприглядности. Она пристально следила за мужем - лицо его было бледнее обычного, пальцы рук, заправлявших рубаху в брюки, заметно подрагивали.

- Ну, как дела, пьянчужка?

Жена старалась разговаривать в шутливом тоне - давалось ей это с трудом.

- Таблетку дать? Голова-то поди раскалывается?

- Не надо…

- Как будешь матери с отцом в глаза смотреть?

- Ничего, перебьются... Я же - вот он, целый, невредимый.

- Тебе видней…

Петр Кузьмич встретил сынулю хмурым, недовольным взглядом: - Ну, как, гуленый, очухался малость?

- Извини, бать... Не рассчитал чуточку. Опыта нет.

- Лиха беда - начало...

- Не принимай близко к сердцу, бать... Больше это не повторится.

- Зареклась свинья... Словом, поживем - увидим.

Алексею казалось - отец отчитывает его больше для проформы: надо же было показать снохе, что проступок сынули родитель осуждает.

Степанида Ивановна за время недружелюбного разговора отца с сыном не проронила ни слова. Но проштрафившийся отпрыск видел, а точнее - нутром чувствовал, что переживает она за свое детище куда сильнее и болезненней, чем батя и супруженька, вместе взятые. Как же это он не подумал об этом вчера? Чувство стыда и сострадания к родительнице на время приглушили муки похмелья, провинившемуся захотелось подойти к матери, обнять ее, утешить, выразить свое раскаяние. Но - увы! В семье не было принято изъявлять свои чувства в открытую, стыдились этого как некой предосудительной слабости. Да и об отношении к этому со стороны благоверной следовало подумать – как-то она взглянет на изъявление нежности не по адресу. Ведь согласно поверью мужчина, обзаведясь своей лучшей половиной, переходит в ее неотъемлемую собственность. Но нельзя же уйти из дома на весь день, не перемолвившись с маманей хотя бы словечком.

- Мамань... - тихо попросил Алексей, и голос его осекся от сознания боли, которую - он чувствовал - переживает за него родимая. - Можно... чайку стаканчик... покрепче.

Степанида Ивановна понимающе взглянула в глаза сына, вскочила - откуда только прыть взялась! - с табурета, засеменила к шестку печи:

- Сейчас, сейчас, сынок. Я уже давно заварила, я знала - тебе это поможет.

Принимая с благодарностью граненый стакан с чаем, сынуля не заметил, как в глазах Веры блеснули, по-видимому, тщательно скрываемые слезы не то ревности, не то злости. А Веруне в самом деле стало не по себе. "Он что - или забыл, что у него теперь есть жена, - с горечью в душе подумала она сейчас, - то есть единственный человек, о коем он во всех таких случаях должен вспоминать в первую очередь,.. Надо сказать свекровке, чтобы она не смела баловать моего мужа".

На работу молодые теперь всегда ходили вместе. На этот раз - в отличие от других дней - Веруня хранила угрюмое молчание. На глаза ее просились слезы обиды: мало того, что муженек соизволил, как говаривала ее маманя, до безобразия нализаться, так он, нахалюга, даже не догадался попросить у нее прощения, хотя, по ее мнению, был обязан сделать это прилюдно, при родителях.

Алексею же сосредоточенное молчание супруженьки терзало душу. Он стал бояться, что она до самого конца пути не проронит ни слова. А это, опасался он, будет еще одна травма для души, которую и без того терзали симптомы покинутости и бесприютности.

- Верунь, - заговорил Алексей вкрадчивым голосом, - ты теперь собираешься казнить меня до судного дня?

Вера, прежде чем ответить, сделала подобающую случаю паузу. Потом она серьезным - даже слишком! - тоном спросила:

- Слушай, муженек... А не лучше ли нам, пока не поздно, подать заявление в ЗАГС?

На Алексея такой вопрос впечатления не произвел: за свои двадцать с гаком лет он слышал от мамани подобные угрозы в адрес своего отца не один десяток раз. Он счел за лучшее обнять женушку за плечо и с серьезным видом возразить:

- Заявления такого я не подпишу, потому что никому не позволю занять мое место рядом с моей любимой женушкой. Тем более что я с нетерпением жду, когда ты родишь мне наследника.

- Которого ты спишь и видишь, как бы научить наливать глаза на зло матери своего сына и будущей невестки. Так? - съязвила Вера.

- Верунь, милая, ну, зачем ты злишься?

- А зачем ты меня до зла доводишь?

В голосе молодой женщины послышались слезы. Алексей остановился, обнял супруженьку, начал бурно целовать ее куда придется, благо на дороге было пустынно, стесняться ему было некого. Вера достала носовой платок, осторожно промокнула подведенные глаза.

- В общем, - решительно заявила она, - ты даешь мне слово, что такое больше не повторится. А если ты еще хоть раз сорвешься, при первом же случае соберу сбои манатки и переберусь к родителям...

...Через несколько дней, когда супружеские отношение молодых Сазоновых вернулись в нормальную колею, Вера - опять по дороге на работу - спросила муженька:

- Слушай, Леш, а все-таки была ведь причина, внутренний толчок, который заставил тебя сунуть нос в рюмку?

- В стакан...- отшутился Алексей. - Я, Верунь, по-видимому, не смогу словами объяснить тебе, почему на меня в тот день накатила тоска, да такая, что я не находил себе места...

О том, что причиной душевной смуты у Алексея в тот злополучный день были воспоминания о драматической развязке событий, связанных с его первой любовью, он, разумеется, умолчал.

- И еще, - продолжал виновник легкого семейного разлада, - на мое угнетенное состояние, из-за которого у меня на работе все валилось из рук, как назло, обратил внимание Найденов, наш старший бухгалтер. Он мне и дал знать намеком, что мужику при таком раздрае духа, какой был у меня, хорошо помогает встряска, а какая именно, он обозначил щелчком по горлу.

- А этот раздрай, - недоверчиво глядя в глаза мужа, спросила Вера, - случайно не я была его причиной?

- Да что ты, Верунь! - с веселой улыбкой проговорил кающийся грешник. - Я сейчас думаю, что если бы я тогда лучше пришел домой и растряс душу перед тобой, мне бы ни капли спиртного не понадобилось. Само собой все горе сошло бы, словно с гуся вода.

Верил ли Алексей сам в то, что он говорил супруге, он не думал. А надо было бы спросить себя. Хотя бы задним числом.

 

Алексей не мог бы объяснить, почему, - чем дольше он жил супружеской жизнью с Веруней, на которой, как ему верилось, он женился по любви, чем больше привыкал и сроднялся с ней, тем чаще ему приходили в голову воспоминания и мысли о Вале Светловой, о его сначала робком, а потом все более сильном, как он его называл - всепоглощающем увлечении этой энергичной и скорой на слово непоседой.

Вот и сегодня, заканчивая рабочий день, законный муж своей жены почувствовал, что им овладело необоримое желание увидеть дом, в котором до призыва в армию жила единственная в мире девушка, общения с которой алкало его сердце. Алексей воспользовался случаем, когда жена позвонила ему, сказав, что после работы она хочет посетить свою маманю и пробудет у нее до конца дня. Почувствовав себя свободным, бедный невольник юношеской любви по окончании рабочего дня вышел из конторы и направил стопы на заветную улицу. Дойдя до печально-памятного для него дома с резными наличниками, он почувствовал, что сердце у него забилось... Но что это? Присмотревшись, молодой человек различил, как сквозь окно с двойными - по случаю зимы - рамами кто-то энергично машет ему рукой, приглашая зайти. Тут только до сознания путника дошло, что в окно до этого довольно громко стучали, но он, занятый своими мыслями, пропустил этот стук мимо ушей.

Поклонник молодой обитательницы заветного дома вспомнил: незадолго до отъезда Вали в военное училище он однажды побывал у нее. Валя тогда была одна, если не считать огромного черно-бурого пса, породы которого молодой человек не знал. Прежде чем девушка отыскала книжку, за которой зашел гость, тот успел вдоволь налюбоваться на бешеную активность четвероногого баловня, который настырно мешал хозяйке заняться делом, то и дело преграждал ей путь, клал передние лапы на плечи и все норовил лизнуть ее в щеку. Алексей тогда - о, неисповедимые заскоки человеческой души! - даже испытал к псу нечто вроде уколов не то зависти, не то ревности, чувств, которые потом прочно засели в его памяти.

Валя - гость этого тоже не забыл - сердито отгоняла пса, раза два сердито хлопнула его ладошкой по голове, но тот упорно не хотел оставить хозяйку в покое. О том, чтобы спокойно побеседовать с девушкой на интересующие обоих темы - об этом тогда не могло быть и речи. К тому же Алексей никак не мог подавить в себе тягостного чувства скованности, которое мешало ему собраться с мыслями. Он засуетился и, неловко попрощавшись, быстро ушел. Тем не менее, воспоминание об этом эпизоде глубоко запало в сердце юноши, видно, потому, что это была единственная встреча влюбленного со своим предметом, если не считать совместной поездки на велосипедах к ручью.

А сейчас, заметив подаваемые кем-то в окно сигналы, влюбленный, конечно, сразу же догадался: его приглашает зайти мать Вали Светловой, Дарья Ивановна.

На этот раз суматошного пса в квартире Светловых не оказалось. Мамаша Вали, чертами лица и взглядом серых глаз напоминавшая свое детище - роковую любовь Алексея, встретила гостя в сенцах, в обращении с ним была само радушие и любезность. Усадив молодого человек в кухне не табуретку, она стала расспрашивать его о здоровье его родителей, которых она, оказывается, хорошо знала.

- Мне Валентина и о вас много рассказывала - каким прилежным учеником вы были в школе, как она переживала, когда преподавательница литературы выставляла за сочинение вам пятерку, а ей - только четыре. Она ведь у нас росла своеобычной, самомнение у нее было еще то...

И - немного помолчав:

- А вы что же, после того раза, как приезд Вали с фронта отмечать приходили, к нам так ни разу и не заглянули? Валя говорила, что очень хотела вас видеть на крестинах своего любимого дитяти.

Наверное, заметив, что новость о ребенке Вали гость встретил без энтузиазма, хозяйка дома переменила тему:

- Я слышала - вы тоже обзавелись семьей?

Вопрос этот был Алексею неприятен - должна же была Дарья Ивановна знать, что молодой человек столько лет никого из девушек кроме ее дочки попросту знать не хотел. Поэтому, поговорив еще минут пять о здоровье и погоде, хозяйка удалилась в горницу, довольно скоро вернулась оттуда с письмом от Вали и, вручая его гостю, сказала:

- Нам Валя пишет, к сожалению, редко, наверно, некогда ей, потому что уход за ребенком почти не оставляет свободного времени. Но, как видите, вас она не забыла. По-моему, Валя хочет, чтобы вы сообщили ей свой адрес.

Алексей, который в течение всего времени пребывания у Светловых чувствовал себя несколько скованно, был даже рад, когда хозяйка, извинившись за свою занятость - она как раз готовила обед - выпроводила его из дома.

 

Шагая со спрятанным во внутренний карман пиджака письмом от своей первой, так жестоко, хотя и не по умыслу, наказавшей его юношеской любви, Алексей вдруг ярко представил себе картину встречи с ней позапрошлой зимой, когда она возвратилась с фронта домой, к матери, чтобы в спокойной обстановке разрешиться от бременя.

Оказавшийся в этой своей любви третьим лишним, пленник женских чар вспомнил, как Валя на вечере в честь ее возвращения с фронта, взирая с лежанки русской печи на него, своего бывшего одноклассника и его троюродного брательника Ивана, подзадоривала гостей:

- Не забудьте пропустить стаканчик за здоровье моего будущего наследника!

Не дожидаясь расспросов, а может, предупреждая их, будущая роженица, напустив на себя обличье неунывающей простушки, с невинной улыбкой на устах вдруг расфилософствовалась:

- Оказывается, нашей сестре-женщине спать с мужчиной - очень опаснее дело. Стоит раз-другой покрепче обняться и - на тебе: живот у бабенки начинает расти как на дрожжах...

Алексею тогда такое несерьезное отношение Вали к своей беременности, к тому, что ей вскоре предстоит принять на свои плечи ответственное бремя материнства, поначалу показалось легкомысленным. Однако, по зрелом размышлении он уразумел: а если бы то, что она перенесла на фронте, то, что она, может, даже без настоящей любви отдалась на фронте кому-то, кто имел над ней власть, она принимала близко к сердцу - разве это прибавило бы ей нравственного здоровья?

Так думал Алексей тогда, на памятном вечере встречи со своей мучительной страстью. Сейчас, неся в кармане письмо от своей все еще бережно любимой девушки, даже еще не ознакомившись с его содержанием, он испытывал легкую растерянность: что-то ему захотела поведать его, вернее, теперь уже не его незабвенная Валентина?..

Первые же строчки письма бывшей одноклассницы - лучшей из одноклассниц - заставили сердце молодого человека забиться. Забиться так же сильно, как тогда, во время ночных бдений на Большом тракте, когда до него в ночной мгле вдруг доносился звонкий смех его бесценной.

"Очень хотелось бы, - писала Валя, - получить от тебя весточку. - Между нами говоря, меня влечет к тебе неведомая сила - твоя оригинальность и еще нечто, о чем пока ни слова. Я чувствую твои мысли, как будто они мои собственные, и даже переживаю больше, чем когда-либо твои терзания от футляризма и эгоизма... Ведь ты неглупый парень, а деревенская глушь может погубить твои способности. Я думаю, что у нас еще будут большие перемены..."

