ВСТУПЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Где это было
Наверное, у истых россиян спокон веков так повелось - они не могли чувствовать себя полноценными людьми, не будучи привязанными к определенному месту на земле. Да что там людьми - лиши нашего соплеменника куска земли, мало-мальски пригодного для обработки, развалюхи с подслеповатыми окошками на краю оврага, да просто тесной конуры в убогой коммуналке, и он уже чувствует себя не одушевленным существом, а чем-то вроде неприкаянного перекати-поле...
Вряд ли можно сказать, что местность, облюбованная первопоселенцами Кустарей - селения, в котором появились на свет главные герои и развертывались события этого рассказа, была удобной и благоприятной во всех отношениях. Наверное, первому человеку, пришедшему сюда, привлекательными показались, прежде всего, три вещи: плодородная земля, чистая родниковая вода в речушке Безымянке, не ахти какой полноводной, и близость лесов со спелой древесиной - чтобы не ломать голову, из чего сооружать себе жилище. Что же касается рельефа здешней местности, то, надо полагать, поселенцы второй волны, да и всех последующих, наказнившись на косогоры и буераки, пересекающие селение во всех направлениях, поминали своих предшественников далеко не хвалебными словоизлияниями.
Когда со временем обозначились контуры застройки села, то одни улицы оказались как бы вознесенными на верхотуру, а другие, напротив, скатились под обрыв. Так что дождливой осенью, в липкую грязь, и зимой, в гололедицу, попасть с нагорных частей селения на какую-нибудь нижнюю улицу можно было, лишь рискуя сломать себе шею - настолько скользкими становились крутые тропинки. Бывало, приходилось соскальзывать по пугающим крутизной спускам и на ягодицах! А куда денешься - в ту пору еще и в столицах России о метрополитенах с эскалаторами даже не мечтали. А с хрюшкиным рылом - пардон! куда уж там, в калашный ряд!
И еще одной бедой оборачивались для кустаревцев причуды матери-природы. В период весеннего снеготаяния русло неказистой речушки Безымянки не вмещало обильных полых вод, и она их без зазрения совести выплескивала на улицы низовой части села.
А на одной из улиц, осмелившейся рассыпать свои домишки в опасной близости к речке, беззаботно журчащие вешние воды, разлившись, нередко заглядывали и в хибары сельчан. Люди, особенно, но ночам, впадали в панику, вылезали на крыши, громкими криками "караул" взывали о помощи. Поэтому и пристало к той улице красноречивое не то название, не то прозвище "Караулиха".
Кстати, при сочинении названий улиц своего села, предки теперешних кустаревцев проявили немало изобретательности и фантазии. Чего стоят, например, такие цветистые языковые характеристики, как "Самозваниха", "Объегориха", "Прыщовка", "Разуваиха"... Салю собой, в советское время местные власти перекрестили улицы в соответствии с духом времени. Так, Самозванихе присвоили имя Фридриха Энгельса. Прыщовке - Некрасова, Объегориху нарекли улицей Дружбы народов.
Наставник староверческой общины села, дед Климентий, самый начитанный человек в Кустарях в предреволюционную пору, откопал в одной из старинных летописей сведения, согласно которым массовое заселение Кустарей происходило на стыке семнадцатого и восемнадцатого веков. То есть это было спустя примерно полтора столетия после мощного прорыва Ивана Грозного на восток, на среднее и нижнее течение "Волги - матушки реки". К этому времени земли, на которых нашло приют "сельцо Кустари", перешли во владение именитых стольников государей Алексея Михайловича и Петра Великого.
Это они, стольники и их потомки, переселили из своих Владимирских и Поволжских вотчин в Кустари принадлежавших им крепостных хлеборобов и мастеровых. А стихийное заселение земель в этой округе, по всей вероятности, началось гораздо раньше.
Царь Алексей Михайлович, думал, наверное, о том, как поспособствовать освоению новых территорий на востоке, спроворив в свое время уложение - бедным крестьянам быть рабами дармоедов-помещиков на веки вечные... Но в действительности непокорные, крепкие телом и душой русичи и представители других народностей обживали этот край не по своекорыстным указкам царей и не по прихоти жадных до богатства царедворцев. Вытравить дух вольности из непокорных землеробов не удавалось никому. Об этом красноречиво свидетельствует неукротимый размах народного гнева, который вылился в крестьянскую войну 1667-1671 годов. Войну, выдвинувшую в народные герои легендарного атамана Стеньку Разина.
