Глава первая
Вера Цаплина, по-домашнему «Веруня», по рассказам тех, кто знал ее с пеленок, росла бойкой, открытой для общения девочкой. Она охотно шла на руки даже к незнакомым дяде или тете, забредшим к Цаплиным "на огонек", улыбнись только ей подушевней, да молви словечко поласковей; особенно обезоруживающе действовало на девчушку, когда, обращаясь к ней, называли ее "по-деревенски", - не по имени, данному при крещении, а как поласковей.
Когда Вера была еще крохотулей, ее с легкой руки отца прозвали мятелкой. …Увидел он как-то через окно дочурку, которая бегала по двору, - взмахивая ручонками наподобие бабочек, и говорит своей молодой супруге, которая суетилась у печи:
- Дуняш, глянь-ка, Верунька-то наша сейчас взлетит словно мятелка...
Слово "бабочка" в то время в обиход еще не вошло: грамотеев на селе было негусто и людям неоткуда было черпать книжных наименований того, чем был полон окружающий мир. К слову сказать, маме Веруни для дочурки больше было по душе имя "пушистик", которое она дала своей любимице за то, что как ни старалась пригладить нежные русые волосики девочки, они, особенно, когда она бегала, реяли у нее в воздухе, делая ее похожей на одуванчик. Сама Веруня охотно откликалась и на то, и на другое прозвище. Более того, возьми ее любой зашедший в дом гость или гостья на руки, назови ее мятелкой или пушистиком - и контакт с ней завязывался самый задушевный. Она вам без утайки все секреты выложит - и свои собственные и семейные: и что она мамина дочка, и что тятя у них валенки "стилает", а мама ему "селсть" "лассипывает". А если вы ей очень понравились, она даже любую свою игрушку подержать вам даст. Звуки "р" и "щ" девчурке пока не давались, но это ей нисколько не докучало. Вот что у куклы Маньки нога "отолвалась" - это беда. Потому что как она будет стоять на одной ноге, как?
А когда спросишь девчушку, столько ей лет, она поднимет свой крошечный кулачок, распрямит из него сначала мизинчик, затем безымянный пальчик и, наконец, с помощью указательного и большого пальцев изобразит еще половинку года.
х х х
Как видим, ко времени нашего рассказа девочка Вера уже вышла из того возраста, когда человек, впервые в жизни подав голос, обозначив тем самым свое явление в мир, какое-то время проводит то в пеленках, то лежа в зыбке и пуская от нечего делать пузыри.
Славное время, не правда ли, читатель? Недели и месяцы абсолютного неведения... Не есть ли оно, это неведение тех треволнений и бед, которые потом неизбежно ожидают человека на его веку, высшая категория счастья на земле...
Лежи себе в зыбке, прудонь под себя, исследуй свое обиталище, которое кажется тебе неохватным, да издавай от избытка чувств нечленораздельные звуки, что-то среднее между "агу-агу" и воркованием сизокрылой голубки!
Потому что никакой тебе ни нужды, ни заботы! Организм твой сам, без вмешательства твоей воли, позаботится о поддержании бренного существования, Кончится у него, организма, горючий материал, он вовремя включит голосовые связки, а уж их сигнал не оставит равнодушными тех, кто несет врожденную ответственность за твое выживание...
Но раз уж человек стал индивидуумом, суверенным сыном природы, его полновластным, неумолимым хозяином становится его величество время. Это оно, дайте срок, властно позовет младенца на руки к родителям, в первую очередь, само собой, к мамане, потому что дитя инстинктом чует, что именно из ее груди изливается чудодейственный нектар, питающий его жизненную силу. Настанет день, и эта сила потянет шустрого галчонка с колен родительницы на необъятный простор пола, обследовать который, сам того не сознавая, новый обитатель планеты Земля вознамерится, не откладывая дело в долгий ящик.
А там, глядишь, маманя и надивиться-нарадоваться не успеет, - как быстро подрастает ее детище, а оно уже, кряхтя и сердясь на себя за свое слабосилие, вцепится в юбку родительницы и захочет утвердиться на еще непослушных задних лапках.
Конечно, когда "Пушистик"-Верунечка сделала свои первые, неуверенные шажки по грешной земле, ее мамане, Евдокии Кузьминичне Цаплиной это знаменательное событие доставило великую радость: как же, ее родимое дитя сошло наконец с рук! Пускай невежды пустозвонят - мол, своя ноша не тянет - каждая женщина, побывавшая в материнской шкуре, доподлинно знает, какое это благо - облегченно вздохнуть, увидев первые признаки настойчивого стремления ребенка к самоутверждению.
