<<<     Нина ГРИШИНА     >>>

ТАЛАШКИНО

Имя Марии Клавдиевны Тенишевой относится к именам, незаслуженно забытым. Оно как бы выпало из истории  отечественной культуры. Даже сама память о ней не сохранилась. Музей “Русская старина”, уникальное собрание  русских древностей, подаренное ею Смоленску в 1911 году и улица в Смоленске, названная именем Тенишевой, после её смерти были переименованы.

А что же Талашкино – имение М.К.Тенишевой под Смоленском? Талашкино – всемирно известный в свое время центр русской культуры рубежа Х!Х-ХХ веков. Талашкино во многом напоминало Абрамцево. Во главе каждого из центров стояла крупная, творчески одаренная личность: символом Абрамцева стал Виктор Васнецов, а Талашкина – Мария Клавдиевна Тенишева. И за каждой из усадьб стояла своя столица; Абрамцево выражало культурно-творческое устремление Москвы, Талашкино – художественный дух Петербурга, вот только эпохи у них были разные. Талашкино началось с 1893 года, а Абрамцево отмечало уже свое 15-летие, и всё главное у  него было уже позади.

 Теперь Талашкино начинает потихоньку возрождаться, пришло время восстанавливать всё, сделанное Тенишевой в Талашкине. И не только ради возрождения музея, а ради возрождения Духа и жизнетворчества нашего народа. Уже  много лет там проводятся Тенишевские чтения, во время которых проводятся народные гуляния, ярмарки, концерты.

Рукописи, по утверждению Булгакова, к счастью, не горят, и те 35 тетрадок, которые сохранила после смерти Тенишевой её подруга княгиня Екатерина Константиновна Святополк-Четвертинская, теперь – почти через 60 лет – увидели свет и на родине Тенишевой. По ним можно составить портрет  Марии Клавдиевны и проследить всю её жизнь.

Родители, как и год рождения Тенишевой, неизвестны. Указанная дата рождения  вызывает сомнение. Встреча с И.С.Тургеневым (не позже 1883 года), неправдоподобно раннее первое замужество и рождению дочери, отъезд в 1881 году в Париж – никак не соответствуют указываемому году  рождения – 1867.

Её мать была дважды замужем: первым её мужем был К. Пятковский, а вторым её мужем был М.П. фон Дезен. Своего отца девочка не знала. “Странно…,- записывает она в дневнике, - росла я под именем Марии Морицовны, но, как во сне, помню, что меня звали Марией Георгиевной”.

В воспоминаниях ученицы Тенишевой в годы эмиграции Ольги де Клапье, читаем следующее: “Отца Мани убили, когда ей было 8 лет. Она помнила начавшееся после полудня необычайное оживление в особняке на Английской набережной в Санкт-Петербурге. Когда запели: “Со святыми упокой”, и Маня опустилась на колени, среди женских всхлипываний позади её часто раздавались слова: “Боже мой, Боже мой! Царя убили…” Речь идет об убийстве Александра !!, если верить де Клапье, - отца  Марии Тенишевой.

Другие воспоминания: “Проснулась я на руках незнакомого человека, несут меня куда-то в рубашонке. Мне холодно… Кругом темно. Потом новые лица, высокие комнаты, необозримо большие…Старушка, бабушка  какая-то, ласкает меня, а больше всех ласкает – незнакомый человек. Он очень любит меня, играет, сказки сказывает…”

Однажды от племянницы теток, у которых  гостила в деревне, она узнала, что тот, которого  звала отцом – отчим. А настоящий  отец не был мужем её матери, она просто его любила, а потом разлюбила, и бросила. Но он очень любил  дочь, даже однажды тайком увез  и отдал своей тетке, графине Р. А графиня, чтобы лучше ребенка спрятать, отдала девочку Великой Княгине. Девочка там долго жила, пока мать не нашла и не отняла её у отца, который  умолял, даже плакал, прося оставить ему дочь. А теперь  она сирота, её отец умер.

Мать Маню, как и её старшего брата, не любила, жестоко наказывала, и дети её  до ужаса боялись. Когда брату исполнилось15 лет, он, очевидно, провинился. Мать на него сильно кричала, потом, взяв его за волосы, потащила в другую комнату, очень наказала. Он долго жалобно плакал, о чем-то молил. Потом брат уехал, и Маня никогда в жизни его больше не видела.