х х х
...Селили помещики на своих новых угодьях людей, здоровых телом и духом, спокон веку живших крестьянским трудом. Им всё было с руки - и землю пахать, и за скотиной ходить, и пчелок приучать даром полей и лугов - янтарным медком делиться... А уж деток рожать - с великой охотой и как можно больше - им сам бог велел. За какие-то сотню-две годков русское племя на новом месте расплодилось, как говорится, на радость сородичам и на страх врагам!..
Уже к концу девятнадцатого столетия сельчане освоили в округе все земли, мало-мальски пригодные для возделывания. Им, чтобы выжить, наряду с трудолюбием потребовалась еще и смекалка, а главное - твердость характера и умение приспосабливаться к превратностям судьбы. А кто же не знает, что этих свойств натуры истому русичу во все времена было не занимать?
Когда все лесосеки оказались раскорчеванными, а трясины-болотины засыпанными, многие кустаревские хлеборобы начали отдавать своих чад - тех, кто посмышленее да порасторопнее, на ученье к сельским, а кто и к иногородним мастерам - валяльщикам, сапожникам, кожевникам, плотникам. Как знать, может, поначалу изделия сельских кустарей-новичков и не отличались особым изяществом, тем более, что, как шутил один из героев нашего рассказа Матвей Иванович Цаплин, об отделах технического контроля тогда еще и слыхом не слыхивали.
Но когда мастеров расплодилось больше, чем требовалось для удовлетворения нужд села и окрестных деревень, вступила в свои права неизбежная в таких случаях конкуренция. Ремесленники оказались перед выбором - или делай свое дело лучше, чем сосед, или ищи другой способ зарабатывать свой хлеб насущный. С уверенностью можно сказать - в описываемое время различными видами ремесел в Кустарях владела преобладающая часть мужского населения.
И работали люди на совесть, причем столько, сколько требовало дело. О нормированном рабочем дне тогда и слыхом не слыхивали. В сезон, то есть когда мастера набирали основную массу заказов, спать трудягам удавалось пять-шесть часов в сутки, а зачастую и того меньше. Но несмотря на это люди были здоровы и, как говорили в советское время, "морально устойчивы". В дедовы времена это означало, что младшие уважали старших, подавляющее большинство сельчан веровали в Бога или по крайней мере блюли религиозные каноны и правила приличия, а к ворам, дебоширам и жуликам всем миром принимали суровые меры, вплоть до самосуда.
Конечно, в наше время такие черты быта мы рассматриваем как пережитки, как и кулачные бои - сражения "стенка на стенку", которые повелись в русских селениях с незапамятных времен. А ведь это благодаря им, этим живописным битвам, о наших селах прошлого века говорили, что жизнь в них била ключом. Бои эти были честными, проводились по строгим правилам, взять хотя бы главное условие - "по мордам не бить!" - и затаенной вражды у противников по отношению друг к другу не вызывали.
Само собой, опробование крепости своих кулаков на ребрах односельчан не было главным украшением существования тогдашних кустаревцев. Можно было бы рассказать о шумных многолюдных ярмарках, о пышных свадьбах с лихими тройками, о катании яиц, раскрашенных во все цвета радуги, на Христову Пасху - да мало ли было обычаев у наших предков! Но обо всем этом знаменитыми тружениками пера Великой Руси уже столько раз было писано, что данную тему и затрагивать-то боязно. И то сказать - кому охота оскандалиться перед лицом великих корифеев отечественной беллетристики!
Милое дело поведать читателю о дорогих сердцу земляках, с которыми жил бок о бок, рассказать, чем они жили, как относились к событиям, которые потрясли Русь великую в не таком уж давнем прошлом.
х х х
Продолжая разговор о селении Кустари, скажем несколько слов о вкусах и наклонностях кустаревцев прежних поколений в области зодчества. Как и во многих других городах и весях Руси, земляки, вернее те из них , кто был облечен властью, наверняка стремились к тому, чтобы показать товар лицом. Попросту говоря, застраивая село, они основную часть средств, которая имелась в их распоряжении, направили на облагораживание его центральной части. Не зря же они назвали ее престольной. Крыши на всех зданиях здесь - из кровельной жести, покраску которой когда-то регулярно обновляли.