Смышленость дочурки повергала маманю в изумление. Ее пушистик-мятелка была еще в том возрасте, о котором говорят: "ей от горшка два вершка", а она уже могла предметно объяснить, в чем разница между мальчиком и девочкой, и упрямо отказывалась ложиться спать под одним одеяльцем с ровесником - двоюродным братишкой, которого ее родители однажды оставили ночевать у себя.
Были, конечно, у девчушки и другие шершавинки в характере, которые заставляли маманю нет-нет, да и пожаловаться на свою старшенькую:
- Ох, до чего же она у меня своебышная... Видит Бог, намаюсь я с ней за свой-то век, ох, намаюсь...
Слово "своебышный" было у Евдокии Кузьминичны чем-то вроде любимого конька. С особым удовольствием она седлала этого конька, когда изводилась, не в силах совладеть со своей козой Манькой. Строптивое животное ни за что не давалось доиться, пока не угостишь ее чем-нибудь вкусненьким. Смышленая девчушка не раз была невольной свидетельницей состязаний - кто кого перехитрит между маманей и ее мучительницей-козой. Привяжет, бывало, родительница Маньку за рога к железному крюку, вбитому в стенку у входной двери, погладит ее ласково по бокам, подставит под вымя глиняную плошку... Но едва хозяйка успеет надоить стакан-другой густого козьего молока, как Манька, брыкнув ногой, опрокинет посуду и молоко разольется по полу. А то и веревку оборвет, вспрыгнет на лавку, а с лавки - прямехонько на кухонный стол. Стоит там, трясет бородой и жалостливо так блеет: бе-е-е... Тут уж ничего не поделаешь, лезь, хозяйка, в подпол, доставай корень кормовой свеклы... А то и два. Пожирала коза лакомое блюдо жадно, торопливо. Случалось и так - поставит маманя блюдечко с нарезанной кусочками свеклой под морду Маньке, а пока посуду под молоко споласкивает да протирает, капризная скотина лакомство смякает, и прежде, чем доярка повторно уцепится за дойки, коза откроет второе отделение концерта с теми же прыжками на стол и вокальными номерами. Словно чуяла хитрюга, что хозяйка не весь тот буряк ей порезала и скормила, который из подпола вынула. И маманя сдавалась - выставляла остатки свеклы, отложенные было до другого раза, хотя и ворчала сердито:
- На, потешь свою проклятую своебышность, змея ты подколодная...
Ну а Веруня то ли у козы обременительную для матери привычку переняла, то ли от кого из предков унаследовала, но своенравие свое порой выказывала почище бессловесной твари. Правда, на свой, утонченный манер, или, как любила повторять маманя, на свой кокляк.
Зайдет иной раз родительница в горницу, а ее ребенок , которому уже четвертый год давно пошел, стащил только вчера постиранное одеяло, байковое, с их супружеской постели, и старательно расстилает его на еще неметеном полу.
- Батюшки! - всплеснет руками маманя. - Ты чего опять набедокурила, озорница ты этакая? Чем мы с папаней ночью одеваться будем? А ну, верни сейчас же вещь на место!
И примется отнимать одеяло, в которое своевольница вцепилась как клещами.
- А я хочу, чтобы по-моему было! - не уступала дочь. - А то моя Анюта простудится, с кем я играть буду?
Анюта была единственной игрушкой девочки - тряпичной куклой, которую ей смастерила сердобольная бабушка, и у которой давно уже не было одной ноги. И никакими уговорами урезонить строптивицу было невозможно. Разве что папка, оторвавшись от стирки валенка, случайно заглянет в горницу и, трезво оценив ход междоусобицы, наклонится к ушку любимицы и шепнет ей что-то, только им двоим известное. Это "что-то" оказывало на Веруню чуть ли не волшебное действие. Она сразу же принималась затаскивать одеяло на кровать и не успокаивалась до тех пор, пока не расправит последнюю складку - разумеется, так, как это позволяли ей еще неумелые детские ручонки.
К сожалению, поначалу ребенок-первенец проявлял таким макаром свой характер чуть ли не каждый день. Зато дочурка послушно выполняла наказ отца - качать зыбку, когда обитавший в ней восьмимесячный братишка Феденька заявлял о себе громким плачем. Папка наставлял Веру: чем бы она ни занималась, к зыбке должна бежать сразу, как только братишка позовет ее.
- А как он меня позовет? - недоумевала дочь. - Он и говоритъ-то еще не умеет...
Как раз в этот момент кроха начал громко издавать звуки, которыми младенцы обычно нетерпеливо возвещают своим домашним о насущных нуждах.
- А это тебе что - не разговор? - серьезно спрашивал отец.
- Иди и побеседуй с ним, спроси, чего он хочет.
Веруня, хитро улыбнувшись, направлялась в горницу, и пробыв там минутку-две, возвращалась и с серьезным видом докладывала:
- Федюня говорит - он хочет сисю...