В доме Маня была одинока, заброшена, только отчим украдкой ласкал её, но он был бессловесный и не мог вмешаться в её воспитание. Когда в доме никого не было, Маня забиралась в его кабинет, где в шкафах было множество книг, и читала их без разбора. Однажды ей в руки попала книга Фомы Кемпийского “О подражании Христу”. Это было откровение. В ней она нашла ответы на её уже пробудившиеся духовные запросы, о которых никто не подозревал, и не заботился. Никто никогда не говорил ей:  “Не надо лгать, нехорошо красть”. Все нравственные уроки она нашла в этой книге. Эта книга внесла в её душу примирение, утешила, поддержала. С той поры она не чувствовала себя одинокой. “Всем, что созрело во мне положительного, я обязана исключительно этой книге и себе” - говорит Мария Клавдиевна.

Наконец, матери надоело бледное лицо и грустные глаза дочери, и её отдали полной пансионеркой к Спешневой. Вначале она училась плохо, но очень хорошо шалила, почувствовав свободу, ей захотелось жить, шалить и веселиться беззаботно. Потом,  нашалившись, повзрослев, и имея хорошую память, стала учиться хорошо.

Когда она попадала в  общество, то замечала, что на неё смотрят как-то особенно, за её спиной шушукаются, и это заставляло её дичиться, чувствовать неловкость. Позже она поняла, что это из-за её незаконнорожденности. Она ещё больше замкнулась.

Однажды их соседка Серебрякова познакомила её с высоким, белокурым, 23-х летним, женственным, бывшим правоведом Рафаилом Николаевичем Николаевым, за которого она вскоре вышла замуж.

Накануне свадьбы в доме Марии собралась вся семья Николаевых, из церкви принесли какие то  бумаги и книги. Отчим был за границей, где вскоре умер. Для расписывания  в книгах в кабинет провели церковного служителя, вошли отец и мать Рафаила, потребовались  документы невесты. Мать, смутившись, попросила всех, кроме родителей жениха, удалиться. Все удалились в гостиную. Из-за дверей кабинета доносились отрывочные возгласы, горячие объяснения. Затем в кабинет пригласили Рафаила. Вскоре он вышел взволнованный с разгоряченным лицом и направился к невесте. Подойдя к ней, он торжественно подставил руку, пригласив её войти в кабинет, а по дороге шепнул: “Все улажено, не волнуйтесь, я вас в обиду не дам”. В кабинете  отец жениха был взволнован, его мать  - надутая, а  мать Марии – заплаканная. Мария должна была расписаться в книге, и когда она уже стала старательно выводить: Мария Морицовна фон Дезен, мать с силой отдернула её руку от книги и продиктовала: Мария Клавдиевна Пятковская.

Чтобы уйти из ненавистного дома, она поспешила выйти замуж, но оказалась в другой клетке. Свекор был сердечным человеком, но через год после их свадьбы умер. Свекровь была недобрая, тупая, холодная эгоистка и ханжа. Старший сын напоминал свою мать, был глупый, хамовато-пошлый невежда, дочь тоже была вылитая мать. Муж был образован и не глуп, но ленив и бесхарактерный, служить не хотел, а занимался тем, что играл в карты.

Жизнь её почти сразу вошла в такие тесные рамки, что все надежды, стремления к осмысленному самостоятельному существованию отошли на задний план. С рождением дочери ничего не изменилось. На лето, забрав дочь, она уезжала к матери в Любань. Там она пользовалась полной свободой, много одна гуляла и пела. Её голос на многих производил впечатление, и однажды один меломан  стал убеждать её, что ей непременно надо учиться пению, и её место на сцене. Эти слова запали в душу, страстно хотелось вырваться из этой душной скорлупы, стряхнуть свои оковы. Она поехала в Петербург к Прянишникову. Но он  не занимался преподаванием, хотя голос её ему понравился, и он порекомендовал ей поехать в Париж, к знаменитой учительнице Маркези.

К неописуемому удивлению домашних она, поздно вечером вернувшись из Петербурга, заявила, что хочет учиться пению за границей. Последовал категорический отказ, но она, продав за 5 тысяч рублей часть своей городской обстановки, ждала своего часа. И он настал. Вскоре мать прогнала своего сына, а заодно и сноху из дома. Они уехали, а вдали от матери муж стал уступчивее, и разрешил поездку. Она, забрав дочку и прислугу Лизу, уехала в Париж в 1881 году.

Париж, с его бурно бьющимся пульсом, захватил и опьянил её. Установилась правильная интересная работа: уроки пения, итальянского языка, мимики, декламации у Ристори, брата знаменитой актрисы. Все это занимало большую часть времени. Там она познакомилась с Марией Гавриловной Савиной, а у ней с Иваном Сергеевичем Тургеневым. Они подолгу беседовали,  и ей не раз пришлось раскрыть перед ним свою душу. Слушая её, он часто говорил: “Эх, жаль, что я болен и раньше не знал вас. Какую бы интересную повесть я написал…” Когда однажды она навестила его больного, он произвел впечатление заброшенного. Тяжело и обидно было за этого великого человека, умирающего на чужбине среди равнодушных и чужих. Через полгода их знакомства его не стало.