Общественные здания в центре села возводили из красного кирпича с непременной штукатуркой и побелкой. Окна на фасадах солидных жилых домов, построенных в свое время состоятельными кустаревцами, привлекали внимание прохожих нарядными наличниками с затейливой резьбой, ворота дворов у этих домов были обязательно выкрашены масляной краской и снабжены навесами для защиты от дождя, как, впрочем, и парадные входы в дома, непременной деталью каждого из которых было традиционное крыльцо хотя бы с двумя-тремя ступеньками.
В целом по селу в настоящее время кирпичных строений наберется около трех десятков, из них несколько - двухэтажных. Все они возводились до революции, в течение почти целого столетия и принадлежали купцам и другим зажиточным гражданам.
На любопытного посетителя села отрадное впечатление производит обилие просторных домов, сооруженных из добротных сосновых, реже дубовых срубов и крытых хорошей жестью. Жили в них ремесленники-кустари, которые и до революции, и в годы так называемой новой экономической политики Советского правительства зарабатывали достаточно, чтобы позволить себе иметь достойное жилище. Хотя, к слову сказать, работать им приходилось много и, как говорится, с душой. И уж непременно на совесть, потому что "дрянцо с пыльцой" на российских базарах покупателя всегда отпугивало...
Сельская беднота, естественно, ютилась в хатках поскромнее, под соломенной кровлей, зачастую изрядно обветшалой. Да и дворики у этих домишек просматривались насквозь: к чему им была ограда, когда хранить всё равно было нечего. Жили-то хозяева этих лачуг, по присловью, с ложки да в рот...
Кирпичные двухэтажные и богатые одноэтажные дома, реквизированные у их хозяев революцией, в советское время были плотно заселены многочисленными учреждениями - всякими комитетами, райотделами, райконторами и карательными органами.
За время Советской власти в селе было построено новое здание школы-десятилетки. Зато из пяти начальных школ, в которых до Отечественной войны 1941-1945 годов не хватало посадочных мест, после войны осталось только три. В остальных двух некого стало учить: так аукнулись на численности населения Кустарей страшная война и подавленная условиями жизни былая тяга ремесленников заводить многодетные семьи.
х х х
Кустаревцы, как и все люди, знали, что, рождаясь на свет Божий, никто из нас, смертных, место для своего появления на грешной земле выбирать не волен. Но будучи вскормлен хлебом с родных пажитей, прикипев душой к этим пажитям, к стенам родною дома, чем более, если этот дом построен водителями на уютной сельской улице, человек, как правило, покидает его, когда к этому понуждают обстоятельства, с великой неохотой.
Да и блуждая по закоулкам чужбины, сердцем и памятью бедолага всегда будет стремиться в обитель детства. Так скворчонок, покинув с родной стаей насиженное мамой-скворчихой гнездо, каждую весну будет неудержимо стремиться туда, где ей когда-то вылупился из яйца. И пусть жизнь людская неимоверно сложнее птичьего существования, все равно по инстинктам своим, по натуре, люди и птицы от века существа родственные.
Так и кустаревцы... До революции, точнее до колхозов, в зрелом возрасте мало кто из них отваживался искать своей доли на стороне. Прикипела сердцем к родным берегам и Вера Цаплина - героиня этого рассказа. Еще учась в школе, она прочла где-то и запомнила, не заучивая специально, показавшиеся ей мудрыми строчки:
Есть веси и древней, и хлебосольней,
Но там, где ты осилил первый вздох, –
Вкуснее мёда хлеб, всех выше колокольни,
Роднее люди, милосердней Бог.
Запомнила Вера это четверостишие настолько крепко, прониклась заключенной в нем истиной настолько глубоко, что - будет такой эпизод - решительно откажется жить в городе, по месту работы мужа, хотя это угрожало ее бабьему счастью, целостности ее семьи. Ее близкие недоумевали: чего такого она нашла в Кустарях, с чем ей было так жаль расставаться? А, в самом деле, с чем?