Это означало, что мамане пора кормить ребенка. Отец, насаживавший валенок на колодку, понимающе улыбнулся.
- Он что - так и сказал? Мол, я хочу сисю?
- Да, так и сказал! - не без вызова отвечала дочь и смело взглядывала отцу в глаза.
Что и говорить - воображение у Веруни было на уровне возраста, а может и побогаче. И что удивительно - а может и закономерно, учитывая возрастные особенности психики ребенка - она сама верила в свой вымысел! На самом деле из всего могучего русского языка - в семье все знали это - Федюня умел выговаривать пока только два звукосочетания: агу-агу и дяй-дяй.
х х х
А однажды жаждавшая самостоятельности "мятелка" отмочила номер, который не только переполошил маманю - ибо это было впервые - встревожил папаню, но и поставил на ноги всех ближних соседей Сафоновых. Дело было летом, время - где-то посередке между полднем и закатом солнца. Вышла Евдокия. Кузьминична за калитку, где обычно Верунечка играла в песочке со своей куклой Анютой. Глядит маманя, а на бугорке, насыпанном руками дочурки, сидит и скучает в одиночестве только одна кукла, а кровного дитяти и след простыл.
Озадаченная мать кинулась к одним соседям, постучалась к другим, но те только руками развели: девочка только что была здесь, с которой беседовала, а куда делась - никто не знает. Все в один голос заявляли - они были уверены, что Веруня ушла на свой двор.
Сразу же родители и соседи - те, кто мог - бросились на поиски. Кто к ближнему колодцу - не упала ли туда бедняжка по неосторожности, кто на речку - Матвей Иванович вспомнил, что раза два он водил "пушистика" послушать журчание Безымянки. Детишки соседей рассыпались по переулкам - мало ли что может взбрести на ум непоседливой шалунье.
...Еле отыскала Евдокия Кузьминична свою кровинушку на базарной площади - за три улицы от родных пенат. Оторопь взяла маманю - приросло ее ненаглядное чадо к ларьку мороженщицы и смотрит с завистью, как ребятишки повзрослее облизывают редкое на селе лакомство. Ей, конечно, тоже очень хотелось - хоть разочек лизнуть кончиком язычка вкусненького. Но как попросишь у чужих мальчишек? Тем более, что от бабушки она знала - попрошайничать грех. Боженька наказать может.
Между тем, маманя, подбежав к ларьку, рванула было дочурку всердцах за руку
- Ты что это, негодница, вздумала не спросясь из дому бегать? Иль ремня захотела?
Но когда дочурка от обиды на то, что ее нет, чтобы, как другие мамы делают, угостить сластью, так грубо, да еще при посторонних, отчитывают, горько, в голос, расплакалась, у мамы у самой в горле запершило от жалости. Она, спохватившись, взяла дочурку на руки, не помня себя, донесла до дому и оставила на попечение отца. А сама торопливо отыскала деньги, припасенные па покупку хлеба, сбегала на базар, и чтобы загладить свою вину перед обиженной дочерью, купила ей сразу две порции мороженого.
х х х
Будучи дошкольницей, наша проказница влюбилась в голубоглазого мальчика Юру - своего двоюродного братишку - Юру, того самого, с которым несколько лет назад ни за что не хотела ночевать под одним одеяльцем. Полюбила она его за то, что, когда они с мамой пришли в гости к ее родителям, он терпеливо и с охотой обучал ее раскрашивать цветными карандашами картинки в книжке. Книжку и карандаши он принес с собой.
- Когда научишься хорошо раскрашивать, тогда вернешь, - сказал он, уходя.
Постепенно, пользуясь попустительством отца, который, считал, что детям надо давать больше воли, она повадилась ходить к Юре домой, на одну из отдаленных улиц села. Часто она заставала у Юры его дружков. Понаблюдав ребячьи забавы, она упросила братишку научить её игре в "чижик", потому что в ребячьей компании ей очень понравилось и захотелось, чтобы они водились с ней. И хотя мальчишки дразнили ее "пигалицей" и всячески выказывали ей свое пренебрежение, она вскоре почувствовала в себе уверенность, что "ни на вот столечко" ни в чем не уступает им - ни когда бегает с ними наперегонки, ни когда играет в салки, не говоря уже о любимой забаве ребятишек - плоскую галечку по водной глади пулять, причем так, чтобы брошенный камешек, прежде чем нырнуть на дно, сдюжил подскочить над речной волной не менее пяти раз. Проказница порывалась даже купаться вместе с мальчишками, правда, не снимая легкого сарафанчика, в котором она щеголяла в летнюю пору, но они прогнали ее. Дело в том, что ребячьих трусиков в то время в лавках в сельпо не продавали, а так, нагишом, они показываться девчонке стыдились
...Пора, эта промелькнула для подростка Веры как полет сказочной мятелки, оставив по себе воспоминания, которые потом, в тяжкие минуты жизни, согревали ей душу и придавали силы для преодоления лиха. В положенное время формы отроковицы начали округляться, и настал срок, когда тот же кузен Юра, с восхищением любуясь сестренкой, стал называть ее не иначе, как "наш пушистый розанчик".