Она вернулась в Россию, лето  провела у дяди мужа, со старшей дочерью которого была дружна. На зиму поселилась в Москве, продолжая совершенствоваться в пении. Здесь и нашла её подруга детства Киту.  Киту вышла замуж за князя Святополк-Четвертинского, но счастья в браке не нашла и постоянно живет в своем имении, в Талашкине, занимаясь сельским хозяйством. Она пригласила Марию погостить у неё, и, забрав дочку и Лизу, Мария поехала в Талашкино. Конец зимы, весну и лето прожила в Талашкине, а осенью встал вопрос, как устроиться на зиму. Подруга пригласила поехать с ней в Париж, и предложение было принято с благодарностью. С этого времени Киту сделалась её нравственным руководителем.

Вторую зиму в Париже она продолжала учиться пению, ходила по музеям, брала уроки рисования у  художника Жильбера.

На лето они с Киту снова уезжают в Талашкино. Здесь она загорается идеей Киту открыть школу грамоты, берется за кисти, хотя у неё еще плохо получается и  изучает книги по искусству. С мужем же она ведет переписку, прося его выслать ей разрешение на заграничный паспорт и вид на жительство. Получив у смоленского головы бумажку на манер отсрочки, Мария к осени отправилась в Москву, чтобы снять квартиру и отдать дочку в пансион. С Федором Петровичем Комиссаржевским она стала изучать русские оперы. Стала выступать с концертами и познакомилась  с К. Станиславским, сыграв пьесу  Крылова “Баловень” в театре “Парадиз”.

Её мать, решив прожить некоторое время в имении, предоставила ей свою петербургскую квартиру. За те два года, что она в ней прожила, она серьезно занималась рисунком, занимаясь в школе Штирлица. Понемногу пела: у друзей, дома, на благотворительных концертах в Смоленске и Москве. О театре и не мечтала. Дочку, по настоянию мужа, отдала в институт, изредка встречалась с ней, в отсутствии мужа, с которым  жили врозь. Но, встречаясь с дочкой, стала замечать её отчуждение и косые взгляды классных дам. Много позже поняла, что муж клеветал на неё, чтобы завоевать  сострадание  людей. Это её страшно уязвило и оскорбило. Она поняла, что всякий волен очернить её только потому, что она одинока.

Давно уже ухаживал за ней полковник Б. Она хорошо к нему относилась, но не любила его, в минуту тяжкого испытания, в порыве отчаяния, дала Б. свое согласие на брак.

Б. командовал полком в провинции, приезжал в Петербург только во время отпусков и по случаю. Решено было обвенчаться  будущим летом.

Но однажды она была приглашена в гости к Александре Николаевне Зыбиной и там познакомилась с князем Вячеславом Николаевичем Тенишевым. Они сразу сошлись, разговаривали, как будто были давно знакомы. И начались их ежедневные встречи. Князь настойчиво ухаживал за ней, а она не считала себя свободной. Написала Б., чтобы он приехал, рассказав ему всю правду. Б. долго не приезжал, а когда приехал, начались упреки, ревность, неосновательные подозрения.

Когда она, прощаясь с сестрой князя Екатериной Николаевной Остафьевой, в шутку сказала: “Какая вы счастливая, что уезжаете… Возьмите меня с собой?” Та спокойно ответила: “Поедемте”.

Итак, она снова в Париже. У неё было так хорошо на душе, и целую неделю она жила в очаровании. Однажды открывается дверь, сияющий  и довольный князь Тенишев на пороге. Они протянули друг другу руки, и в 1892 году был заключен их брак. 

Свадебное путешествие  по Десне они совершили на небольшом пароходе “Благодать”,  в  Киеве пересели на большой пароход и поплыли в  Екатеринослав, близ которого находился металлургический завод, принадлежавший Брянскому обществу, председателем  правления которого был её муж. Покончив с делами в Екатеринославе, было принято решение вернуться в Бежецу по железной дороге.

В Бежеце у князя, прямо напротив  завода, был огромный одноэтажный дом с мезонином. Дом был практически пустой, так как бывшая жена князя при разводе вывезла всю мебель. Марии Клавдиевне в этом доме было неуютно, как и среди тех людей, которые её окружали, а это были заводские служащие, техники, механики, инженеры. Не находя для себя другого занятия, она стала приглядываться к заводской жизни и быту рабочих.