Когда Вера была подростком, ей довелось побывать у родственников, обитавших в иных местах, в том числе в областном центре. В чем-то они, естественно, отличались от Кустарей. Ведь российские селения в старину возникали в своих, местных условиях, строились и расширялись в чем-то наособицу, без типовых проектов, как это повелось в более позднее время. Поэтому каждое из них имело теперь свои, в каких-то деталях неповторимый лик. И если этот лик стал коренному жителю данного уголка Руси дорогим с первых ростков сознательного отношения к жизни, то вполне возможно, что другие села и города будут ему казаться чуждыми и холодными, как южанину зимняя тундра, поскольку мира его интимных переживаний они не затрагивают. Так это было, скорее всего, и у нашей героини.
Естественно предположить, что Веру притягивали и достопримечательности родного села, с которыми душа ее успела сродниться за время детства и юности, когда душа человека наиболее восприимчива к явлениям внешнего мира. Правда, живописных мест и сооружений - памятников старины - в Кустарях, как говорится, раз-два и обчелся, но ведь в иных российских весях и этого нет. А тут, едва вы въехали в село, нате, любуйтесь: царственная, гигантская по кустаревским - да и не только - масштабам обитель Храма Божьего? Красуется это монументальное сооружение в самом центре села, на просторной, специально для этого отведенной площади. Увенчанная позолоченным крестом луковица купола привлекает внимание путников еще на подъезде, за несколько верст от села.
Храм этот значится в казенных бумагах как памятник архитектуры прошлых веков и всегда был предметом гордости кустаревцев, особенно ревностных почитателей старины. Был бы и сейчас, если бы не разнузданные гонения на священнослужителей, вообще на религию, прокатившиеся по стране через несколько лет после революции и сделавшие Россию похожей на растревоженный муравейник.
К чести сельчан старой закалки будь сказано, веру Христову вытравить из их душ, познавших благодать таинства святого причастия, новоявленным глумливым богохульникам не удалось. Напротив, молодая поросль кустаревцев, многие юноши и особенно девушки, остались верны канонам православной церкви, христианским традициям родителей.
Многие из них принимают участие в богослужениях, регулярно проводимых сохранившимися до наших дней староверческими общинами села. Как и сто, и двести лет назад, над новорожденными кустаревцами обязательно совершается обряд крещения, а отошедших в мир иной в последний путь провожают не иначе, как после обязательного отпевания самодеятельным духовным хором верующих.
Ну а величественный Храм Божий, увы, по распоряжению властей в свое время закрыли и приспособили под хранилище зерна, сдаваемого колхозами в счет обязательных поставок государству.
...За полвека варварской эксплуатации - без ремонта и ухода - сельский Божий Храм, выдающееся творение российского зодчества - катастрофически обветшал, купол его грозит обрушением.
Есть в Кустарях еще одно достопримечательное сооружение - настоящий образец современного строительного искусства. Это солидных размеров железобетонный мост неподалеку от центра села, на проходящей через Кустари межобластной автомагистрали, соединяющей районы Средней Волги со столицей государства. Сельчане нарекли этот мост каменным – наверное, потому, что это слово произносится легче, да и слово "железобетон" в то время в речевой обиход сельчан еще не вошел. Такие мосты даже на железных дорогах области встречались нечасто, не говоря уже о шоссейных и проселочных - грунтовых.
А соединяет "каменный" мост берега невзрачной речушки Безымянки, о которой уже упоминалось выше. Безымянку эту, по выражению местных остряков, в летнее время даже куры отваживались переходить вброд. Зато в пору весенних паводков она обычно застопоривала движение по Большому тракту чуть ли не на полгода. Ибо ветхий деревянный мостик, доживавший свой век, был для кустаревцев сущей бедой: пока-то его, во избежание сноса половодьем, разберут, пока раздобудут лесу на замену сгнивших деталей, пока доведут до ума - улита едет, когда-то будет...
х х х
Когда истому кустаревцу доведется рассказывать о своем родном селе, он обязательно во всех деталях разрисует вам сельскую водяную мельницу, потому что другой такой, по его словам, на сто верст кругом не сыщешь. Хотя бы потому, что не родился еще на свет другой такой хозяин, как их Пименыч.
Один только главный корпус мельницы чего стоит: высотой с двухэтажный дом, он по сравнению с избушками прибрежной улицы села выглядит великаном, ведь его в свое время возводили из стволов столетних сосен, доставленных по преданию чуть ли не из Заволжских лесов, которые так любовно обрисованы в романах известного русского писателя Павла Ивановича Мельникова-Печерского. А покоится здание на двух десятках свай из могучих дубов, причем нижний обрез корпуса возвышается над уровнем так называемого нижнего омута на целых пять аршин, чтобы полые воды по весне не заливали мельничных поставов.