Больше всего привлекали в девушке ее большие карие глаза, в которых светилась некая искорка любопытства, как бы вопрошающая собеседника: "А кто ты таков? А что ты обо мне думаешь?"
х х х
Вере, нашей героине, выпала доля появиться на свет первенцем в семье сельского кустаря-валялыцика Матвея Ивановича Цаплина. Произошло это существенное для рассказа событие в советскую эпоху России, в ту ее пору, когда власть предержащие повели массовую кампанию по активному вовлечению кустарей-одиночек в промысловые артели. При этом тех сельчан, которые артелей чурались, поскольку не могли преодолеть в себе тягу к вольности - хотя и урезанной и общипанной наподобие куренка, приготовленного хозяйкой для супа - районные финагенты заставляли выправлять патент. Так, с ударением на первом слоге произносили это "чумное" слово сами бедолаги-кусгари. Но если бы оно, это слово, было неудобно только в произношении!.. А то ведь патент заглатывал львиную долю куренка, то бишь заработка трудяги, заставляя eго и многоголовую семью перебиваться на оставшиеся гроши чуть ли не с хлеба на воду.
Конечно, так называемое патентование сельских промыслов было замышлено властями с благими намерениями - увеличить доходы казны. А каково было жить на селе охваченным этим "железным" мероприятием ремесленникам - да только ли им - вопрос, который на Руси поднимался и повисал в воздухе за время ее существования столько раз, что и ему, воздуху, порой становилось тошно.
К чести кустаря-одиночки Матвея Цаплина он в свое время нашептываниям подколодной змеи малодушия не поддался, и, наследуя традиции своих предков, не только остался кустарем-одиночкой, но рискнул, как выражались его собратья по ремеслу, "огоревать" аж более полдюжины пострелят! И не только огоревать, но и успешно вырастить, довести, как говорится, до ума!
Подвинуло нашего потомственного кустаря на это и собственное детолюбие в сочетании с мужеством - поскольку сельчан в то время постоянно донимали материальные затруднения - и постоянная готовность к жарким объятьям его любвеобильной супруженьки Дуняши, которая - кумушки судачили - ох, как охоча была до постельных утех! Благо, это ведь и священным писанием не возбраняется. Сам духовный наставник, отец Климентий, не раз возглашал это на торжественных молебнах. Да и какая бы она была жена ремесленника, если бы чуралась мужней ласки.
Словом, дети в семье Цаплиных появлялись с обоюдного согласия, с завидной регулярностью, и никогда не были причиной семейных недоразумений.
А вынянчивать друг друга из пеленок в семье Цаплиных по мере сил помогали, подрастая, и сами ребятишки, которые невольно воспитывались в духе коллективизма, разумеется, не газетного, а всамделишного, патриархально-семейного.
х х х
Старожилы села помнят, что их отцы и деды жили, будучи самим укладом жизни вынужденными перенимать ремесло предков. Так, скажем, сынишка того же шорника еще читать-писать не успевал научиться, а уже "спускать конец", проваривать дратву и надраивать бляшки на конской сбруе умел не хуже отца. Ибо какому родителю не лестно было услышать подхваченную молвою похвалу соседей.
- А у Семёныча-то малец уже отцовское дело перенимает!..
К слову - ничего необычного не было и в том, что и Веруня, старшенькая Цаплиных, с охотой отзывалась на просьбы мамы, Евдокии Кузьминичны - то Настеньку в зыбке покачать, то Федюню на горшочек посадить… Да мало ли было xлoпoт с ребятней, которая выскакивала на свет Божий как опята грибной осенью...
У читателя, свыкшегося с тем, что в наше время, в конце двадцатого века, почти во всех городах и весях России преобладают одно-, от силы двухдетные семьи, может возникнуть резонный вопрос - как это люди в старину, не такую уж древнюю, отваживались заводить по целой ораве шумной детворы? Ведь должны же они были, решая задачу планирования семьи, предвидеть неизбежность нужды и лишений, в случае, если они переусердствуют в постели?