Употребленное Валей по отношению к нему словечко "футляризм" Алексея позабавила. Под этим термином она, насколько юноша усвоил из давних разговоров с милой одноклассницей, несомненно понимала засоренность Алексея, его способность безоглядно отдаваться "одной, но пламенной страсти", пренебрегая порой доводами здравого рассудка.

Чудачка! - усмехнулся про себя Алексей, прочтя письмо, да если бы не этот его футляризм, не врожденное постоянство страсти, его чувство к ней никогда бы не набрало такой глубины и силы. И вряд ли бы тогда у нее появился повод писать ему это письмо. Письмо, которое поставило его в довольно затруднительное положение. Ведь от него требовали ответа, причем ответа, как писала Валя, честного и непредвзятого. И потом: зная о его былом отношении к ней, Валентина в письме явно напрашивалась на то, чтобы он подал ей росток надежды. А как это сделать, если Алексей теперь должен быть честным, прежде всего перед своей избранницей - перед Веруней, перед сознательно созданной им семьей?

Тут только до сознания растаявшего от наплыва былых чувств молодого человека дошло - а ведь Валя, обдумывая это свое послание к нему, наверняка, еще не знала, что он покончил со своим футляризмом и сделался заправским семьянином со всеми вытекающими отсюда последствиями.

А с другой стороны Алексею, его самолюбию мужчины не могло не льстить признание, хотя и несколько завуалированное, его мужских достоинств, причем признание из уст представительницы прекрасного пола, которую его горячечное воображение когда-то возносило на высоту, с которой было боязно смотреть вниз...

 

...Алексей не был бы самим собой, если бы, прочитав и перечитав письмо от своей, как он ее называл, роковой любви, он не дал волю соблазну - погрузиться в безудержные раздумья-гадания, а если выйдет, то и дать волю сладостным мечтам. Он вообразил, что у его по-прежнему светло любимой им бывшей одноклассницы Вали в настоящее время явные нелады с мужем. Она, будучи на фронте его подчиненной, вышла за него без любви, вынужденно, поскольку ждала от него ребенка. И это еще было полбеды. Потому что Валя стала замечать, что у мужа нет к ней того чувства, без которого супружеская жизнь становится обязанностью, степень неприятности которой для того и другого из партнеров обычно бывает неодинаковой. Вале, которая считала себя пострадавшей, такая совместная жизнь стала со временем все больше претить. Женщина Валя была умная, ей нет-нет, да и придет в голову мысль - а что будет через три года? Через пять лет? И она невольно стала вспоминать о нём, Алексее - однокласснике своем бывшем, в любви которого к себе она еще в Кустарях нимало не сомневалась. Вот ей, бедной неудачнице в сердечных делах, и пришла в голову мысль - а почему бы не сочинить и не послать другу юности письмишко? Подпустить в него между строк немного розового тумана, загадать пару головоломных загадок. Конечно, ее бывший поклонник - парень сообразительный, он сразу смикитит, что к чему. Но главная, благоприятная для нее черта его характера - способность беззаветно предаваться чувству. Вот этим его качеством и надо воспользоваться. В том, что Алексей клюнет, Валя не сомневалась. Важно, чтобы он поверил в искренность своей бывшей возлюбленной. Но этим талантом - показать себя такой, какой хотят тебя видеть, Бог ее вроде не обидел. Ну, а там можно будет действовать по обстоятельствам. Чем больше молодая женщина размышляла над своим намерением, тем тверже становилось ее убеждение - терять она оттого, что напишет другу юности, ничего не потеряет, а какая-то надежда появится.

 

Такие мысли, такие представления роились в голове Алексея, когда он размышлял о внезапно свалившемся на него наваждении. Сперва-то, когда он бегло прочитал послание Вали, он грешным делом подумал, что счастье, о котором он столько времени болезненно грезил, наконец-то решило вознаградить его за терпеливое ожидание. Однако, тут же вспомнив, кем теперь стала девушка, когда-то так страстно им любимая, а также свое положение, в которое он по доброй воле поставил себя сам, Алексей с горьким вздохом сожаления вынужден был сложить крылья, которые распустил было, готовясь к полету навстречу своему счастью.

А потом молодой семьянин почувствовал, что ему стало стыдно за свое легкомыслие. Что касается Вали, подумал он, то ее намеки на счастье, которое якобы обретут они, дерзнув в конце концов предпринять шаги к соединению своих судеб, как и деяния в этом направлении вряд ли кто осудит - ведь ее ребенок в случае развода с мужем несомненно останется с ней, а ее намерение осчастливить, наконец, человека, который столько лет страдал по ней, разве это не акт великодушия с ее стороны? Но он-то, Алексей, легковерная душа - как он-то мог дать волю порочной фантазии, поддавшись на пару прозрачных намеков женщины, пусть даже когда-то любимой больше жизни? Как мог он, пускай даже на короткое время, забыть, что он теперь роковым образом, по закону, связан с другой женщиной, которая вверила ему свою судьбу, а в ближайшие месяцы вверит и судьбу их детища?

Так рассуждал Алексей, когда его душевная сумятица достигла пика. Но он не успокоился окончательно и потом, когда нет-нет, да и возвращался мыслями к соблазнам счастья с Валей, на которые та намекала в своем письме. Продолжалось это до тех пор, пока Веруня однажды утром по дороге на работу не упрекнула муженька:

- Слушай, Леш! С тобой стало не интересно ходить вместе... Ты сначала вроде поддерживаешь разговор, а потом вдруг замолкаешь и словно в погреб проваливаешься. Я к тебе обращаюсь: "Леш, Леш", а ты вроде отзовешься, а через минуту рот опять словно на замок запираешь... Открылся бы, что тебя мучает, облегчил себе душу.

Тут уж Алексею приходилось укорачивать поводья своим грезам, напоминать себе, где он и чем обязан идущей рядом с ним женщине. Мало-помалу молодой семьянин вынужден был признать, что даже мысли о восторгах счастья со своей пылкой первой любовью ему теперь противопоказаны. Ибо какой в них прок, если стоит ему только вообразить себе блаженство соития с предметом своей юношеской страсти, оно, это блаженство, тут же будет отравлено опасением, что, соверши он ложный шаг, их с Верой дитятко будет обречено расти сиротой. Не говоря уже о том, какое море скорби будет ему грезиться в глазах Веруни, к которой Алексей уже успел, наверное, нерушимо прирасти сердцем. Подобные терзания души, дававшие о себе знать обычно по утрам, сразу же после пробуждения, стали теперь отравлять бедолаге настроение на целый день.

Поколебавшись с неделю, в течение которой он успел перебрать несколько вариантов отклика на вызов своей юношеской любви, Алексей ответил Вале вежливым дружелюбным письмом, в котором в сдержанном тоне сообщил своей бывшей однокласснице, что он, наконец, тоже обрел свой скромный причал, что свое юношеское увлечение он не забыл и память об их невинной дружбе для него священна. Молодой человек рискнул даже заверить милую землячку, что если бы она написала ему хотя бы годом раньше, она могла бы не сомневаться в его выборе. Поскольку молодая мамаша восторгалась проказами своего малыша, Алексей пожелал ей счастливого материнства. Письмо он закончил уведомлением Вали о том, что ответа будет ждать с нетерпеньем. Ему в самом деле хотелось узнать, как Валя отнесется к той части его письма, в которой он, подражая ей, намекнул, что и он живет с тайной надеждой на обещанные ею перемены. К тому же Алексеем двигало любопытство - удостовериться, прав ли он был в своих суждениях о письме Вали, точнее, о том, что именно побудило ее отважиться подать о себе весточку своему бывшему однокласснику. Втайне он надеялся, что был не прав, подумав о Вале, по прочтении ее письма, не то что плохо, но с изрядной толикой сомнения в ее искренности. Когда же он прождал ответа на свое послание почти месяц, то баюкая свою милость надеждой, то презирая себя за наивность, молодой человек решил, что Валя, по-видимому, окончательно примирилась со своей участью. А для того, чтобы обмениваться пустенькими, ни к чему не обязывающими писульками, Валя, своенравная женщина, попросту не была рождена.

 

Пришел в родное село Алексея долгожданный апрель, принялся ласкать уставшие от сутеми коротких зимних дней взоры сельчан ярким солнцем, а слух - звонкими капелями с крыш. Пришел и наполнил сердца людей смутными надеждами и ожиданием неведомых перемен в жизни.

Это была пора, главный признак которой, по утверждению Степаниды Ивановны - "день и ночь с гор вода." В такую пору, бывало, отрок Алексей, как только начинало припекать солнце, одевал юфтовые сапоги с голенищами выше колен и шел за огороды, выискивая полянки, на которых снег "рюхался" под ногами и сапоги по щиколотку погружались в булькающую жижу талого снега. Парнишке казалось, что, торопя таким путем вешние воды к выходу на свободу, он помогает весне быстрее вступить в свои права.

В этом году стремление пришпорить природу, поторопить снега побыстрее сгинуть с полей, а особенно с дорог, приобрело для молодого человека особый смысл. Дело в том, что Веруня, его милая женушка именно в эту пору ходила на сносях, и ее вот-вот надо было помещать в соответствующее медицинское учреждение. Положение усугублялось тем, что сельское родильное отделение в это время как на грех закрыли на ремонт. Опасение, что его в нужное время так и не откроют, к сожалению, оправдалось. Так и пришлось виновнику Веруниной беременности переправлять роженицу в стационар соседнего городка Черемное, куда Алексей в свое время ходил пешком на рынок продавать первые собственноручно изготовленные юфтовые сапоги, дорога вроде была не дальняя, купчики на своих рысаках в былые времена, по рассказу бати, Петра Кузьмича, добирались до этого мещанского городка за час с небольшим. Но ведь это на рысаках, которые после обобществления скота на селе давно перевелись.

Алексею, когда его Beруне подоспела пора разрешаться от бремени, пришлось довольствоваться сельповской кобылой Карюхой, на которой он в бытность свою рабочим хоздвора развозил по лавкам сельпо хлеб. Хорошо еще, что в его, Алексея, транспортных хлопотах, с готовностью принял участие Леонтий Матвеич, предсельпо. Ему, безотказному добродею, пришлось идти на поклон к самому Щетинину, райсоюзовскому председателю, который считался на селе важной шишкой, но тарантас для доставки будущей мамы до места с максимальными удобствами был, в конце концов, выхлопотан.

- С тебя полбутылки, - сказал предсельпо Алексею, поведав ему, как трудно было уломать Щетинина, считавшего казенный тарантас своим персональным транспортным средством.

- Я литра не пожалею! - с готовностью заверил шефа Алексей, зная наперед, что более равнодушного к алкоголю человека, чем его начальник, он еще не встречал.

 

На радость молодым супругам день, в который Веруня попросила отвезти ее на роды в Черемное, оказался солнечным, безветренным. Буйно зеленели озими на полях, вдоль которых неторопливой рысцой семенила уже не молодая, видавшая виды Карюха. Вера угрелась на сиденье тарантаса, расслабилась, всем своим существом с удовольствием ощущая плавные покачивания экипажа в такт колебаниям рессор на еле заметных колдобинах хорошо наезженной дороги.

- Веру-у-нь! - приглушенным голосом, растягивая гласные, позвал Алексей.

Жена не отозвалась. Тогда он легонько дотронулся до ее руки, лежавшей на коленях.

- Чего тебе? - с капризинкой в тоне отозвалась Вера, не поворачивая головы.

- Как ты себя чувствуешь? Тебя случаем не растрясло? Может, попридержать лошадь? В больницу мы так и так успеваем.

Женушка помолчала минутку, подобрала ноги, которые она до этого держала вытянутыми вперед, под сиденье тарантаса. Потом с ноткой мольбы в голосе произнесла:

- Леш, ради Бога, дай мне забыться немножко. Мне так хорошо сейчас, покойно... И дышится здесь легче.

"Что ж, Веруню можно понять, - подумал Алексей. - В кои-то веки раз довелось побывать на воле, подышать чистым полевым воздухом. Кто из нас, сельчан, не знает - у дороги, при нашем-то российском раздолье, есть свои живительные свойства".

Когда Веруня, откинувшись на спинку сидения, предалась дрёме - или сделала вид, что дремлет - Алексею-кучеру ничего не оставалось, кроме как любоваться картинами знакомого, уже не раз виденного ландшафта. До его слуха донесся рокот гусеничных тракторов, а через некоторое время показались и сами они с тяжелыми плугами на прицепах. "Что ж, - подумал Алексей,- так было спокон веков. Сама природа напоминает людям, чтобы они спешили забросить в хорошо прогретые черноземы доброе семя, памятуя, что весенний день год кормит".

Тут Алексею почему-то пришло в голову, что на этих землях, по которым они с Верой сейчас ехали, лет пятнадцать назад, еще задолго до войны, работал маманин младший брательник дядя Миша, будущий лихой краснофлотец, участник Великой Отечественной войны. На селе в ту далекую пору только что, после горячих споров и раздоров, организовали колхоз. Алексей, хотя и был тогда семилетним мальчишкой, но уже понимал, что сельчане, в том числе и молодежь, относились к новшеству - совместному хозяйствованию на земле - с недоверием, которое скрывалось за шуточками-прибауточками. По утрам товарищи дяди, которым было лет по шестнадцати-семнадцати, стучались в окошко дома, где он жил с матерью, причем так громко, что просыпались все, в том числе и Алешка, который в то время часто ночевал у бабушки. Стук свой ребята сопровождали возгласами, не очень-то заботясь о пристойности выбираемых выражений:

- Мишка, так твою перетак! - орал один из них. - Продирай зенки, пошли с нами!..