Издали посмотреть - не мельница, а избушка на курьих ножках. А подойти поближе - шапка на макушке не держится, когда задерешь голову, чтобы полюбоваться голубями, чинно усевшимися в ряд на коньке тесовой крыши. Плотина запруды на участке между корпусом мельницы и вешняками была еще в прошлом веке засажена ветлами и тополями, которые за свою долгую жизнь вымахали тенистыми развесистыми кронами на такую высоту, что в непогоду они, казалось, задевали проносившиеся над ними жеребые дождем тучи.
Плеск воды, низвергающейся с мельничных колес, напоминал кустаревским хлеборобам шум весенних ливней, который для них всегда звучал желаннее, чем самая желанная мелодия для любителей музыки, поскольку, забросив в матушку-землю семена злаков, они ждут этого ливня, как розговенья во время Великого поста.
Хозяина мельницы Пименыча чтили чуть ли не как родного отца - и не только односельчане, но и все хлеборобы в округе. Ибо люди знали, что благодаря ему у них не было никаких забот с извечной крестьянской нуждой - где, как вылущить из плода их неустанных трудов, ядреного зерна, источник жизни, великую драгоценность - муку, теплую, пушистую, вселяющую уверенность в незыблемость и бессмертие бытия. Сгребет, бывало, иной помольщик это животворное сокровище в горсть, поднесет к лицу, почувствует его аппетитный залах и чуть не до земли поклонится своему благодетелю. Да и как ему было не кланяться, если Пименыч порой ночи не доспит, куска не доест, а жерновам своей фабрики хлеба насущного не даст остановиться ни на минуту. Он и работникам своим покоя не давал - за лето по нескольку раз посылал их пройтись по родникам вверх по течению речки, почистить их, чтобы они не скупясь воду на-гора выдавали.
А сколько треволнений Пименыч претерпевал, сколько энергии тратил, когда во время весеннего паводка запруду приходилось сначала разбирать, а затем no-новой восстанавливать!... Ведь шальные вешние воды порой такой урон причиняли, что иной хозяин в уныние бы впал. А он в такую пору словно молодел на несколько лет. Его чуть ли не одновременно видели сразу в нескольких местах: там он раздобывает необходимые материалы, тут подбадривает рабочих, всюду дает необходимые советы. Не брезговал и сам браться то за пилу, то за лопату. И всегда мельничные колеса начинали крутиться в срок - к первым пудам зерна нового урожая.
...Несмотря на постоянную серьезность, даже строгость, которые были у него, по-видимому, напускными, душа у кустаревского мельника была добрая, снисходительная. Он без обиды воспринимал ядреные припевки к "Дубинушке", которыми сопровождали нелегкий труд люди, забивавшие по весне дубовые сваи в вешняки запруды. Рабочие знали это и словно соревновались - кто больше подпустит перца в свое очередное сочинение. Чего стоили, например, такие "перлы" песенного творчества сваебойцев:
Как у нашего Кузи
Перевернулся пуп на пузе...
Эх, дубинушка, ухнем,
Эх, родимая, сама пойдет!
или
Мы хозяина уважим -
Купим дегтя, нос намажем...
Кузя - было крещеное имя Пименыча. Разумеется, не стеснялись работяги щегольнуть и нецензурным словечком ...
Ну, а что же Пименыч? Как он воспринимал "грозные" посулы своих молодцов? Да никак. Стоит себе тут же у вешняков, да чешет за ухом и восхищается или делает вид, что восхищается острословием своих земляков:
- Ну и жеребцы! Ну и дубины стоеросовые!..
х х х
...Плеск воды на лопатках мельничных колес, сытный рокот ее жерновов, сам внушительный вид мельницы Пименыча во все времена вселял в души кустаревцев веру в незыблемость предвечных начал бытия хлебороба, кругооборота его забот, напряженного труда и благоденствия, в котором, что ни год, проходят чередой пора поклонов кормилице-земле за сохой или плугом, забота об осеменении жаждущих материнства недр пашни, обихаживание нежных, нестойких к проискам стихий побегов будущих злаков, извлечение на свет Божий драгоценных зерен жизни, торжественный момент челобитья перед его мукомольным преподобием Пименычем и, как венец всех тревог и хлопот - подовый каравай с пылу, с жару прямехонько к обеденному столу...