О, это очень интересный вопрос, и не мешало бы в свое время остановиться на нем поподробнее. Пока же мы вправе сказать в те полупатриархальные времена кустаревцы обоего пола имели мужество отдаваться природному взаимотяготению без боязни, без тяжких раздумий-колебаний и, не прибегая к разного рода предохранительным мерам, резонно считая, что они, эти меры, мешают им "потешить душеньку" - получить от природы сполна то, что она щедро ниспосылает людям, не закомплексованным разными учеными премудростями
Тот же Матвей Иванович, когда его знакомые - кто с сочувствием, кто с плохо скрытой издевкой, интересовались у него, не переборщил ли он в деле обзаведения наследниками, хитро подмигнув собеседнику, отвечал обычно.
- Ты же знаешь - у этого дела нужды никогда не бывает. Ну а собеседнику-кустаревцу не составляло никакого труда докумекать, что Матвей Иванович имеет в виду.
х х х
Конечно, если вдуматься поглубже, за грешные плотские утехи, которые позволяли себе родители, их безгрешные чада вынуждены были потом поступаться - причем поступаться невольно - и без того скупыми детскими радостями
...Об условиях, 15 которых жили в то время кустаревские многодетные семьи, рассказывал директор местной средней школы Петр Ефимович Мазнев. Он ходил в то лето по домам села, записывал детей, которым пришла пора садиться за парты.
- Я тогда только начал учительствовать, - вспоминал он.- Мне, выросшему в семье потомственных педагогов, домашняя обстановка у наших валяльщиков и сапожников показалась ужасающей. Зашли мы с выпускницей педтехникума к одному из них, смотрим - небольшая, метров на двенадцать, кухонька, она же мастерская. Треть площади в ней занимает огромная русская печь из кирпича-сырца, с пристроенным к ней котлом с топкой, над которым было оборудовано нечто вроде верстака - на нем хозяин стирал валенки. Стирка, как известно, самая трудоемкая и самая тяжелая операция в ручном процессе изготовления валяной обуви…
Кроме длинного обеденного стола, кстати, некрашеного, и лавок вокруг него никакой мебели мы на кухне не увидели. Да ее и ставить то было некуда - как только хозяйка в такой тесноте управлялась у чела печи со своими ухватами. Помещение было пронизано парами квасцов, запах которых царил здесь чуть ли не круглый год. В горнице - помещении в три окна, куда нас ввела хозяйка дома - у стены слева стояла, почему-то незастеленная, большая деревянная кровать, на которой, наверное, отдыхали родители, а у стены справа - большой сундук с плоской крышкой, с накинутым на нее одеялом. На одеяле в беспорядке валялись застиранные наволочки. Это явно было место для сна двух мальчиков, одного из которых мы внесли в свой список будущих первоклашек. В семье были еще девочка-подросток и двое малышей в возрасте трех-четырех лет. Им спальней служила, скорее всего, просторная лежанка русской печи.
Когда мы вошли, одна из малышек, девочка с симпатичными кудряшками, обутая почему-то в огромные калоши отца, качала большую деревянную кроватку на дугообразных опорах, в кроватке благим мaтом заливался-плакал младенец. Братишка "няньки" - без штанишек, в одной короткой рубашонке, сидел на полу. Он обнимал обеими ручонками за шею ягненка-сосунка, которого мать зачем-то принесла в избу, и который уже успел напустить на пол небольшую лужицу.
В общем, на меня эта картина, - продолжал учитель, - произвела тогда удручающее впечатление, хотя бытовые условия, в которых жили сельские ремесленники, не были мне в диковинку. Теплое чувство вызвало у меня тогда, выражаясь высоким слогом, только лицезрение необычного для меня множества детей, которое порождало мысль о неугасимости и неукротимости жизни на Земле.
А в заключение, уже с лукавинкой в глазах, Петр Ефимович недоуменно пожимал плечами
- Видно, здравомыслие для наших сельчан - ничто по сравнению с минутой сладкого греха. Но предвидеть они должны были, чем обернется этот грех для них и, особенно, для их замечательных ребятишек, которых они фактически лишали счастливого детства, да и только ли его…
Петр Ефимович жаловался, что многодетность кустаревских семей - а таких на селе было большинство - бравые кустари слепо блюли "моду" - ставит под угрозу срыва государственную программу Всеобуча, которую провозгласило тогдашнее правительство. Забирали родители своих ребятишек из школы под разными предлогами, но за всеми их доводами стояла с протянутой рукой и заплатанной холщевой сумой через плечо костлявая старуха-нужда. Чаще всего она, эта нужда, выражалась конкретно в том, что дома не хватало рабочих рук для того необходимого, как воздух, дела, которое позволяло семье хотя бы сводить концы с концами...
х х х
Когда перед началом занятий в девятом классе старшая дочь Цаплиных, Веруня, попросила у матери, Евдокии Кузьминичны денег на какие-то школьные нужды, она посмотрела на дочь долгим внимательным взглядом - таким, словно хотела ей что-то сказать.