- Куда?

- За Кудыкину, то бишь, Сиротскую гору...- вторил ему другой… А чего там делать будем?

- Как чего? Аль не знаешь - разбульбулиху хлебать. "Разбульбулихой" колхозники обзывали пшенный суп, который в поле им варила на обед специально выделенная бригадиром женщина. Окрестили они так варево, по словам дяди, потому, что в нем "пшенинка за пшенинкой гонялась с дубинкой" - таким оно было жиденьким. Насколько Алексей сейчас мог судить по тогдашним рассказам дяди - каким в то время было питание начинающих колхозников, такова была и трудовая отдача хлеборобов. Само собой, это не могло не сказаться на получаемых урожаях, а следовательно и на материальной ценности трудодня. Хлеба на него выдавали колхозникам все меньше и меньше. Недаром же дядя Миша был вынужден завербоваться на лесозаготовки где-то аж на Дальнем Востоке. Дома ему и его сверстникам сводить концы с концами, по-видимому, уже не удавалось.

 

...В Черемном молодые Сафоновы завернули сначала к племяннице Степаниды Ивановны Лизе: надо было поставить ее в известность, что Вера будет рожать в их городке, а заодно и попросить ее поддерживать в это время контакт с роженицей. Одной-то Веруне среди чужих людей будет несподручно, тоскливо.

С Лизой у Алексея было связано воспоминание о полувыветрившейся из памяти сцене сватовства ее, а также о шумной пирушке по этому поводу. Сватать ее тогда приехал из Черемного в Кустари, к Сафоновым, где временно проживала Лиза, отец жениха в черном суконном пиджаке и в черной же сатиновой косоворотке, подпоясанной разноцветным шнуром. Помнится, когда подросток Алешка догадался, что Лиза, выйдя замуж, уедет от них, ему стало очень жалко ее, потому что парнишке полюбились красивые ямочки на пухлых щечках девушки и ее ласковая улыбка, которая играла на ее лице, когда она разговаривала с ним. И еще у нее были горячие дразнящие глаза, каких он никогда ни у кого не видел.

Теперь Лиза выглядела возмужавшей, остепенившейся домохозяйкой, только глаза, когда она улыбалась, по мнению Алексея, остались у нее прежними - горячими и манящими.

Хозяйка дома быстро, но без суеты поставила самовар, угостила земляков чаем с вишневым вареньем и домашними сухариками. Вера выложила на стол свои гостинцы - сваренные вкрутую яйца, ветчину, пирожки из пеклеванной муки с маринованными грибами. За чаем хозяйка задала Вере вопрос, который Алексею показался неуместным и даже бестактным.

- Вер, а вы с этим делом не поторопились? - Лиза показала глазами на выпирающий из халата грузный живот гостьи. Веруня будто ждала этого вопроса.

- Вон идол-то...- с обидой проговорила она, кивнув в сторону своего суженого. - Чуть ли не умоляла его, дай, мол, годок отдохнуть от каторги-то домашней, какую я у матери с отцом терпела...

- Ведь это надо, - все более распаляясь, жаловалась Веруня, - шестерых пострелят помогла мамане из пеленок вытрясти да на ноги поставить. У нас ведь даже ночью покоя в доме не было: то на горшок ребятня друг за дружкой просится, то старшие под общим-то одеялом щунять младших начнут, а те пищат-пищат, а потом рев поднимут. А куда денешься? Только и заснешь, бывало, если подушку на голову положить догадаешься... И это еще не все. Как не упомянуть о непосильной для девчонки душной стирной на подхвате у отца...

Алексей уже давно усвоил - когда жена распалится, потеряет контроль над своими словоизлияниями, ее уже никакой мольбой не остановишь. Сейчас ему пришлось привести последний веский довод, чтобы как-то напомнить о насущных делах.

- Верунь, - проговорил он мягко, но с должной убедительностью,- мы можем опоздать в больницу... А мне завтра с утра - на работу.

Тут уж Вере пришлось смахнуть слезу и встать из-за стола, что она, правда, проделала не спеша и с достоинством.

- Теть Лиз! - обратилась роженица к хозяйке дома. - Ты уж, пожалуйста, когда будешь свободна, загляни ко мне, справься о своей землячке. А то ведь, сама понимаешь, я там не у родной маменьки буду...

- Конечно, о чем речь, завтра же приду, - с готовностью отозвалась Лиза. - А в случае, если срочно что потребуется - соседка моя, Филипповна, санитаркой в роддоме работает. Я буду к ней по вечерам забегать, справляться. Ты с ней обязательно познакомься.

…В родильном доме молодых встретили, увы, не с распростертыми объятьями. Не оказалось на месте заведующей, с которой кустаревский главврач договаривался о приеме Веры. Хорошо еще, что у здешней начальницы оказался домашний телефон - в провинциальной глубинке в те времена неслыханная роскошь! И хотя заведующая долго не могла вспомнить о состоявшейся договоренности, что не могло не сказаться на нервах роженицы, а особенно ее мужа, вопрос все же, в конце концов, удалось утрясти. Акушерка - пожилая, видать, заботливая сестричка, отвела Веруню в палату. Туда же Алексей хотел отнести узелок с вещами супруги, однако дальше дверей палаты его не пустили. На месте ему тоже не стоялось, пришлось раза два-три пройтись по коридору. К счастью, Вера вскоре показалась в дверях - в длинном, не по росту, больничном халате и с непокрытой головой. В глазах ее муж уловил тревогу. Муженек осторожно обнял милую женушку, прижался щекой к ее щеке.

- Старайся внушать себе, что у тебя все будет нормально... - напутствовал он будущую мамашу. - Я приеду, как только Лиза даст весточку от тебя. Мы ведь так договорились, да?

Вера еле заметно кивнула головой. Алексей, держа руку на плече Веруни, проводил ее до палаты и не отходил от двери, пока она не захлопнулась за женой.

"Ни пуха тебе, ни пера..." - пожелал он ей мысленно.

 

…По дороге домой Алексей долго не мог отделаться от неприятного нервного осадка. Вызван он был, на его взгляд, напряжением, которое он всегда испытывал при разговорах с людьми, от которых он в данный момент чувствовал какую-никакую зависимость. Впервые он обнаружил за собой эту слабость еще на службе, когда его вызывали к начальнику госпиталя. Но там это вошло тогда в привычку и особенно ему не докучало. Сейчас это наваждение - совсем не к месту - снова дало о себе знать. Однако мягкое покачивание тарантаса на рессорах, к счастью, постепенно вернуло парня в привычное состояние относительного душевного равновесия.

Воспоминание о госпитале воскресило в памяти бывшего желторотого юнца дружбу с ласковой, а точнее, с охотно принимавшей его ласки медсестричкой Фаей, дружбу, которую она сама потом так грубо оборвала.

"А что было бы, - подумал Алексей, - если бы мы тогда, в свои восемнадцать лет, сошлись с ней по-серьезному?" И тут же отбросил эту мысль, потому что вспомнил - кто-то из их общих с Фаей знакомых недавно поведал ему новость: его бывшая возлюбленная успела принести своему спутнику жизни уже троих наследников и, кажется, ходит в положении четвертым. Может, и муж у нее такой же чадолюбивый? Недаром же досужие языки болтали, что Фая выбрала его себе сама - из ранобольных, которые лечились в ее палате. И все равно - такая тяга к деторождению - беспрерывному, чуть ли не конвейерному, казалась бывшему любовнику Фаи ненормальной. Даже прокормиться с такой семьей в полуголодную послевоенную пору, да еще при нищенской зарплате рядового механика, было делом рисковым. Шеф Алексея, Леонтий Матвеич, как-то признался ему, что этот механик, муж Фаи, бросил ему однажды упрек: "О вас, сельпачах-торгашах, все говорят, что вы живете... Ну, а нашу жизнь гольтепы даже существованием не назовешь. Мы - доживаем".

После Фаи мысли Алексея перекинулись на его самое первое, можно сказать, отроческое увлечение - Валю Светлову. Как бы эта его страстная любовь, стань она его суженой, реагировала на свою раннюю беременность, причем набитую не от фронтового сподвижника, как это случилось с ней в реальной жизни, а от него, бывшего одноклассника, который столько лет был от нее без ума? Скорее всего - сойдись они тогда, она с первых же дней их совместной жизни заявила бы ему: "Три года о детях чтобы ты мне даже не заикался. В противном случае дороги наши с тобой разойдутся"... Такова уж она была.

"...Дорога... дорога" - прошептал Алексей в какой-то странной полудреме.

Эх, дорога - пыль да туман...
Холода, тревоги, да степной бурьян -

вспомнились слова популярной в годы войны песни. А вспомнились они, скорее всего, потому, что ехал сейчас молодой человек по старинному, так называемому царскому тракту - единственной дороге, которую отрок Алешка полюбил сразу же, как только отец в первый раз свозил его по ней в Черемное на ярмарку. Особенно живописной была часть тракта на подъезде к так называемой Сиротской горе. Именно отсюда открывался роскошный вид на Кустаревский лесной массив, широко раскинувшийся по крутому взгорью.

Алексей невольно попридержал лошадь, чтобы подольше полюбоваться чарующим зрелищем. С этого места, когда едешь из Черемного в Кустари, путнику начинает казаться, будто полого спускающаяся впереди него равнина оказывается как бы отгороженной от неба высокой стеной. По мере приближения к этой стене путник невольно убеждается, что ее образует крутой склон - нечто вроде стенки оврага, такой, какие характерны, например, для правого берега Волги, в районе Жигулей, только гораздо меньшей высоты.

Особенность Кустаревских Жигулей в том, что они в отличие от взаправдашних имеют ограниченную протяженность, так что их с определенного расстояния можно обозреть разом, не сходя с места, хотя они и застят собой обширную часть горизонта.

Вдоль всей панорамы склона протекает небольшая речушка Леснянка, названная так потому, что русло свое она проложила вдоль лесополосы, которая, по рассказам старожилов, осталась от непроходимых чащ, покрывавших в старину всю эту местность. Сейчас древесная растительность сохранилась только на самом склоне, и то лишь потому, что порубки здесь давно были строго запрещены. Алексей знал, что справа, на востоке, верстах в четырех от места, где он сейчас находился, лесистый склон упирается в излучину Леснянки. На западе речка, приняв в себя несколько небольших притоков, вырывается на степные просторы и становится одной из составляющих бассейна батюшки-Дона.

Особенно живописным становится лесистый склон над Леснянкой ранней осенью, которая расцвечивает лиственные породы деревьев во все цвета радуги. А поскольку березы, осины, клены и липы вкраплены здесь в густую зелень хвои могучих сосен и елей, то картина получалась настолько завораживающей, что, по-видимому, редкого кустаревца, особенно в молодости, не тянуло сюда, чтобы полюбоваться ей. Да что там полюбоваться - Алексей чувствовал себя без малого вновь родившимся всякий раз, когда ему удавалось побывать в этой заповедной обители природы осенью, особенно одному, чтобы никто не отвлекал от светлых ощущений и мыслей, которые навевало здешнее благолепие.

Кто-то из старожилов Кустарей рассказывал Алексею, что по здешнему тракту, который в старину называли царским, бабушка Лермонтова возила своего внука в Москву на учебу. Алексей, когда узнал об этом, невольно подумал, что Михаил Юрьевич, при его чуткой душе поэта, проезжая здесь, не мог не залюбоваться этой чудесной картиной российской природы. Мало того, он, создавая свои знаменитые шедевры поэзии, попросту не мог не лелеять в душе вынесенных отсюда впечатлений…

Уже на подъезде к дому Алексей спохватился. "А почему все же, - подумал он, - знаменитую кустаревскую достопримечательность земляки назвали горой, да еще Сиротской?"

Этот вопрос молодой человек и задал дома отцу, Петру Кузьмичу, после того, как рассказал ему и мамане о подробностях устройства Веруни в родильное учреждение.

- Почему "Сиротская", говоришь? - переспросил батя, с любопытством посмотрев в глаза сыну. - А ты разве рыбу удить на Леснянку не ходил - я имею в виду, с Кустаревского, верхнего берега речки?

Тут сынуля вспомнил, как, еще учась в школе, они с другом Толичем однажды в разгар весеннего половодья спускались по страшенной крутизны берегу к речке, чтобы поставить в ледяную воду рыболовные снасти - вентеря. Съезжать приходилось где на ягодицах, где на спине, рискуя скатиться кубарем по каменьям, которые со стуком осыпались вниз при малейшем прикосновении к ним. Мальчишка еще обратил тогда внимание - часть крутого склона шириной с четверть километра являла собой нечто вроде проплешины, на которой не росло ни одного дерева, ни одного кустика. Да и как там могло что-либо вырасти, когда корням не за что было зацепиться, нигде не проглядывало ни клочка живительной почвы… Только тут до Алексея дошло, что когда он лицезрел с дороги Черемное-Кустари пейзаж Сиротской горы, внимание его и привлекла эта проплешина, которая навевала на человека уныние своей оголенностью и какой-то жалкой сиротливостью. Отсюда, по-видимому, к название "Сиротская гора", приставшее к этом месту с чьей-то легкой руки.