На этой незыблемости и покоилась от века мощь и слава Рос- сийской империи, а вкупе и само существование рода человеческого...
Хотя, случается, и скажет иной мудрец, претендующий на лавры знатока истины в последней инстанции, что, мол, не хлебом единым... А всё, если вдуматься хорошенько, звучит куда правдоподобнее в веках и остается поныне залог самостояния сельского труженика, сознания им собственного достоинства и значения своего труда для своих собратьев, вносящих каждый свою лепту в благоденствие планеты Земля...
х х х
Вера Цаплина, наша героиня, с детства полюбила мельницу Пименыча за ее запруду - "Верхний омут", как ее нарекли, наверно, еще во времена прадедов. Этот гигантский, по сельским меркам, водоем было за что любить, зеркало его простиралось более чем на две версты - впору хоть лодочные гонки устраивать. Внушала уважение и ширина омута.
Мамаши, отдавшие дочерей замуж на тот берег, придя к омуту с бельем для полоскания, порой и пробовали докричаться до своих "отрезанных ломтей", которые выходили к омуту с той же нуждой, да не тут-то было - не доставало мощи голосовых связок. Оставалось только повздыхать горестно - на хождение в гости времени нету - да помахать рукой с зажатой в ней постирушкой.
Оживленно и шумно становилось на верхнем омуте, когда он покрывался ледяным панцирем. Современники героев романа помнят - в ту пору в Кустарях было столько детворы, что когда она одевала самодельные, деревянно-проволочные коньки и высыпав на лёд, там, как говорится, курочке клюнуть негде было, особенно у берегов. Ежегодные ярмарки - и те не собирали столько гомонящего и снующего во всех направлениях желтоклювого люда. Это был как раз тот случай, о котором в народе говорят: жизнь там бьет ключом. Но если для детей катание на льду было увеселением и забавой, то родителям оно с одной стороны приносило удовлетворение: их чада свежим воздухом дышат, закалку получают, с другой - внушало им извечную боязнь: лед-то моло-дой, неокрепший, не сыграл бы с их несмышленышами каверзную штуку, не заманил бы в полынью, не проломился под ногами...
Не в меньшей мере кипела жизнь на Верхнем омуте и в разrap июльского зноя. Тогда вода здесь, особенно на отмелях у берегов, казалось, закипала от массы барахтавшихся в ней ребячьих тел, а от гвалта и гомона пацанов, от истошных воплей озорников, старавшихся перекричать друг друга, у хозяек, особенно, у пожилых, полоскавших белье, невольно закладывало уши.
Вере-девочке казавшаяся бескрайней водная гладь верхнего омута, манившая к себе в летнюю жару приятной прохладой, нравилась еще и потому, что именно таким в ее девичьем воображении рисовалось далекое Черное мере, о сказочной красоте которого с таким воодушевлением, с такими чарующими подробностями рассказывала на уроке ее школьная учительница.
В самую жаркую пору лета сельские девчушки-подростки, глядя на мальчишек, тоже отваживались поплескаться на отмелях омута, правда, составить компанию мальчикам девочки не могли: женская половина кустаревцев о купальниках в то время и мечтать еще не могла, потому что текстильные фабрики не знали, с какого боку приступиться к их изготовлению.
На счастье девочек в ложбине вблизи омута тянулись густые заросли ивняка, которые кустаревцы в честь хозяина мельницы прозвали пименычевыми кустами. Укрывшись в их зарослях, девочки снимали свои платьица, развешивали их на кустах и, оставшись в одних рубашонках, спускались в булькавшие о берег миниатюрные волны омута. Освоившись с прохладной водой и осмелев, начинали плескаться, сперва с опаской, а постепенно впадали в раж, с воодушевлением брызгая водой друг на дружку, хохоча и вскрикивая от непривычных ощущений. Кто умел плавать - учили подружек-новичков держаться на воде.
Иногда девочки закупывались до того, что вылезали на берег с посиневшими губами, дрожа всем телом от переохлаждения и не попадая зуб на зуб. Те, кто постарше, устраивали групповые пробежки по берегу, следя за тем, чтобы малявки, наиболее нуждавшиеся в сугреве, не отлынивали.