- Ступай в горницу, я сейчас... - почему-то вздохнув, проговорила она. Появившись через несколько минут, мать старательно прикрыла за собой дверь: на кухне в это время, не поделив что-то, младшие ребятишки затеяли ссору.
С трудом преодолевая смущение, Евдокия Кузьминична заговорила:
- Вот что, дочка… Я давно собиралась посоветоваться с тобой... да все как-то недосуг было... А теперь вот не знаю, с чего начать.
Усталая мать семейства опустила глаза, перевела дух. А Веруня, уже догадываясь, о чем пойдет речь, с любопытством смотрела на мать, потому что до задушевных бесед между старшими и младшими в их многодетной семье дело доходило редко.
- Хотя, что тут особенно рассусоливать, - решилась, наконец, маманя. - Сама видишь - не управляемся мы с отцом. Заказов-то набрали вон сколько... как откажешь? Они ведь, заказчики-то, и обидеться могут... дорогу забудут. А нам что потом - зубы на полку? Аль по миру идти словно калики перехожие?
У мамани в глазах заблестели слезы, она утерла их краем передника, глухим голосом закончила:
- А ты, Верунь, почитай, совсем у нас взрослая стала... Ученая - сама смекать должна.
А что было дочери смекать? Вся жизнь семьи была перед ней как на ладони. Отец вон бронхит себе от чрезмерной натуги нажил, в больнице уже два раза отлежал. Хорошо хоть, что хворь настигла его летом, в межсезонье, когда у валяльщиков работы не так много, как зимой. Да и мамане, когда народился последыш - седьмой ребенок, каково стало вертеться, когда только хлопоты с приготовлением еды к шестку на целых полдня приковывают... Шутка ли - набить желудки целой оравы ненасытных галчат! Одного хлеба, если каждому по ломтю, и то каравая на трапезу не хватает, не успеешь убрать со стола, как мальцы уже друг за дружкой канючить начинают:
- Мамань, йисть хочу.
Словом, и отцу и матери требовалась бескорыстная, заботливая помощница. Матвею Ивановичу не хватало ни сил, ни времени на отделку валенок, мать не успевала кормить и обихаживать малышей, хотя ко сну она отходила за полночь, а рассвет встречала уже на ногах. Ну, а поскольку Веруня была старшей в семье, трудовые навыки осваивать начала чуть ли не с той поры, когда научилась держать ложку в руках - на кого же родителям было и опереться, если не на нее...
В общем, Вера поняла - учебе ее пришел конец. Надо ли говорить, что расставаться со школой, с подругами ей очень не хотелось. Ведь она уже vспела усвоить, что учеба - это все же более легкое, более увлекательное занятие, чем бестолковая, как ей казалось, домашняя каждодневная круговерть. Но настаивать на том, чтобы родители дали ей закончить школу, она не стала. Не то, чтобы не хотела - просто слишком велико было ее сострадание родительнице, да и приверженность неписанным, но строгим законам домостроя со счетов не сбросишь Честно говоря, Вера даже не подумала о том, чтобы отказать мамане в ее просьбе, которую та даже и высказать не нашла в себе решимости, Веруня просто встала со стула, подошла к родительнице, обняла ее за шею, прильнула щекой к ее начинающей увядать щеке и не мудрствуя лукаво сказала:
- Мамуль, не мучь свою душеньку. Я все поняла… Я оставлю школу… пока.
Нетрудно догадаться, до чего растрогала Евдокию Кузьминичну жертвенность ее дочери, как растроганность мамани передалась и ее чаду. Они и всплакнули по этому случаю дружно, успокаивая и подбадривая друг друга.
А почему бы им было и не поплакать - ведь плач женщины облегчает ее сердце, укрепляет дух для новых каждодневных будничных подвигов, которые и составляют сущность человеческого бытия.
...Сказать, что девочка разлуку с ребячьей вольницей - школой, с любимыми педагогами, которые открывали перед ней окно в широкий мир, перенесла безболезненно, значило бы покривить душой. Правда, домашние заботы и сутолока трудового дня в семье ремесленника-надомника отвлекали Веруню oт мыслей о том, как вольготно она чувствовала себя вне тесного мирка домашней обыденности с сумрачными взглядами отца, жамкающего на верстаке сочащееся горячей мутной влагой голенище очередного валенка, с нервными окриками матери, теряющей терпение от неумолчного гвалта ребятни.
Зато ночью Веруне, вступающей и в заманчивую, и в пугающую пору девичества, ночью, которая не дай Бог выдастся бессонной, бедняге порой становилось невмоготу. Не раз подушка ее к утру оказывалась мокрой от слез. Чтобы мать, увидев такое, не испытывала лишних потрясений. Вера, таясь, снимала с подушки наволочку, незаметно выносила ее в сенцы и замачивала - под предлогом, что она нуждается в стирке.