 

Оказавшись дома без жены, чтобы отвлечь себя от пугающих мыслей о возможных осложнениях при родах - осложнениях, которыми Веруня, не желая этого, стращала муженька, когда ходила на сносях, Алексей стал подыскивать себе дело, чтобы как-то отвлечься, придя с работы домой. Найти занятие оказалось делом нетрудным. Он за три-четыре вечера и один выходной день проштудировал учебник по истории СССР и договорился с директором школы Мазневым об экзамене. Проводить его они условились дома у Сафоновых, пригласив для солидности мероприятия заведующего районным отделом народного образования Федора Силыча, который как потом оказалось, приходился Степаниде Ивановне кумом. Кстати, маманя предложила устроить в честь "такого случая" небольшую пирушку. В результате экзамен, начавшись с буквоедческого копания в мировоззрениях российских исторических личностей, вылился, в конце концов, в подогретый градусами диспут Алексея, с одной стороны, и районного чиновника, с другой, о перспективах коллективизации сельского хозяйства в стране. Федор Силыч скорее по долгу службы, чем по убеждению, рьяно отстаивал идею колхозов. Петр Ефимыч хитровато улыбаясь, предпочитал отмалчиваться. Алексею же втемяшилось, под влиянием лично пережитого, нарисовать мрачную картину состояния колхозов в районе после войны. Спор грозил вылиться в горячую перепалку, если бы не тактичное вмешательство директора школы.

Граждане, - сказал он, вставая из-за стола и демонстрируя абсолютную трезвость, хотя пару небольших рюмок водки он после официальной части все же пропустил.- Граждане, предлагаю наши бурные дебаты прекратить: мы не даем пожилым людям покоя... Что касается экзамена, то мое мнение - оценить знания нашего подопечного на четыре с плюсом.

Ну уж!.. - встрепенулся заведующий районо. - Попрошу не жадничать! У себя в школе вы и за ответы поскромнее пятерки ставите.

Неуместная критика заставила было директора школы помрачнеть. Однако он сумел быстро взять себя в руки и вроде бы шутя отбрил начальство:

- Хорошо, хорошо. Только давайте перенесем обсуждение вопроса о наших делах в ваш служебный кабинет. Хорошо?

А районное начальство к этому времени совсем скисло, неохотно, с трудом поднимаясь со стула, оно пьяным голосом проговорило:

- Хорошо, хорошо, я согласен... Только... за успешную сдачу такого трудного экзамена, по-моему, надо бы выпить еще по стопарику. А то у нашего подопечного, пока он на учебу-то соберется, все знания повыветрятся.

...А батя, Петр Кузьмич, когда экзаменаторы ушли, усмехаясь в свою сивую бороду, пробубнил:

- Нешто это был экзамен? Нас, мальцов, отец дьякон, бывало, в церковно-приходском училище по целому часу каждого гонял, до каждой тонкости Закона Божия доходил. За то и уважали его на селе старики, а особенно старухи. Встретившись где-нибудь на улице, за несколько саженей в пояс ему кланялись...

- Я не знаю, экзамен это или не экзамен, - перебила мужа Степанида Ивановна, - только скажу, не покривив душой: мой кум, Силыч, совсем не за этим сюда приходил. Ему только где бы слизнуть на шерамыжку, глазоньки свои налить. А предлог для этого выискать - ему раз плюнуть...

 

За делами и заботами незаметно пролетела почти неделя, к концу которой Алексей каждое утро, просыпаясь, с тревожной надеждой говорил себе: сегодня от Веруни будет известие. И как это часто бывает, в то, урочное, утро он проспал, и его разбудила маманя своим будничным напоминанием:

- Лень, вставай, а то на работу опоздаешь.

А на работе секретаря сразу же взял в оборот старший бухгалтер, который послал его к заведующему цехом ширпотреба, отчеты которого всегда страдали неточностью. Когда возвращался в контору, молодого человека еще на крыльце встретил Леонтий Матвеич, который с ходу огорошил его:

- Ты где пропадал? Тебе был звонок из Черемного - жена родила, просила тебя приехать за ней с ребенком во вторник...

Сказав это, шеф ушел куда-то по своим делам, оставив Алексея гадать, как ему подкатиться к председателю райпотребсоюза Щетинину, выпросить у него тарантас для поездки за женой с ребенком. Счастливая мысль пришла как всегда неожиданно. Несколько дней назад председатель сам вызвал его к себе в кабинет и озадачил неожиданной темой разговора:

- Мне сказала, что ты у нас мастер сочинять...

Алексей тогда пробормотал в ответ нечто невразумительное:

- Сочинять - дело нехитрое, любого школьника можно поднатаскать.

- В общем, такое дело... - как всегда категорично и без обиняков заявил председатель.- Мы оформляем стенд для показа достижений нашего райпотребсоюза за истекшие три года. Нужна твоя помощь в редактировании текстов. С твоим начальством вопрос согласован - тебя отпустят.

Поскольку Алексей продолжал стоять, растерянно соображая, как ему поступить, Щетинин мгновенно привел его в чувство:

- Можете идти. Завтра наш главбух - он будет заправлять этим делом - ждет вас утром здесь, в райсоюзе.

Совместная работа с коллективом конторы райпотребсоюза Алексею понравилась. Стенд они оформили за два дня, причем с таким качеством, что шеф, осмотрев его, не сделал ни одного замечания. В результате у Алексея появилась надежда, что Щетинин ему в тарантасе для поездки за женой не откажет. Так оно и получилось, узнав от кого-то, что его подопечный стал папашей и сейчас нуждается в транспорте, глава райсоюза, встретившись с ним в коридоре, поздоровался с ним за руку, тепло поздравил его, как он сказал с "первенцем" и сам предложил:

- Если тебе нужен наш "кабриолет", обратись к нашему конюху. Скажешь, что я разрешил.

 

По дороге в Черемное Алексей, выехав за околицу села, почувствовал, что его клонит в сон. Ночью ему плохо спалось, в голове толклись мысли - а как встретит его Веруня, какими словами он должен поздравить ее и, вообще, как он должен вести себя с ней теперь, когда она стала матерью. Беспокоила и скромность букетика полевых цветов, который молодой папаша насобирал на лужайке за огородами. Цветы, которые маманя разводила в их саду, к сожалению, еще не подоспели... Словом, причин для душевного непокоя было достаточно. Но сейчас, под ласковым утренним солнышком, нервы немножко расслабились, и молодой ездок начал клевать носом. Его гнедой, привыкший, чтобы его погоняли, почуяв, что седок ему попался невзыскательный, трусил ленивой рысцой. Однако блаженство и коня, и пассажира длилось всего каких-нибудь полчаса. Потому что, когда колеса экипажа начали стукаться о бревна настила моста через речку Леснянку, тарантас затрясло с такой силой, что Алексей проснулся бы, даже если бы спал мертвецким сном. "Ого! - подумалось молодой папаша. - Тернистым оказался ты, путь к сыну и его милой мамочке..."

"К сыну... - произнес молодой родитель шепотом. - А почему к сыну? Кто сказал, что Веруня принесла мальчика, а не девочку? Разговора с женой об этом, когда она вынашивала ребенка, вроде не было. Но раз он, Алексей, сейчас поймал себя на этом, значит, он неосознанно мечтал о дитяти мужского пола.

Тут гнедой споткнулся о бревно настила, тарантас дернуло и повело к краю настила. У Алексея от этого рывка похолодело в груди. А потом им вдруг овладела безотчетная тревога. Он вспомнил, что Лиза, черемнинская родственница, обещала поддерживать с ним связь, но почему-то за все это время от нее не поступило ни одной весточки. А может, подумал заботливый семьянин, у Веруни было какое осложнение, и Лиза не хотела или постеснялась беспокоить его?

 

Как это в таких случаях бывает, Алексея в родильном доме ожидали совсем другие впечатления, нежели те, какие ему мерещились, и в голове начали вспыхивать и в непрерывном потоке сменять друг друга мысли иного рода.

Когда он в Черемном, если можно так сказать, припарковался к коновязи районной больницы, бросил коню охапку сена и, поправив на себе пиджак, вошел в приемное отделение роддома, его немного смутило, насколько там было людно. Прошло довольно много времени, прежде чем ему удалось перехватить медсестричку, которая показалась ему приветливее и сговорчивей своих соратниц, и улестил ее предоставить ему халат для посещения палаты.

Когда молодой человек, войдя в помещение для рожениц, отыскал глазами Веруню, глазам его предстала воплощенная греза - а может и виденная где-нибудь знаменитая картина "Мадонна с младенцем": на краю одной из коек, на фоне большого светлого окна сидела его ненаглядная, прижав к своей красивой груди ребенка - их ребенка!

- Верунь! - не сдерживая себя, воскликнул Алексей, устремляясь к супруге. - Как же так? Почему не дала знать?

Вера, высвободив руку, приложила палец к губам:

- Тише ты! А то испугаешь с-ы-н-а... - как показалось Алексею, по буквам, громко прошептала заботливая мамаша.

А новоиспеченный папа чувствовал себя не то что ошеломленным, он просто никак не мог понять, откуда в нем загодя появилась такая убежденность - что его Веруня обязательно должна была принести ему сына.

Вера, кажется, поняла состояние мужа, и, чтобы привести его в чувство, повелительным тоном проговорила:

 

- Иди к заведующей и проси, чтобы меня выписали. Ты как приехал? Опять на тарантасе? На улице тепло?

Алексей, все еще чувствуя себя не освоившимся с обстановкой, не нашелся, что возразить супруге. Приглашенная им докторша, осмотрев роженицу и ребенка, высказала пожелание, чтобы и мамаша, и ребенок, как она выразилась, ради полной гарантии побыли еще пару суток под наблюдением врача. Однако Веруня, со значением посмотрев на супруга - помогай, мол, уломать врачиху - с горячностью начала доказывать, что она уже чувствует себя достаточно окрепшей, что хочет воспользоваться хорошей погодой тем более, что сейчас "подвернулся удобный транспорт".

К немалому удовлетворению супругов, "родильная начальница", как ее величали обитательницы палаты, поколебавшись, сдалась, хотя и не могла не высказать своего неудовольствия, которое она выразила словами:

- Хорошо, но в таком случае я снимаю с себя всякую ответственность за возможные последствия...

Вера отослала мужа в коридор и велела ожидать ее там.

Алексею почему-то не терпелось поскорее покинуть казенное учреждение. Он несколько раз выходил на волю - на крыльцо, возвращался, снова выходил. Но вот двери палаты распахнулись, из них бодрой походкой вышла молодая медсестра - хожалка, как звали их роженицы, прижимая к груди красиво спеленутый сверток.

- Вот тебе твой сынуля, - весело провозгласила она, подойдя к Алексею и бережно укладывая на его вытянутые руки драгоценную ношу. И, сделав паузу, с каким-то явным подтекстом и не без иронии добавила:

- Папаша!!!

"К чему тут эта ирония, смахивающая на подначку?" - недоумевал молодой родитель. Или эта бывалая медсестра хочет таким образом вразумить нас, молодых отцов, чтобы мы в душе побыстрее положили крест на свои холостяцкие привычки, почувствовали всю меру ответственности за воспитание порожденных нами чад?.."

...Усаживая Веру с ребенком в тарантас, Алексей благодарно подумал о матери - молодец, что надоумила недогадливого сынулю взять с собой в дорогу на случай дождя старенький отцовский плащ и пару уже отслуживших свой век байковых одеял. Вспомнил он о заботливости своей родительницы потому, что Вера, посмотрев на небо и увидев на западе гряду облаков, забеспокоилась:

- Как бы нам под дождь не попасть... Надо поторопиться. Алексею же не терпелось навестить свою черемненскую родственницу Лизу, спросить ее, почему она не удосужилась сообщить ему о таком радостном для него событии - рождении сына. Однако когда он намекнул женушке о своем желании, она разговорила его:

- Не надо по пустякам беспокоить человека. Я забыла тебе сказать, что Лиза два раза пыталась дозвониться, как я ее просила, до места моей работы - райсоюза, передать весточку от нас. Однако дозвониться она так и не смогла... Ты же знаешь, как у нас работает связь. Алексей, поразмыслив, нашел, что на довод жены ответить ему нечего.

- Ладно, - сказал он, - пригласим Лизу на крестины, чтобы она была не в обиде на нас.

- Как будем рассаживаться? - спросил Алексей-кучер через минуту. - Может, я возьму его на руки, а ты отдохнешь?

Слово "его" папаша произнес с нажимом, наверное, потому, что слово "сын" пока произносить отчего-то стеснялся. Молодая мамаша, глянув на отца их сынули, еле заметно улыбнулась.

- Не надо, Леш, - просто сказала она. - Знаешь - своя ноша не тянет. Ты лучше гляди на дорогу, старайся, чтобы поменьше трясло.

Пуская гнедого рысью, когда полотно дороги было ровным, и натягивая вожжи на ухабах, Алексей то и дело поворачивался лицом к своим самым дорогим на свете пассажирам. Иногда ему казалось, что Веруня дремлет. По крайней мере, глаза ее были закрыты. Однако, судя по напряженности черт ее лица, с которой она бережно прижимала к груди младенца, засыпать она себе не позволяла. И в самом деле, где-то на полдороге женушка открыла глаза, спокойно спросила:

- Долго еще нам ехать?