Разогревшись от бега и щедрых лучей солнца, гурьбой удалялись за кусты, снимали мокрые рубашки и принимались выжимать их, предварительно натянув и оправив платья. Поскольку силенок в руках было маловато, рубашки выжимали, разбившись на пары: одна девочка бралась за подол рубашки, а другая за плечики, и так кружились в противоположных направлениях, пронося каждая свой конец свитой в жгут рубашки над головой.
К сожалению, предаваться невинным развлечениям на Верхнем омуте Вере и ее подружкам не позволяли "филюганы", которые однажды, воспользовавшись моментом, когда купальщицы увлеклись плесканием в омуте, собрали их одежду и спрятали в глубокой вымоине под огромными, развесистыми лопухами. Филюганами девчонки в Кустарях называли взрослеющих подростков, о которых знали, что они занижали себя неблаговидными проделками: лазали в чужие сады, поворовывали на рынках, избивали ребятишек с "чужих" улиц. Собственно, девчушкам нравилось употреблять входившее тогда в моду чужеязычное слово "хулиган", но правильному произношению нерусских слов они в то время еще не научились.
Первой обнаружила тогда пропажу Вера. Она, выйдя на берег, сунулась за куст, за которым до этого раздевалась, и не обнаружив там своих вещей, подумала, что ошиблась кустом. Поискав под другой порослью ивняка, под третьей, она бросилась к берегу, испуганно крича:
- Девчонки, наши платья!..
Выручил пострадавших из беды шестнадцатилетний юноша Анд-рей, сын соседей Цаплиных, который случайно оказался поблизости. Поскольку, еще мальчишкой частенько бывая в Пименычевых кустах, он хорошо знал местность вплоть до самых укромных уголков, он легко отыскал девчачье добро и вручил его хозяйкам, обозвав их в шутку "растеряхами". После этого случая Вера ходить на Верхний омут без взрослых стала опасаться. Когда же искупаться очень уж хотелось, она, условившись с подругами, шла на поклон к двоюродному брату Косте, рослому добродушному парню, у которого на верхней губе уже пробивались симпатичные усики. Если Костя был свободен, он охотно составлял девчонкам компанию. Подружки Веры видели, что, беря хорошенькую сестренку под свое крылышко, брательник испытывал нескрываемое удовольствие...
х х х
Таинственную и, как стали на Руси говорить в более позднюю эпоху, судьбоносную роль в становлении самосознания, а также манер Веры-невесты "исполнил" Царский тракт - еще одна из достопримечательностей Кустарей, о которой уже упоминалось выше. Вообще-то в быту этот тракт называли Большим, а в ранг «Царского» его в свое время возвели, наверное, потому, что он считался «казенной» дорогой, а все казенное в сознании сельчан по старинке отождествлялось с царским достоянием.
Молодежь села, особенно, начинающие невеститься девицы и почуявшие тягу к противоположному полу хлопцы еще в незапамятные времена облюбовали большой тракт для своих вечерних гуляний. Сделали они это по той простой причине, что здесь располагалось единственное за время существования Кустарей культурное заведение села - Народный дом или, в просторечии - Нардом. Здание, которое он занимал, было построено еще до революции неким купцом и предназначалось в первую очередь для трактира - заведения, о котором теперешняя молодежь даже не представляет, чем в нем люди занимались. А купец, раскошелившийся на солидное начинание, был, очевидно, образованным человеком, он учел культурные запросы сельчан: в нем был предусмотрен просторный зал для массовых мероприятий, здесь еще до революции ставили свои спектакли самодеятельные коллективы, состоявшие из учителей и других представителей интеллигенции села.
В советское время новые власти стали использовать реквизированное у купца здание для проведения бесконечных совещаний и конференций. Народ значения этих многоговорилен толком не понимал и относился к ним с немалой толикой иронии.
Для молодежи села гораздо более привлекательным оказалось то обстоятельство, что Нардом был единственным местом, где можно было изредка посмотреть какой-нибудь кинофильм. Как и повсюду в России, кино в кустаревском нардоме поначалу было немым. Специалисты по истории кино, как известно, употребляли по отношению к нему эпитет «великий»: Великий немой... Пришедшее ему на смену звуковое кино в ранг великих почему-то возводить никто не торопится...