Правда, через месяц или полтора вчерашней школьнице все же удалось справиться со своими нервами. Помогла ей в этом подружка Шура, которая узнала откуда-то, что в средней школе должны открыть вечернее отделение - для юношей и девушек, которые, как и Bеpa, не имели возможности посещать дневное отделение.
Так у нашей героини возродилась надежда, что для нее еще не все потеряно.
х х х
Оторвали отец с матерью свою старшую дочь от учебы, вольно или невольно закрыв глаза на то, что родилась она сметливой и любознательной в мать, и школьные премудрости, несмотря на то, что дома ее постоянно загружали работой, схватывала на лету. Евдокия Кузьминична впоследствии узнала, что ее дочь даже в хоровом пении делала успехи - посещая кружок самодеятельности чуть ли не тайком oт родителей.
Но что поделаешь, если уж так мать-природа создала нас, грешных, чтобы человеку захотелось петь, он должен прежде удовлетворить позывы своего желудка. А душе его, в свою очередь, надо, чтобы голодный своевременно позаботился о хлебе насущном…
Boт на него, на хлеб - для себя и для своей семьи - и угрохал свою сознательную жизнь родитель Веруни - Матвей Цаплин. И он вправе был требовать от тех, кого он кормил своим трудом, чтобы они считали его старшим в семье, признавали отчее право решать, когда домочадцы, особливо взрослеющие чада, должны были помогать отцу в его нелегком, труде, а когда петь и заниматься другими приятными увлечениями.
К счастью для себя, Вера не только признавала главенство родителя в семье, но и охотно выполняла его просьбы. Именно просьбы, а не приказания, что было весьма существенно для того, чтобы в семье воцарился человечный, бережный стиль общения, доброжелательное отношение друг к другу.
Когда Матвей Иванович говорил: "Мне завтра потребуется пять ведер воды", он мог быть уверен: его старшая дочерь завтра утром поднимется на час-другой раньше, чем обычно, и пожелание его будет добросовестно исполнено.
И поскольку за водой надо было ходить за полверсты, и таскать ее кустаревские хозяйки привыкли на коромысле с парой ведер по 10-12 литров каждое, можно себе предстаешь, какую нагрузку должен был выдерживать хрупкий стан шестнадцатилетней девушки. А какую прорву дров надо было натаскать зимой для русской печи, для голландки в горнице, для котла под верстаком валяльщика! И так уж повелось в семье Цаплиных, что все эти обязанности в довесок к чисто женским делам - ежедневная уборка помещений, стирка, помощь мамане в кормлении малышей - поневоле взвалила на себя наша героиня.
Стоит ли говорить, с каким вожделением наша милая трудяга ждала по вечерам часа отхода ко сну. Как всякий человек, честно исполнивший долг, засыпала Веруня мгновенно, едва голова касалась подушки. И сон у неё всегда был здоровым, освежающим.
х х х
Слава Богу, напряженный, под стать "мужичьему", физический труд не нанес от природы ладному телосложению нашей героини никакого ущерба, не сделал ее похожей на тех бесформенных ступ, о которых в деревнях святой Руси говорили: не ладно скроен, да крепко сшит. Она выросла стройной, как молодая березка - из тех, что перешептываются в летнюю пору на крутоярах вдоль речки Леснянки, особенно когда их кудри начнет завивать непоседливый шалун - полдневный ветерок... У нее были крепкие и вместе с тем изящные плечи, хорошо развитый бюст, открытое лицо и осанка человека, знающего себе цену. А смелый, немного загадочный взгляд ее темно-карих глаз? Честное слово, мимо такой девушки не пройдешь, не обернувшись, не посмотрев ей вслед - до того уверенна, легкокрыла была ее походка!
Кроме прочих достоинств, у нашей героини была своя, наособицу придуманная природой манера общения - мягкий, ласкающий слух собеседника голос, вдумчивая, скупая на слова, но богатая подтекстом речь. Эту особенность нашей героини тетка Авдотья, соседка Цаплиных, большая любительница перемывать косточки самых ближних, определяла обычно так:
- Наша Веруня бает, словно стену каменную кладет: каждый кирпичик на месте и ни одного лишнего...
...Казалось бы - у дивчины с такими очевидными достоинствами и жизнь должна была бы получиться слаженной, гармоничной. Увы, жизнь у кустаревцев в ту пору была куда менее притягательной, чем обаяние рождающихся в их домах невест. Взять хотя бы благосостояние, достаток наших знакомых Цаплиных. Загляните к ним в час семейной трапезы. Редкий читатель ныне может представить себе, как мать семейства раздает обедающим по одному -единственному куску хлеба, и как щи или суп взрослые и дети хлебают, соблюдая очередность, из общей глиняной миски - вернее из двух, чтобы мальцы могли дотянуться ложкой и, зачерпнув, донести хлебиво до рта, не расплескав его по дороге.