Алексей отшутился:

- Не волнуйся, Верунь - сегодня будем дома.

- А я и не волнуюсь. Мне даже нравится ехать - особенно с тобой. Молодой супруг и отец семейства почувствовал себя польщенным.

А потом Веруня мало-помалу разговорилась.

- Ну вот мы с тобой и дожили до нашего праздника... - с тихой радостью сказала она. Теперь мы не просто какие-то Лешка Сафонов и Верка Цаплина, а отец и мать семейства... Папа и мама. Веско звучит, правда? Что ты об этом думаешь?

Поскольку Алексей поразмыслить над этим важным событием в своей жизни еще не удосужился - не было времени - он осторожно спросил:

- А разве об этом надо обязательно что-то думать? Тем более, что около недели назад ты отчитывала меня - почему, дескать, я не дал тебе погулять, повольничать.

Веруня надула губки, какое-то время сидела молча.

- А ты, оказывается, вредный... - подумав, с обидой в голосе проговорила она. - Другой бы на твоем месте и внимания не обратил на пустяшный упрек женушки.

Теперь настала очередь молчать Алексею. Ему этого не хотелось, но он был уже ученый: скажи он сейчас слово, которое придется женушке не по шерсти, оно может послужить поводом к размолвке, а этого он сейчас страшился больше всего. Слишком светло и покойно было у него на душе, чтобы не дорожить этим. Тем более, что он верил - его любезная пребывает сейчас в таком же состоянии.

И все-таки мужик не удержался - слишком велик был соблазн ввернуть словечко.

- Если откровенно, - с каким-то не свойственным для него надрывом проговорил Алексей. - я и сам теперь начинаю думать вот над чем: с тем, чтобы стать родителями, нам можно было бы и не спешить. А то и вообще не иметь детей...

- Как это? - насторожилась Вера.

- Как, как…- с досадой бросил Алексей. - Мало ли у нас на селе бездетных семейств. Взять хотя бы твоего дядю Родиона с супругой.

- Ну, ты даешь, - сдерживая себя из-за боязни разбудить младенца, с тихой яростью проговорила Вера. - А на кой ляд оно бы сдалось, это бобылье прозябание? Для чего бы тогда людям вообще жить на земле - ты об этом подумал? Да ты... ты...

На глазах у Веруни показались слезы. У ее супруга на душе тоже начали скрести кошки - дернула же его нелегкая вякнуть экую несуразицу. И вроде бы никогда не замечал за собой ничего такого, от чего за версту несет человеконенавистничеством.

К счастью, вскоре перед глазами супругов замаячил, а затем развернулся во всей своей весенней красе пейзаж зеленого склона, раскинувшего свои омоложенные весенним солнышком крылья по обе стороны Сиротской горы.

- Верунь, посмотри,- почему-то с несмелой улыбкой проговорил Алексей, ласково коснувшись руки женушки и кивая в сторону открывшегося перед ними пейзажа.

- Что это? - удивленно проговорила молодая мама. - Неужто Сиротская гора? Так вот она какая! Почему же я не видела ее, когда мы ехали в Черемное?

- А ты разве никогда здесь не была? - вопросом на вопрос ответил Алексей.

- Это от отцовского-то ребячьего содома? Разве из него можно было вырваться?

- В ближайшее воскресенье обязательно сведу тебя сюда, чтобы ты познакомилась с этим дивом.

Сходить, а точнее съездить на Сиротскую гору Вере удалось только через три года, когда младший брательник ее, Федор, выучился на шофера и по примеру сестры поступил на работу в райпотребсоюз.

...А малыш, угревшись на руках матери, у ее груди, проспал всю дорогу.

- Видать, он у нас будет путешественником, - заметила Вера.

- Почему ты так решила? - с улыбкой спросил отец.

- Потому что в роддоме он будил меня каждые полчаса. Значит, нормально он себя чувствует только в дороге…

- Ну, пока он вырастет, глядишь, еще раз сорок сменит свои пристрастия...

- Да, вот что, Леш, ты не забыл, что я тебе говорила: я первое время поживу у своей мамы, ладно? Мне с ее помощью, а главное, с ее советами всё легче будет привыкать к своей материнской доле...

Муженек не забыл, вернее, он понял, что с родной маменькой Веруня будет чувствовать себя куда вольготней, чем со свекровью.

"Похолостякую с месячишко - плохо ли" - чуть не сорвалось у него с языка, женушка заметила это по лицу супруга.

- Ты еще что-то хотел сказать? - спросила она.

- Да, да... как бы спохватившись, протараторил Алексей. - Мы ведь сначала к нам заедем, правда? Надо же мамане показать, что мы... что ты...

- Ладно уж, хвастунишка несчастный...- снисходительно улыбнулась Вера.- Давай завернем к вам, а то еще, чего доброго, твои предки обидятся.

Степанида Ивановна знала, что на селе, когда из роддома привозят домой внучат, свекрови встречают их по-разному. Если отношения со снохой до этого сложились, они, глянув на крохотулю, обычно подчеркивают сходство с родителями.

- О! - восклицают они, - Да он - вылитый папа и мама! Гляньте, гляньте, люди добрые: глаза мамины, а носик, ротик - всё у папы перенял!

Если же сноха чем-либо не потрафила свекровке, тут уж доброжелательности не жди.

- Ну, я так и знала! - в лучшем случае, произнесет неодобрительно родительница молодого папаши. - Ребенок всем обличьем в мамину родню удался.

И это еще цветочки. На селе бывали случаи, когда свекрови вообще относились к внукам, словно к чужим отпрыскам. В иной семье внучонок, если его молодая мамаша куда-либо отлучилась по делам, мог раскричаться до хрипоты - бабка и ухом не поведет...

Наслышанная обо всем этом, маманя Алексея в подходе к факту, что она стала бабкой, выбрала нечто вроде золотой середины. Она, встретив молодых с внуком еще у ворот, подошла к невестке и приветливо, от души, искренне радуясь и ей, и внучонку, сказала, поправляя свесившийся уголок одеяльца, в которое был завернут ребенок:

- Ну, молодец! Сразу видать - нашенской породы, Цаплинско-Сафоновской… Правда?

Слово "молодец" Степанида Ивановна адресовала сразу и дитяти и его мамаше. И Вера приняла комплимент с удовлетворением и благодарностью к женщине, которую она не зря с первого дня замужества стала называть мамой.

Как оказалось, мамаша Веры, Евдокия Кузьминична, ожидала дочку, как она это называла - с прибавлением, - еще с утра. Сейчас, приблизившись к подъехавшему к воротам тарантасу и принимая от Веруни внучонка, теща весело провозгласила:

- Во! Теперь в нашем доме опять весело будет!

Произнесла это владычица семейного очага не то с удовольствием, не то с невинной подначкой.

Алексей понял так: мать многодетной семьи намекала на то, что плача младенца в их доме не было слышно с тех пор, как хозяйка - по ее выражению - вытрясла из пеленок своего последыша Вовку, Кстати, этот малец оказался во главе семейства, высыпавшего из дома, чтобы встретить Веруню с ребенком. Мельком глянув на свою старшую сестру, бережно прижимавшую к груди ребенка, он подошел в первую очередь к Алексею.

- Дядь Леш, - шмыгнув носом и с надеждой уставясь в глаза родича, спросил он, - а ты сейчас в конюшню поедешь, да?

- Ну, да... А что ты хотел?

- Да ничего, - вдруг застеснялся мальчишка. - Я хотел прокатиться с тобой.

И с гордостью добавил;

- Я уже править лошадью умею!

Последним с крыльца дома сошел хозяин, Матвей Иваныч.

- Ну-ка, братва, - улыбаясь в свою пышную бороду, возгласил он.- Дайте глянуть на нашего первого внучонка!.. Ба, да он что-то на меня глядеть не хочет. Наверно, не угадал деда... Скорей всего потому, что я его на рыбалку с собой ни разу не брал. Ну это дело у нас не заржавеет - дай нам только чуток подрасти. Так ведь малыш, да?

- А ну, давай подержимся чуток, - продолжал дед, намереваясь взять внучонка на руки.

Ребенок вдруг подал голосок: слабо, еле слышно захныкал. Алексею подумалось: до этого ему еще ни разу не довелось услышать от своего чада ни звука. А Вера тут почему-то встревожилась, прижала ребенка к груди и, потихоньку покачивая его, скрылась за дверью дома.

Матвей Иваныч, прежде чем расстаться с зятем, вроде бы шутя сказал ему:

- Ну, зятек, с тебя литрухи мало: вон какого молодца тебе Веруня отгрохала! Нашей, кустаревской породы!..

Алексей подождал немного, подумал - гнедого давно покормить надо было - и собрался было уже разворачивать тарантас, как с крыльца быстрым шагом спустилась Веруня, подошла, обняла муженька, прижалась лицом к его груди, с тихой радостью проговорила:

- А он, - слово "он" женушка подчеркнула голосом, - он заснул тотчас же, как маманя положила его в качалку и потрясла ее легонько минутку-другую. Наверно, малыш запомнил, как его убаюкивало при езде на тарантасе по нашим кочковатым дорогам.

Женушка не спешила к сынишке, и Алексей понял это так, будто ей сейчас не хотелось расставаться с ним. Но поскольку конь уже устал, его уже надо было напоить, задать ему корму, Алексей дал понять, что ему надо спешить. Он наклонился, поцеловал благоверную в уголок губ.

- Не переживай, Верунь! - ободряюще проговорил он. - Я завтра по дороге на работу обязательно загляну к вам.

 

В ночь после поездки в Черемное за женой с сынишкой молодой папаша долго не мог заснуть - скопом навалились бытовые заботы. Трудности, можно сказать, взяли молодых, особенно будущую мамашу, за горло, как только настала пора позаботиться о детском приданом. В лавках райсоюза и сельпо по-прежнему было пусто. Все дефицитные товары - а дефицитом было все, кроме разве керосина и спичек – продавцы, получая по нищенским крохам с районной базы, запихивали под прилавки, приберегая для родни, спекулируя потом ими на окрестных рынках. Алексей переживал за Веруню, которой приходилось унижаться то перед одной продавщицей, то перед другой из-за какой-то грошовой детской рубашонки иди простенькой ткани на подгузники.

А что было делать? Спекулянтки драли за всё это втридорога, а мизерной зарплаты счетовода еле хватало на пропитание, да еще, пожалуй, на то, чтобы, экономя на еде, справить дешевое грубошерстное пальто, в котором и на люди-то было стыдно выйти.

Да и у Алексея, поскольку он был на рядовой работе, заработок был не намного выше. Он вспомнил: на свадьбе ему пришлось щеголять в сильно поношенном костюме, который маманя купила ему у какого-то барышника, когда он вернулся домой из госпиталя, то есть более трех лет назад.

Недалеко ушла от жениха в этом отношении и Веруня. Мать перешила ей для торжественного случая - бракосочетания - свое старомодное подвенечное платье, которое родители справили ей чуть ли еще не при царе.

Хорошо еще, что картошка и капуста - главная пища народа в то время - росли у них, как и у всех сельчан, на своем огороде за так, не требуя за себя денег, а главное - освобождая человека от унижений, которые неизбежны, когда обиваешь высокие пороги в поисках приличной работы. А что касается труда на огороде, как дополнительной нагрузки, если тебе удастся устроиться куда-нибудь, то он был не в тягость, даже наоборот, вносил в душу успокоение, чувство уверенности в том, что пока есть огород, пока есть сила в руках, голодная смерть тебе и твоим ближним не грозит.

 

Оказавшись на какое-то время без супруги, Алексей очень скоро обнаружил, что осиротевшее брачное ложе стало постепенно превращаться для него в некий полигон, на котором мысли, почувствовав свободу, стали устраивать их хозяину нечто вроде ловушек, западней, угодив в которые, ему иной раз подолгу не удавалось из них выбраться.

Так было и на этот раз. Поскольку в семье появился новый человек, ну, пускай, пока еще человечек, но раз он пришел и заявил о себе, у него, как у каждого гражданина Кустарей, должно быть свое имя. Но какое? Маманя уже выступала с предложением назвать внучка Дмитрием - в честь ее покойного деда. Таким путем, убеждала Степанида Ивановна, будет сохранена память об истоках их рода.

Положим, рассуждал Алексей, в чем-то маманя права, и можно было бы последовать ее совету. Но ему-то хотелось дать сынуле имя - чтобы оно было обязательно со значением. Каким - ему еще было пока не ясно. Лишь где-то в глубине души у него маячило чувство, что с бухты-барахты такое имя не придумаешь.

Будила Алексея эта забота не одну ночь. Он перебирал в памяти имена родных и знакомых - Николай, Анатолий, Владимир - все они казались ему какими-то будничными, затасканными.

И вот однажды на рассвете обуреваемый необычной заботой папаша почувствовал себя вырванным из стихии сна наподобие окуня, попавшего на крючок. Придя в себя, Алексей понял, что разбудило его яркое воспоминание о дружке. Дружке единственного рода, насыщенное мыслями и чувствами непродолжительное общение с которым оставило в душе молодого человека след, яркий, как парабола метеора и зовущий к подражанию, как биография одаренной личности.

Немного выше среднего роста, голубоглазый, стройный, с правильными чертами лица, Геннадий - так звали нового знакомца Алексея, вошел в его жизнь летом первого года войны и как-то незаметно сделался для него образцом человека дисциплинированного, тактичного, дружелюбного, а главное - поражающего собеседников широтой диапазона своих интересов.