А еще молодые леди, особенно девушки, обожали и продолжают обожать нардом за танцы, которые, к их неиссякающей радости, проводились и проводятся здесь с завидной регулярностью. Танцзал в нардоме и Большой тракт по соседству с ним - это своеобразное подобие бульвара - кустаревский чуть ли не сакраментальную роль не то свахи, не то сводни - хотя и неодушевленной, но баснословно удачливой. Колдовскую, хотя наверно и не осознаваемую причастность этой сводни к продолжению племени кустаревцев теперь вряд ли кто из них может оспаривать. Во всяком случае, не Вера Цаплина и не Алексей Сафонов - главные персонажи нашей истории.
...Бывало, разряженные девицы по воскресным и праздничным дням заполняли вечером Большой тракт на всем протяжении от монументального здания церкви до самого каменного моста, а это - добрых полверсты. Сцепившись "под ручку" в шеренги по четыре-шесть душ, они часами фланировали по этому своеобразному бульвару, не без тайной надежды, хотя, может, и не осознаваемой - привлечь внимание кавалеров. А "кавалеры" - бравые парни в праздничных рубахах навыпуск, подпоясанных витыми шелковыми поясами и в небрежно наброшенных на шикарные чубы суконных картузах с высокими околышами, щеголяя доморощенными шутками и прибаутками, топали за девушками по пятам.
Мало-помалу ребятам, да и девицам надоедало однообразное шорканье подошвами по булыжникам шоссе, да и бравым молодцам перед девчатами совестно становилось - подумают, рохли какие-то выискались, смелости не хватает быка за рога взять, свои кавалерские обязанности толком справить... Тогда кто-либо из ребячьей компании - обычно из тех, кто тоньше чувствовал напряжение момента и кому за словом в карман лазить не было надобности - улучив момент, отделялся от своей команды, обгонял шеренгу девчат, поворачивался к ним лицом и, пятясь задом, делал галантное предложение:
- Барышни, позвольте к вам прицепиться!
Среди девчат тоже находились шустрые, языкастые, тем более, что в кругу сверстниц девчата чувствовали себя куда смелее и увереннее, чем в одиночку... Обычно одна из них с деланным изумлением восклицала:
- Батюшки! Это еще что за овощ?!
- Барышни, милые! - не сдавался смельчак, не смущаясь тем, что ему приходится продолжать пятиться. - Мы же к вам со всем нашим уважением!
А барышни, не замедляя движения, с неослабным упорством держали оборону, а то и переходили в контратаку.
- А ну, очисть дорогу!
- Мы чужаков не принимаем!
- Поищите простофиль в других местах!
- Нам филюганов и на своей улице хватает!
Тут спутники бедолаги-заводилы, видя, что у того красноречие на исходе, спешили ему на выручку.
- Барышни,- раздавались голоса из ребячьей шеренги. - Поверьте нам раз в жизни - мы - хорошие!!!
- Мы вас орехами угостим - калеными, только что из печи...
- Билеты на танцы купим...
- Хотите - в кино пойдем!
Окружив перемещавшуюся девчачью шеренгу, так что пленницам некуда было деваться, ребята ловко прицеплялись к девушкам, сопротивление которых почему-то начинало таять, как воск на горящей свечке. Мало-помалу шеренга разделялась на части, ребята внедрялись между девушками, которые кто охотно, кто с показным неудовольствием позволяли брать себя под руку.
Поскольку шеренга получалась слишком громоздкой, она, якобы для того, чтобы удобнее было гулять, начинала делиться сначала пополам, потом на разрозненные группы, которые какое-то время еще продолжали будоражить ночной покой кустаревского Бродвея оживленным перекликом молодых, пышущих задором голосов и звонким девчачьим смехом.
Ближе к полуночи гомон на гульбище постепенно стихал, смешанные группки молодежи, чаще всего под предлогом, что им, дескать, по пути, дробились на пары. Ну, а парочки, в конце концов, исчезали втихую в глухих переулках села, вливавшихся в большой тракт наподобие притоков полноводной реки.
В этих переулках, на скамеечках перед хатами сельчан или на бревнышках у их ворот и зарождались порой, и продолжают зарождаться в наши дни истоки малых и больших речек, человеческих судеб или, следуя лексикону газетчиков тех времен, - первичных ячеек общества. Общества, которое потом охотники покрасоваться на трибунах будут именовать великим советским народом...