Около одной миски в торце внушительных размеров дубового стола восседал обычно глава семьи Матвей Иванович, справа и слева от него - Веруня и трое ребят постарше. Около другой - младшие дети, шести, пяти и трех лет. С ними управлялась маманя. На коленях у нее - годовалый последыш Натолька. Аппетит у всех ребятишек отменный, да и друг перед другом стараются. Все приучены к дисциплине, не в черед в миску никто с ложкой не cyнется. Мамане, которой за столом приходится кормить несмышленыша, самой приходится трапезничать после, когда все вылезут из-за стола. Она к этому уже привыкла. Посуду со стола убирают и моют по очереди старшие. Чтобы выпросить у родителей чего-либо съестного в неурочное время и думать было нечего. Правда, случалось - иной малыш не утерпит - умыкнет с кухни кусок пирога с капустой или горбушку хлеба Евдокия Кузьминична - порядок был заведен такой - давала знать об этом главе семьи. Так, мол, и гак, наш Федюня - или какой другой малец - норовит урвать заглядного по ухалкам.
Словечко "по ухалкам" на кустаревском кухонном жаргоне означало примерно то же, что и "нахально", "угождая лишь своей утробе". Виновного, не откладывая в долгий ящик, обсуждали зa столом перед очередной трапезой, и чтобы другим было неповадно, либо уполовинивали ему порцию хлеба, либо лишали второго блюда - если его готовили. После этого малыш волен был решать,- что ему выгоднее - дожидаться урочного часа и кушать вместе со всеми, или, стоя в углу и глотая слюнки, наблюдать, как твои братишки-cecтрёнки уписывают за обе щеки вкуснющую кашу с молоком.
х х х
Хотя и Матвей Иванович, и его лучшая половина относились к своим чадам, уделяя всем им одинаковое внимание и спрашивая за проступки с одинаковой строгостью - или убеждая себя, что это так - только вот характер каждого из них, по выражению отца, вырисовывался на свою, особливую колодку.
Когда Евдокию Кузьминичну спрашивают, довольна ли она своими детьми, она удивленно всплескивала руками:
- Господи, да кто же будет хаять своих рожоных в муках кровинушек!
А потом, поразмыслив, призналась с неохотой:
- Ума вот только не приложу: отчего же все они такие не похожие друг на друга? Взять хотя бы старшенькую нашу
- Веруню. Она у нас по нраву - вылитый отец... Умница, характерная. А вот высовываться не по делу - терпеть не может. А попробуй, задень ее самолюбие она в лепешку расшибется, а супротивнику покажет, где раки зимуют. На этом сердобольная родительница обычно замолкала, уходила в себя. Через минуту, вздохнув, оканчивала свое откровение жалобой:
- Только вот больно уж скрытая она у нас... Так, порой, словно на замок замкнется - словечка из нее не вытянешь.
О втором по времени рождения дитяти Евдокия Кузьминична oтзывалась так:
- А Федюню взять - он у нас с повадками, будто я его не родила, a y какой-то цыганки бродячей выменяла. Душа у неё как фуфайка без пуговиц - всегда нараспашку. А уж простак - попроси, рубашку последнюю с себя снимет. И твердости в нем ни на грош. Его на любое дело подбить - раз плюнуть. К его супруге будущей поневоле завистью изойдешь... Только чует мое сердце - вертеть она им будет, как ведьма помелом…
В этом месте своих горестных, но - чувствовалось - облегчающих ее душу признаний Евдокия Кузьминична, как правило, отрешенно замолкала, как бы давая знать, что на дальнейший разговор у нее нет ни сил, ни желания…
х х х
Таковы были у нашей героини "утро жизни - молодости годы". Сказать, что они были безоблачными - вряд ли кто поверит. Больше правды будет в утверждении, что она, юность Веры, отнюдь не была затянута сплошным пологом туч. В душе девушка была потом благодарна судьбе за то, что ей довелось родиться в многодетной семье сельского кустаря. Жизнь в этой семье без особого принуждения научила ее вести домашнее хозяйстве, растить детей, довольствоваться простой крестьянской едой, обходиться без дорогостоящей, вычурной одежды и домашней утвари.
И как знать, может, именно суровые уроки, преподанные нашей героине в годы детства и отрочества, и воспитали в ней выдержку и мужество - качества, которые помогли ей выжить в го крутое время, на которое пришлась ее жизнь. Ведь впереди будут лишения и утраты страшной войны, за ней годы мучительного напряжения всех сил граждан, вынужденных восстанавливать разрушенное. Словом, в будущем Веру Цаплину и ее сородичей ждали тяжкие испытания, конца которым, казалось, не будет никогда.