То, что Геннадий этими своими качествами выгодно отличался от сельских юношей, Алексей счел тогда законно-мерным - ведь приезжий блестяще закончил одну из лучших средних школ Москвы, куда его родители переехали, когда в селе начались гонения на кустарей. Кстати, отец его пользовался на селе репутацией искуснейшего столяра-краснодеревщика.

Очень способствовало тогда сближению молодых людей то обстоятельство, что оба они были увлечены искусством: Алексей - поэзией, а Геннадий - живописью. Говорить о знаменитых живописцах и поэтах молодые люди могли часами, причем их интересовали не только творения мастеров, но и их личная жизнь, условия, которые способствовали развитию их талантов. Когда дружок однажды признался, что он намерен после войны обязательно выучиться на художника, Алексей искренне радовался за него.

Конечно, в своих беседах во время вечерних прогулок по бульвару друзья затрагивали также и темы, не связанные с искусством. Алексею, помнится, доставляло удовольствие делиться с дружком знаниями в области системы правления в Японии - страны, которая привлекала его своей загадочностью. Геннадий же со знанием дела рассказывал о развитии военного дела в Древней Руси, кстати, области знаний, в которой Алексей, как он сам признавался, хромал на обе ноги.

Поскольку, когда друзья вели подобные беседы, за ними, как это водилось на Большом тракте, увязывались ватаги пацанов, последние дали добровольным лекторам изысканные прозвища: Алексею - "Микадо", поскольку именно так именовался император Японии, а Геннадию - "Арбалет", поскольку именно это слово чаще всего употреблял рассказчик.

Придет, бывало, Гена к Сафоновым вечером, а они - Степанида Ивановна, Алексей и Капа, его сестра - сидят за скромным ужином, который состоял обычно из пшенной кашицы, забеленной козьим молоком. Маманя Алексея тут же вставала из-за стола и угощала гостя, который, кстати, очень стеснялся, своим неказистым кушаньем. Не сделать этого она не могла, потому что в глазах у парня без труда угадывался голодный блеск. И не мудрено: отец его в то время, осенью первого года войны, партизанил где-то в подмосковных лесах, а мать с сестренкой были вынуждены эвакуироваться на родину, в Кустари, где без своего жилья, а, значит, и без огорода, влачили полуголодное существование. Только когда врага отогнали от Москвы, они вернулись в столицу, где у них была комната, работа и хоть какое-то материальное обеспечение. А главное - им не терпелось узнать о судьбе своего супруга и отца.

...Почему-то запомнилось Алексею своеобразное отношение друга к широко обсуждавшемуся в их эпоху так называемому женскому вопросу.

- Я обеими руками голосую,- убежденно провозглашал Геннадий,- за равноправие женщин. Что касается меня, то я мечтаю связать свою судьбу с той из представительниц прекрасного пола, которая, узнав меня поближе, даст себе труд понять меня и принять со всеми моими отрицательными штрихами, потому что и сам с ходу заявлю, что готов мириться с пороками - изъянами ее характера. Словом, я убежден, что при заключении союза мужчины с женщиной речь должна идти не о взаимной любви, которая испаряется по мере познавания друг друга, а о взаимопрощении и взаимоприятии нехотя вскрывающихся в процессе сожительства недоделок матери-природы.

...Во время своего пребывания в Кустарях Геннадий Мусатов продолжал числиться в рядах сержантского состава батальона связи Энской дивизии. Отпущен он был из части на предмет излечения после операции по поводу тяжелой травмы. А травму он получил, выполняя задание командования срочно доставить адресату пакет с важным донесением. По дороге, развив на мотоцикле предельную скорость, старший сержант Геннадий Мусатов, потеряв сознание от острой боли, вызванной гнойным аппендицитом, был выброшен из седла при наезде на бровку придорожной канавы.

После выздоровления старший сержант вернулся в свою часть. А спустя две недели был призван в Армию и Алексей Сафонов.

 

Прошло около трех лет. Незадолго до конца войны, когда Алексей, будучи демобилизованным по болезни, был уже дома, маманя однажды весенним солнечным утром, которое запомнилось молодому человеку на жизнь, разбудив сынулю матерински-ласковым касанием плеча, вручила ему сложенное военным треугольником письмо со штемпелем полевой почты.

"Меня зовут Ия Рахманова, - писала ему какая-то незнакомка. - Я служу в одном подразделении корпуса связи с вашим другом Геннадием Мусатовым... К сожалению, должна сообщить вам горькую весть - Гены больше нет... Вчера во второй половине дня он пришел ко мне на узел связи, попросил, чтобы я, сменившись, нашла его, как он сказал, "по важному делу", и только он вышел из землянки, слышу - наверху раздался сильный взрыв. Я, не помня себя, выскочила наружу, смотрю - Таня, наша телефонистка, склонилась над бойцом, распростершимся на земле, рыдает, имя какое-то произносит. До меня не сразу дошло - да ведь на земле-то наш Геннадий. Лицо у него было мертвенно-бледное, из бедра на землю сильно текла кровь. Как потом выяснилось, в наше расположение залетел шальной снаряд, неизвестно, наш или вражеский. Таня, телефонистка, пояснила - она шла по двору, как вдруг кто-то налетел на нее сзади, повалил на землю и прикрыл своим телом. Падая, она слышала свист снаряда, а потом раздался взрыв, и она потеряла сознание. Правда, ненадолго. Как только подбежали наши бойцы и подняли ее с земли, она очнулась и поняла - Гена спас ей жизнь… Простите, что я не буду описывать подробности. Скажу лишь, что наши связисты-мужчины перевязали Геннадию бедро, положили раненного на шинель и подняли в кузов подъехавшего грузовика, чтобы отвезти в госпиталь. По дороге ваш друг скончался, не приходя в сознание.

Чувство скорбной благодарности овладело Алексеем при мысли-догадке, что Геннадий именно ему заранее наметил послать весточку о том, что он покинул эту горькую землю навсегда. Искренне тронутый друг понимал, что должен был гордиться таким доверием к себе, но уж слишком невыносимо горькой была эта весть, чтобы радоваться такому доверию - искреннему и вместе с тем оказавшемуся невыразимо трагичным.

…Ясноокий, с вечно приветливой улыбкой на моложавом лице, на котором, казалось, совсем не сказывался возраст, Геннадий потом долгое время являлся другу во сне, и то с мольбой в голосе просил о чем-то, то, стоя на околице села, манил его рукой в незнаемую даль. Алексею и хотелось последовать за ним, и чувство долга не пускало, долга, который он должен был исполнить на Земле.

Маманя, когда Алексей рассказывал ей об этих снах, истолковывала их так:

- А это, сынок, означает, что покойный поминки по себе справить просит, святой обычай христианский исполнить. Сын в душе соглашался с маманей, а сам после недолгих раздумий решил, что он должен, во что бы то ни стало убедить женушку: пусть их сынуля в память - хоть и горькую, скорбную - будет носить имя самого искреннего друга отца. Друга, так безвременно ушедшего из жизни.

 

Наутро Алексей, встав с постели, наскоро умывшись и на ходу одеваясь, поспешными шагами направился через кухню на выход.

- Куда же ты без завтрака? - забеспокоилась мать. Сынуля на минутку задержался в дверях:

- Мамань, ты не переживай за меня, - сказал он, - я еще не хочу кушать и к тому же я иду к Веруне, мне надо поговорить с ней... Там я, может, и перекушу.

Спешил так молодой отец потому, что опасался - промедли он хоть день, его решимость добиваться от родителей, особенно Веры, согласия на присвоение ребенку выбранного им имени, может иссякнуть, а красноречие, необходимое для убеждения благоверной, как это уже не раз бывало, подведет его,

Веруню муженек застал кормящей их сынулю грудью. Это было зрелище, которое вызывало у него, молодого мужа и отца, чувство, в котором он не знал, чего было больше - восхищения или умиления. Скорее всего, здесь было поровну и того, и другого. Грудь у Веруни после родов была настолько красивой, что Алексей готов был любоваться ею бесконечно, если бы не одна маленькая препона - Веруня боялась сглаза и поэтому, вложив сосок в ротик ребенку, накрывала его головку, а заодно и грудь, детским полотенцем.

Когда Веруня, сказав: "Ну, вот мы и позавтракали", уложила ребенка в кроватку, он почти тотчас уснул. Муженек воспользовался этим и вдоволь нацеловался с женушкой.

- А ты, видать, соскучился по мне, милый...- сказала она, усаживая мужа на материн сундук и обнимая его за шею.

- Я пришел не за этим, Верунь, хотя и "этого" хочу, как ты понимаешь…

- Какая же заботушка привела тебя ко мне, если не секрет?

- Верунь! - Алексей удивленно посмотрел на супругу. - Мы же с тобой - семья… Или ты забыла? А я вот и ночью думаю о тебе и о сыне. Оттого и прибежал к вам ни свет ни заря...

- Ты говоришь – забыла... Что ты, Бог с тобой. Да разве он позволит? - кивнула молодая мамаша в сторону качалки. - Полчаса не пройдет, как он начнет покряхтывать - бери его на руки, грудь давай.

В голосе супруженьки звучала неприкрытая обида.

- Ладно, ладно, Верунь... - Алексей прижал женушку к груди, погладил по аккуратно причесанной голове. - Ты говоришь, полчаса времени он нам даст?

- А что ты хотел?

- Поговорить надо, Верунь. Давай лучше пойдем в сад, чтобы нам никто не мешал.

Вера прихватила жакетку - на улице было свежо - и молодые через кухню, где почему-то никого не оказалось, вышли на волю.

- Верунь, - озабоченно проговорил Алексей, беря жену под руку,- а ты не думала, как мы назовем сына?

- Думала, конечно... Но так много хороших имен… Голова идет кругом. Мама советует назвать внучонка Егоркой - в честь ее первенца, скончавшегося в младенческом возрасте...

- Веру-унь... - разочарованно-обиженно протянул Алексей. - Родители-то ребенка мы! Нам и придумывать, как мы всю жизнь будем величать его.

- А что предлагаешь ты?

- Верунь, я из-за этого почти всю ночь не спал...

- Стоило ли из-за крестин так морочить себе голову?

- Стоило, Верунь! - произнес это Алексей так жестко, что Вера удивленно посмотрела на мужа.

- Стоило, и вот почему. Ты, может, помнишь нашего земляка - Гену Мусатова?

- Постой, постой!.. Это не тот ли юноша - высокий, светловолосый, с каким-то детским выражением лица? Вы еще тогда, в начале войны, каждый вечер вышагивали с ним туда-сюда по Большому тракту чуть ли не до полуночи... И все о чем-то беседовали, беседовали... Он все время ходил в военной форме.

- Он это был, Верунь, он... Геннадий, если хочешь знать, был мне самым верным, самым искренним другом. Кроме него, таких у меня больше не было. И, наверняка, уже не будет.

Говорил Алексей горячо, с дрожью в голосе. Вере показалось, что такой страстности она в своем благоверном не замечала, даже когда он женихом признавался ей в любви,

- А ты знаешь, Верунь, какой мученический конец уготовала ему судьба?- проникновенным голосом вопросил Алексей.

И как человек, заново искренне переживающий утрату, он сбивчиво, то и дело сглатывая горячий комок, подступавший к горлу, рассказал Вере о письме фронтовой подружки Геннадия, письме с горькой вестью, воспоминание о которой лишило его сна минувшей ночью. Был момент, когда молодые остановились, и Вера с удивлением наблюдала, как ее "сильный пол" судорожным движением достал из кармана брюк платок и поднес его к глазам.

- Бедненький мой...- женушке хотелось как-то утешить благоверного, она уже знала об его необычной чувствительности к чужому горю.- Я понимаю тебя… Мне тоже очень жаль твоего друга. Но ведь этому горю теперь не поможешь.

Алексей поднял голову, посмотрел Веруне в лицо. В глазах его было столько жалостливости, столько боли, что женушка смутилась.

- Леш, ну я не знаю, как тебя утешить, - растерянно сказала она, переступив с ноги на ногу. - Давай наречем нашего сынулю именем твоего друга... Ты ведь этого хотел, я правильно поняла? Только не будет ли так, что имя сына сделается для тебя постоянным напоминанием о твоей утрате?

Алексей в ответ только благодарно обнял жену, долго не отпускал ее, видимо, подыскивая и не находя достойных слов благодарности. Потом молодые папа и мама сидели на скамейке, на которой проводили время, когда были женихом и невестой. Алексей тихим голосом рассказывал, каким образованным человеком был Геннадий, как он убеждал друга обязательно продолжать, как только кончится война, свою учебу, обязательно добиваться того, что намечал себе в юности. Потом Веруня с умилением расписывала проказы их малыша, удивлялась его аппетиту, показывала жестами, как ребенок, расшалившись, любит помахать погремушкой.

Вера спохватилась, что пора кормить малыша, только когда Алексей невзначай посмотрел на свои наручные часы. Женушка вскочила со скамейки и, не попрощавшись, поспешила в избу. Алексей, посидев еще какое-то время, решил, что ему сейчас лучше направиться домой и найти там себе какое-нибудь занятие и тем восстановить привычное душевное равновесие. О том, что он сегодня остался без завтрака, ему даже не вспомнилось…

 

Чтобы окрестить внучонка, Евдокия Кузьминична пригласила наставника местной староверческой общины - пожилого сапожника Александра Ивановича, который совершил этот обряд на дому. Крестной мамой уговорили стать младшую сестренку Верн - Зойку.

Кстати, Кустари в свое время стали одним из тех российских селений, где борцы за сохранение старой веры, когда на них ополчились сатрапы Никона, нашли не только, приют, но и сочувствие и всяческую поддержку со стороны ремесленников, каждый из которых спокон веку верил в Бога, хотя истовость и степень осознанности этой веры были у людей, естественно, неодинаковы.

Торжество по случаю рождения младенца, подготовку к которому взяла за себя теща, привелось справлять спустя довольно много времени после крестин, когда ребенок уже заметно подрос, во взгляде его стала чувствоваться осмысленность, и хитрюга уже знал, как заставить маму взять себя на руки.

Праздновали появление наследника по-скромному: собрались у Цаплиных два деда, две бабки, посадили под образа виновников торжества Веруню с Алексеем, и под незамысловатый тост Матвея Ивановича:

- За здравие новорожденного, дай Бог, не последнего,- опростали по лафитнику первача, к изготовлению которого приложил руку сам хозяин дома.

Вторую, третью и последующие очереди лафитников мужчины опрокидывали без всяких здравиц, разве только кто из дедов, подняв стаканчик, провозгласит что-нибудь веселенькое, вроде:

- Ну, братцы, побудем!

Или:

- Эх, милая, дай Бог, не остатняя!

Закусок, хотя и незатейливых, на столе было достаточно - начиная с соленых огурцов и помидоров, и кончая винегретом и тушеной картошкой со свининой. Поэтому, хотя мужчины - женщины чаще всего только пригубливали свои стаканчики - и опорожнили более чем литровый графин с домашней сивухой, однако веселье, вызванное спиртным, мало-мальски сказалось у них только после первых двух-трех лафитников. Последующие - лишь как бы способствовали протрезвлению пьющих. Высказывания пожилых мужчин за столом были не только осмысленными, но и степенными, вескими. Не обошелся без эмоций только Матвей Иваныч, который, как обычно, жаловался на финагентовские рогатки, которые, как он выразился, власти навыдумывали, чтобы пустить ремесленников по миру.

- Эх! - с обидой в голосе пожаловался старый валяльщик, слегка приударив кулаком по столешнице. - Дали бы нам волю, мы бы с Федькой, моим старшим, за один сезон завалили рынок валенками.

А потом, по окончании застолья, когда Алексей, следуя за родителями, задержался в дверях, чтобы попрощаться с Веруней, тесть, уцепив зятька за рукав, предложил:

- Ну, а ты, зятек, как, подзаработать не хочешь? А то приходи по осени ко мне в стирную. думаю, заказов хватит и на твою долю. А лишняя копейка в доме никогда не заржавеет...

Алексей поблагодарил хозяина дома за предложение и обещал подумать.

 

Как-то во время посещения Веруни с сынишкой Алексея остановила во дворе Евдокия Кузьминична.

- Поди-ка, сынок! - так теща величала мужа своей дочери, когда была в хорошем расположении духа, тогда как обычно называла его "зятек" или "Алексей". - Сказать тебе хочу что-то. Ты Верочку-то, как я вижу, жалеешь. Ладите вы с ней. Я - мать, у меня сердце радуется, глядя на вас. Вот, думаю, всю бытность так-то бы...

Теща поправила платок на голове, взяла Алексея под локоть, подвела к крыльцу:

- Давай присядем. Ноги притомились что-то...

Алексей забеспокоился слегка - видно, было что-то у тещеньки на уме. Однако теплый взгляд усталых глаз женщины и ровный спокойный голос убедили его, что ей просто захотелось выговориться, потешить душеньку.

- А то ведь в жизни как бывает? - продолжала Евдокия Кузьминична, усаживаясь рядком с зятюшкой. - Сначала-то у молодых все добром да ладком идет, а потом вроде как бес либо в него, либо в нее вселится: скажешь мужику слово, а он нет, чтобы разобраться, что к чему, матюком тебя покроет, а нешто это бабенке по сердцу? Я что хочу сказать: у нас, женщин, многое от сердца идет. Бывает, проснешься утром, чуешь - не на месте оно. Не дай Бог, благоверный на тот час поперек души что скажет. Глядишь - слово за слово, и пошло-поехало, аж дым коромыслом. Так и у вас может случиться, не дай Бог, конечно... Ты, главное, знай - Вера у меня нрава доброго, сердце у нее чуткое к людям. И отходчивое. Только не всем она душеньку-то свою открывает. Подход к ней знать надо. И еще: к слову сказать, языком она вертеть, как иные балаболки, страсть не любит. Потому как молчальницей росла. Бывало, сядет за книжку-то за школьную, а сама - глаза в окно и мысли где-то там, далеко-далеко... Спросишь иной раз - Верунь, мол, у тебя что-нибудь не получается? Ждешь, пождешь ответа, а она когда откликнется, а когда возьмет да и уткнет нос в книжку - вроде знак подает: не мешай, мол… Вера и подружек таких выбирала, чтобы, значит, как и она, цену слову знали.

Алексей поблагодарил тещу за добрые советы, дал ей понять, что с Верой они живут в мире и согласии, и пожелал хозяйке доброго здоровья. Уходя от Цаплиных, зятек с грустным удовлетворением отметил про себя: Евдокия Кузьминична, по-видимому, ничего не знала о девичьей беде дочери, нанесшей ущерб ее беспорочности. А главное, Алексей удостоверился, что Веруня ни словом не обмолвилась своей мамане о скандале между новобрачными, причиной которого было небезупречное девичье прошлое невесты.

 

Как-то после крестин, в выходной, Петр Кузьмич, оставшись после обеда за столом, завел с сыном разговор "за жизнь":

- Слыхал, сынок, тесть сватает тебя в помощники в свою стирную?

- А что? Ремесло в руках карман не трет...

- Так ты же у дяди Григория пробовал.

- Ну...

- Понравилось?

- Трудно, конечно, с непривычки.

- То-то, что трудно... И потно. А вот Федька Грязнов из какой-то захудалой деревушки уже в некие начальнички вылез, у него зарплата, спецпаек каждый месяц. Говорят, в партию вступить собирается, там всяких поблажек еще прибавится.

- Федька, говоришь, - делая вид, что с трудом вспоминает, о ком речь, отозвался Алексей. - Это, которому ребята на Большом тракте кличку присвоили: "Жела горянием"?

- Это что еще за "горянием"? Какая-то ребячья забава на манер считалочки?

- Если бы... А то Федька твой, даже когда выступает на важном районном собрании в качестве главного докладчика, по писанному правильно прочесть не может, А ты его мне в пример ставишь...

- Да никого я никуда не ставлю...- начал сердиться отец. Просто мне обидно, что сын у меня - умом Господь вроде не обидел, кое-кому из сельских парней фору дать может, а вот место свое среди людей отстоять, чтобы по достоинствам своим - стремиться не желает.

Алексея подмывало вспылить, но он вовремя понял - этим отцу ничего не докажешь, только возмутишь душевное равновесие и себе, и ему. Чтобы урезонить папаню, сын решил подойти к волнующему их обоих вопросу с другой стороны.

- Слушай, бать, скажи, а ты вот к таким личностям, как этот карьерист Федька, питаешь уважение?

- А причем тут я? – подозревая, к чему клонит сын, спросил Петр Кузьмич.- Я отношусь к этому, как все люди.

- А люди, папань, смеются над такими вот горе-пропа-гандистами. И на собраниях трескотню их не слушают.

- Но ведь и он человек, пить-есть хочет.

Алексей саркастически усмехнулся. Отец, слава Богу, не видел этого.

- Я, папань, понимаю тебя... - когда оба успокоились, сказал Алексей. - Тебе не терпится, когда твой сын начнет, как это говорят в народе, выходить в люди, но ты же видишь - я не сижу, не жду у моря погоды. Скоро закончу сдавать экзамены за десятилетку.

- Хорошо, ну а потом что? - видя, что молчание затянулось, спросил отец.

- А потом, бать, - помедлив, со вздохом ответил сын, - потом мне еще предстоит решить массу вопросов. Главный из них - не могу же я поехать учиться в институт, оставив на произвол судьбы свою семью. Конечно, решение я буду принимать, только посоветовавшись с вами, с женой.

А чтобы закончить разговор, я хотел бы, чтобы ты запомнил вот что. Трудиться в своей жизни я хотел бы на таком месте, где я мог бы осязать пользу от своего труда для людей, среди которых я живу. И чтобы эта польза была не меньше, чем та, которую спокон века приносили и приносят людям мои земляки-ремесленники.

…После беседы с отцом в душе у Алексея остался неприятный осадок, вызванный необдуманным вопросом бати:

- А ты что, Лёх, разве не сумел бы читать на собраниях по бумажке, как это делает Федька "Жела горянием"? Всё легче, чем в стирной над горячим паром из сил выбиваться…

Сын тогда промолчал. Он видел, как, возвратись домой с гигантской мировой бойни, которая для России оказалась неизбежной, многие из уцелевших сельчан, те, кто постарше, выглядели донельзя уставшими, безразличными ко всему, что творилось вокруг. У них уже не было сил работать так, как они работали до войны.

Что для Алексея было непонятным - физического труда стали чураться и молодые люди, вчерашние бравые парии - солдаты. Алексея однажды позабавил один земляк-одногодок, сын потомственного валяльщика, бойкий на язык и не очень задумывавшийся над тем, что говорит. Алексей спросил его, почему он не устраивается на работу, поскольку после демобилизации прошло уже более полугода.

- А куда устраиваться?- беззаботно отозвался Илья - так звали парня.- В валяльный цех, что ли, где отец за жалкие гроши вкалывает? На фига это мне после того, как я на войне два года смерти в глаза смотрел…

- А как же ты жить думаешь?

- Устроюсь куда-нибудь - где полегче.

- Например?

- Да хоть в секретари райкома пошел бы - мне после войны море по колено. Где бы ни работать - лишь бы не работать...

Алексей же, когда всерьез задумывался, какому роду деятельности он хотел бы посвятить свою жизнь, чаще всего видел себя склонившимся над серьезными научными трудами, решающим какую-либо сложную практическую проблему.

Об этом, о своих жизненных планах, о заветной мечте молодой человек однажды рассказал Петру Ефимовичу, директору школы. Тот, внимательно выслушав своего подопечного, счел нужным просветить его - в том плане, что для обретения способности разбираться в научных теориях надо много учиться. А он, Алексей, принимая во внимание его возраст, да и семейное положение, для этого, дескать, малость опоздал.

Правда, видимо не желая, чтобы парень почувствовал себя обескураженным, наставник тут же добавил:

- Однако это не означает, что возможности для удовлетворения твоей любознательности, для творческой работы для тебя закрыты. В жизни, особенно, если взять ее деловые аспекты, повседневно возникает масса практических проблем. Взять, к примеру, хотя бы работу бухгалтера райпотребсоюза…

И в самом деле, наблюдая за работой счетоводов и бухгалтеров в потребкооперации, Алексей видел, насколько монотонно-изнурительным был их труд, как бесшабашно он был организован. Работники прилавка могли приносить свои товаро-денежные отчеты в бухгалтерию, когда им заблагорассудится. Обычно они приходили с ними, когда у сельского потребительского общества или у райпотребсоюза вплотную приближался срок сдачи балансов в вышестоящие организации.

Одной из причин такого положения, как Алексей уразумел, основательно пообтершись в конторе, была никудышная постановка работы с кадрами. В системе потребительской кооперации, в которой работал молодой человек, только еще начинали создавать курсы для подготовки продавцов. И на всю область был только один техникум, где готовили товароведов, бухгалтеров, счетоводов. По мнению специалистов, тут сказывалось высокомерное отношение руководящего звена области к организации торговли, особенно в сельской местности. Иным высоким чинам казалось, что торговать - это не землю пахать, а тем более - не строить дома или конструировать машины. Они как бы сбрасывали со счетов, что как рабочим-строителям, так и пахарям приходилось рыскать по городам вплоть до столицы государства, чтобы раздобыть одевку-обувку как для себя, так и для своих чад-домочадцев. Как эти мытарства сказывались на производительности труда людей, работающих в цехах заводов и на обобществленных сельхозугодиях, догадаться было нетрудно.

Страшным бичом для сферы обращения - так новые чиновники именовали торговлю - были массовые растраты и хищения. То ли сказалось пренебрежительное отношение властей к старому купечеству, доступ которому в государственные и кооперативные торговые организации был наглухо перекрыт, то ли к управлению этими организациями были поставлены люди, ничего не смыслившие в деле подбора и подготовки кадров для этой важной отрасли народного хозяйства, но факт оставался фактом: что ни район, что ни область - торговые предприятия и объединения, по словам шефа Алексея Леонтия Матвеича, который регулярно посещал областные совещания руководящих работников, ежегодно несли потери в сотни и сотни тысяч рублей. Поэтому простым людям - рабочим и землепашцам - порой казалось, что в торговле заправляют одни жулики.

Что касается Алексея, его выбора сферы своей деятельности именно в торговле, то здесь вряд ли можно сказать однозначно, какими доводами он руководствовался, останавливая свой выбор именно на потребкооперации. Сам он объяснял это чистой случайностью. Просто, когда он вернулся из госпиталя и поработал один сезон в колхозе, он понял, что здесь у него, парня с почти законченным средним образованием, нет никакой перспективы. А тут подвернулся батя со своим предложением поработать ездовым - за деньги, а не за сомнительные трудодни! - в кустаревском сельпо. Словом, кооператором он заделался попросту от некуда деваться. А когда понял, что мог бы найти более достойное применение своим силам и способностям, было уже поздно - приспела пора заботиться о семье, о состарившихся родителях.

 

Окончательно утвердиться в потребкооперации молодому человеку помог не кто иной, как сослуживица и подруга женушки Алла Мокеева. И свела муженька с ней, конечно, она же, Веруня, для которой заботы мужа стали ее заботами.

Во время очередной встречи у Цаплиных, где все еще обитала Вера с младенцем, супруга еще в дверях поспешила обрадовать благоверного:

- А у меня была Алла Мокеева, моя свидетельница… Помнишь? Гостинцев мне принесла, цветов.

И жена показала букет, стоявший в кувшине на столе перед зеркалом - так что взору мужа предстали сразу два букета: настоящий и отраженный.

- Но это не главное, - довольная произведенным на Алексея эффектом, серьезным тоном проговорила женушка, - Самое важное, я договорилась с подружкой. А о чем - скажу, когда хорошенько попросишь меня.

А благоверный давно уже усвоил: таким манером его Веруня выманивает у него желанный знак внимания к себе. Сейчас он подумал с легкой досадой: правильно говорят мудрые люди - баловать молодых жен, это все равно, что добровольно вешать себе на шею пожизненный хомут. Но деваться ему было некуда, поэтому он приблизился к женушке, обнял ее и с чувством поцеловал в губы. Благо, что ему и самому это доставило удовольствие, так как Вера ответила на поцелуй. Наверное, потому, что соскучилась по муженьку - ведь ночевать-то им уже больше месяца приходилось поврозь.

А само дело, о котором упомянула Вера, заключалось в следующем: Алексей как-то пожаловался супруге, что у него туго идет подготовка к экзамену за десятилетку по математике. И вот сейчас Веруня спешила порадовать муженька:

- Алла похвасталась мне, что математика давалась ей в институте легко, что даже экзамен ей пофартило "толкнуть" - так ведь это называют студенты? - аж на пятерку, А самое главное - она сказала: "Помочь мужу подруги мне доставит особое удовольствие".

 

Идти к сослуживице супруги Алексею пришлось чуть ли не через все село. Поскольку Алла была не местная, попала в Кустари по распределению после окончания института, жить ей пришлось за неимением у райсоюза собственного жилфонда, у старой бобылки - бабки Анисьи, почти в конце улицы, по которой шел Алексей и которая упиралась в молодую сосновую рощу. Домишки этой улицы лепились по самому гребню крутого косогора, рассекавшего село на две почти равные половины.

Шел Алексей, бережно поддерживая в горизонтальном положении небольшой букет пионов, которые на крошечной плантации в углу их, Сафоновых, огорода ежегодно выращивала маманя.

Пребывал сейчас молодой человек в приподнятом настроении - наверное, потому, что был выходной день, июльское утро выдалось солнечным, легкий ветерок лениво подгонял два-три пушистых облачка, по младенческому неразумению взобравшихся на пустынное небо… Радовало и то, что дома все были в добром здравии, даже Генуля, у которого что-то не ладилось с пищеварением, отчего Веруня сразу потеряла и сон, и аппетит, в это утро выглядел бодреньким, то и дело, лежа в кроватке, сучил миниатюрными ножками.

Печалило Алексея только созерцание встречавшихся по пути домиков, окна которых были заколочены обрезками досок - явный признак того, что хозяева, ремесленники-кустари, не выдержав неравной баталии с финагентом, вынуждены были покинуть веками насиживавшиеся гнезда и податься на чужбину в поисках сносных условий существования.

Шел молодой человек по селу не спеша, пытаясь предугадать, о чем они с подругой Веруни будут говорить между делом, когда наскучит обсуждать его ученические проблемы. А мысль - она ведь как шарик ртути, уроненный на стол - покатится, покатится, и не остановить его, пока он не угодит в какую-нибудь расщелину столешницы; этой расщелиной сейчас оказалась память о взгляде Аллы, который Алексей поймал тогда, во время регистрации их с Веруней брака в сельском совете. Девушка в тот момент, когда жених нечаянно перехватил этот ее взгляд, была явно растеряна. Молодой человек уловил в красивых глазах свидетельницы со стороны невесты пристальное любопытство и еще что-то, что заставило ее тогда смутиться и слегка покраснеть.

…Сейчас Алла встретила Алексея в дверях - наверное, видела в окно, как он проходил через калитку во двор. Лицо ее озарилось благодарной улыбкой, когда гость преподносил с легким поклоном и радушной улыбкой дар своего сада. Эту улыбку девушки не испортил даже один из ее зубов, который вырос, наверное, к немалому огорчению хозяйки, немного "не туда", выпав из ровного ряда своих собратьев. Впрочем, обаяния симпатичной представительницы нежного пола огрех природы, на взгляд Алексея, нисколько не умалял. Когда молодой человек, здороваясь, протянул девушке руку, она крепко, с чувством пожала ее.

- Чашкой чая угощу? - спросила Алла, чтобы сбить неловкость, которую испытывали и гость, и хозяйка в первые мгновения встречи.

- Лучше бы приступить сразу к делу,- немного поколебавшись, ответил Алексей. - А то кто знает, сколько времени это займет…

Похвально! - одобрительно улыбнулась добровольная репетиторша.- Сразу видать, что человек привык брать быка за рога с ходу.

Хозяйка усадила гостя по одну сторону стола, сама села по другую.

- Ну, а ты сам-то, без помощников, заниматься пробовал? Ну, скажем, задачки решать, теоремы доказывать?- спросила Алла, как заправский педагог,

- Пробовал конечно... Над алгеброй больше месяца корпел.

- Ну, расскажи тогда, что ты знаешь о биноме Ньютона.

- Написать формулу?

- Конечно, это уже кое-что…

К счастью, формулу бинома Алексей запомнил - наверное, потому, что в свое время правая часть ее поразила его воображение вычурной замысловатостью, а левая - изящной простотой. Внимательно посмотрев написанное, Алла осталась довольной:

- Молодец! А мог бы ты придумать какой-нибудь пример практического применения этого бинома?

Алексей поскучнел, И засомневался: стоило ли поднимать сейчас вопрос, который не давал ему покоя еще со школьных лет? Но если не воспользоваться удобным случаем, когда перед ним грамотная и, судя по всему, думающая девушка, то может статься, что он никогда не разрешит своих сомнений.

- Послушай, Алла Семеновна… Извини, конечно, что я обращаюсь так официально. Но меня еще со времени учебы в старших классах гложет одна закавыка: а зачем вообще умные люди навыдумывали все эти биномы, интегралы, дифференциалы… Сколько я ни интересовался, даже у людей с высшим образованием, никто мне толком объяснить этого не мог. А самому мне в девятом классе теоремы из учебника по геометрии приходилось вызубривать наизусть. Потому что мне казалось, что выкладки авторов пособий на самом деле должны были приводить к результатам, противоположным тем, что представлялись в учебниках.

Алла, добросовестно выслушав своего необычного ученика, не смогла сдержать иронической улыбки:

- Леш, теперь я у тебя прошу прощения… Ты наверняка помнишь Митрофанушку из "Недоросли" Фонвизина, реплику сердобольной мамани великовозрастного недоучки - а зачем, дескать ему "ента еоргафия?" Только ты не обижайся, пожалуйста, ладно?

Девушка накрыла своей ладошкой руку молодого человека, лежавшую на учебнике. Тот высвободил свою ладонь и с силой сжал руку Аллы. Она посмотрела в глаза молодого человека долгим, пристальным взглядом и опустила глаза. С минуту оба молчали. Затем подружка Веруни поднялась из-за стола, подошла к окну, о чем-то думая, с минуту любовалась синевшей вдали опушкой сосновой рощи, окаймлявшей село.

- Знаешь, Леш, - Алла повернулась лицом к гостю, выражая всем своим видом серьезность и сосредоточенность. - Я подумала и пришла к выводу, что ты по складу ума - не технарь...

- Как это? - не понял молодой человек, поскольку заявление репетиторши было для него слишком неожиданным.

- Ну, ты сам посуди. Парень ты толковый, ума тебе не занимать, взять хотя бы экзамены. Вера говорила, что ты историю сдал…

- На отлично! - поспешил Алексей обрадовать репетиторшу. - А что ты еще сдавал?

- Литературу, географию...

- Тоже на отлично?

- Конечно. Могу еще кое-чем похвастаться. Можно?

- Валяй!

- Что касается словесности - помнишь это старорусское слово?- так вот, меня чуть ли не с детства одолевал зуд что-нибудь сочинять, ну там стишки, короткие рассказики... Кстати, Александра Ивановна, секретарь нашей районной редакции, охотно помещала в газете, когда я еще учился в школе, заметки о нашей ребячьей и вообще о сельской жизни.

Ну, я так и знала! - торжествующе заключила Алла. - Склад ума у тебя типично гуманитарный.

- Что же мне теперь делать? - растерянно проговорил молодой человек.

- Ну, yж этого я не знаю...

Девушка подошла к Алексею, вроде бы нечаянно положила ему руку на плечо:

- Эх, ты - голова бесталанная... Или нет - скорее, чересчур таланная.

Говоря это, девушка пристально смотрела в глаза молодому человеку. А он, чувствуя настроение Аллы, легонько обнял ее за талию, на минутку задержал девушку в объятьях... Но очень скоро она отстранилась решительно и, жалостно вздохнув, проговорила:

- Не надо, Леш…

И тут же объяснила причину своей сдержанности:

- Так не долго и до беды.

Она вышла на кухню, погремела там посудой и, вернувшись, как бы подвела итог встречи:

- В общем, чай нам придется отложить до лучших времен – скоро вернется хозяйка. Впрочем, она нам помехой бы не стала. Но – сам понимаешь - у сплетен прыткие ноги. А с Верой мы хорошие друзья, и я этой дружбой дорожу. Хотя она у тебя - деваха чересчур скрытная. И видать - ревнивая.

- Откровенно говоря, Аллочка, - сказал Алексей, отводя глаза, торопиться с уходом от тебя мне не хочется. Мне хорошо с тобой - я в твоем присутствии как-то увереннее себя чувствую. И на будущее начинаю смотреть без опасения...

- Ты страдаешь боязнью жизни, так я поняла?

- Что-то вроде этого... я не вижу перспективы, не знаю, к чему стремиться.

- Это - хуже. Я мало что знаю о тебе, но, по-моему, из тебя вышел бы отличный педагог, преподаватель какой-нибудь гуманитарной дисциплины, например, российской классической литературы...

- Ну, Аллочка, это для меня теперь - что-то из области грез. Потому как - куда же я от семьи?

- Да, с этим ты немного поспешил. Вера тебя в институт вряд ли отпустит. Но ведь можно поступить на заочное отделение... Впрочем, постой, я совсем забыла. В райсоюз поступили проспекты областного торгово-кооперативного техникума. При нем есть одногодичная школа - готовит бухгалтеров широкого профиля, а также инстукторов-ревизоров. Аттестат зрелости туда предъявлять необязательно. Зайди к нам в контору, познакомься - может, что приглянется.

…На прощанье Алексей крепко пожал девушке руку, задержал ее в своих руках.

- Можно, я в знак благодарности поцелую тебя в щечку?- с мольбой в голосе и в глазах проговорил молодой человек.

- Не надо, Леш. Расстанемся хорошими друзьями - не без лукавинки ответила девушка.

…Настроение Алексея, когда он возвращался домой, было противоречивым. Он не мог не чувствовать себя польщенным вниманием со стороны Аллы - как-никак молодая, симпатичная деваха, а главное - толковая, с высшим образованием, таких в то время на селе были единицы. И если девушка разговаривала с ним уважительно, на равных, значит, он еще не растерял идеалов, навеянных хорошими книгами из библиотеки интеллигентного дядюшки, которые он отыскал на чердаке хаты деда.

А вот что ждет его дома у Цаплиных, где продолжала жить Веруня… Алексей не мог не предвидеть, как встретит его супруженька, которая знала, что он был на свидании, пусть деловом, с особой, которая вполне могла быть ее соперницей. Не будет ничего удивительного, если Вера подумает так, ведь муженек пробыл с ее подружкой почти всю вторую половину дня...

К счастью, опасения не отличавшегося особой стойкостью супруга на этот раз не оправдались. Встретив муженька долгим, изучающим взглядом, женушка вроде бы в шутку спросила:

- А тебя там моя подружка случаем не приворожила? Я уж подумывать начала - не отправиться ли в розыски…

Алексей посмотрел на жену с деланным недоумением - мол, о чем это она?

- Я это к тому, - пояснила Вера, что в прошлом году, когда я объявила ей, Алле, что выхожу за тебя замуж, она отвела глаза, а лицо ее, как мне показалось, сделалось каким-то чужим, недружелюбным… И она тогда поспешила удалиться в свою рабочую комнату - разговор-то происходил в коридоре райсоюза…- В общем, обращаться к ней с просьбой стать моей свидетельницей при регистрации брака мне пришлось какое-то время спустя, когда деваха примирилась с мыслью, что в нашей системе одним женихом стало меньше.

…Алексей был рад, что очередной день их супружеской жизни окончился для него обычным дружелюбным поцелуем, которым супруга проводила его к родителям.

 

 

Hosted by uCoz