Вначале навела порядок в школе, став её попечительницей, потом в здании закрытого детского сада открыла ремесленное училище. Училище пользовалось большой популярностью, и  вскоре так разрослось, что не вмещало всех желающих. Марии удалось выхлопотать у петербургского управления огромную сумму в 100 тыс. рублей на постройку нового кирпичного здания. Много сил ей пришлось приложить, чтобы найти достойных учителей.

Чем больше она вникала в заводскую жизнь, тем больше убеждалась, какое широкое поле действий открывается перед ней. Вскоре на заводе была её стараниями открыта столовая, магазин и каждой семье отрезали по четверти десятины на 20 лет по 5 рублей в год, в арендное пользование. На постройку дома выдавалось  пособие от 200-500 рублей. Эти добрые дела послужили гарантом того, что даже в самое смутное время (1905-1906 годы), с рабочими не было никаких неприятностей.

В 15 верстах от завода муж купил  ей имение “Хотылево” на крутом берегу Десны. Это имение когда-то принадлежало Тютчевым, но за карточные долги было отобрано одним аферистом, у которого Тенишев и купил его. Вместе с приехавшей Киту, они стали обустраивать  имение.  И здесь в “Хотылево” она  превратила кабак в хорошенькое одноклассное  народное училище, хотя первое время ребят приходилось тащить туда почти силой.

Время кипучей деятельности, полные осмысленного труда на паровозостроительном заводе мужа, пролетело, как сон.

В Петербурге, на Английской набережной она начала обустраивать и дом мужа. Здесь и столкнулась с очень странной чертой характера мужа:  когда она шла к нему за советом, он каждый раз ей давал отказ. А когда однажды она купила дорогую вещь самостоятельно, муж её похвалил. Оказалось, муж больше всего  любил свой личный покой, и одна мысль, что ему надо будет что-то решать, вызывала в нем отпор. Он готов был согласиться с любым свершившимся фактом, лишь бы его оставили в покое.

Тенишев любил музыку, но не любил искусство и старину, на  страсть жены к искусству и коллекционерству смотрел снисходительно, как на игрушку избалованного ребенка, и ко всем её художественным затеям, устройству мастерских в городе и деревне он применял известную пословицу, перефразировав её –“ чем бы жена не тешилась, лишь бы не блажила”. Под “блажью” он понимал кокетство и, вероятно, неверность.

Живя  в Петербурге, Тенишевы встречаются с В.Васнецовым, Врубелем, Репиным. Последний, раз 6 или 7 рисовал  портреты Марии Клавдиевны, но всё неудачно. Тенишева не высоко оценивала творчество Репина, но на его предложение открыть  в её мастерской в Петербурге студию для подготовки молодых людей к высшему художественному образованию, откликнулась с радостью. Студия была открыта в 1895 г.,  просуществовала лет 8-9, и была закрыта по капризу Репина, не пожелавшему ею больше заниматься.

Вскоре Марией Клавдиевной была открыта начальная рисовальная школа в Смоленске в  1896 г. доме, принадлежавшем  Киту. Школа просуществовала всего 2-3 зимы.  В Петербурге, на Моховой, в 1895 году Тенишев открыл свое коммерческое  училище.  Странное  совпадение: если в восемнадцатом веке царскосельский лицей дал миру А.С.Пушкина, то в девятнадцатом веке тенишевское училище дало миру Мандельштама!

Когда Тенишев отошел из дел Брянского общества, они переехали в Париж,  Мария Клавдиевна поступила в Академию Жюлиана.  Эту зиму в Париже проводил друг Тенишева В.Ф.Голубев, который часто бывал у них, а его имение находилось в Пархомовке. Тенишевы купили изящный дом и зажили по-петербургски, т.е. Тенишев ходил в какие-то социологические общества, на какие-то заседания, а она усердно посещала Академию. Теперь Мария Клавдиевна увлеклась коллекционерством. Она покупала у художника Бинга вазочки Тиффани, в его мастерской ей делали красивые оправы для них.  На аукционах и у коллекционеров она  покупала изделия современной керамики с целью иметь при себе изделия разных стран, как образцы.

Тенишевы увлеклись скачками. Для этой цели  выставляли хороших лошадей со своего конного завода, находящегося в “Хотылево”,  которым заведовала Киту, и получали лучшие призы. А так же покупали хороших нормандских лошадей, посылали их на завод и, скрещивая их с русскими производителями хреновских кровей, получали великолепных выездных лошадей.

Собирала она и коллекцию акварелей и, чтобы пополнить её акварелями известных мастеров, пригласила молодого, начинающего художника Александра Бенуа.

Тенишев очень любил ездить в Талашкино, хотя Хотылево и представляло полную чашу, но в Талашкино было уютнее. В то время Киту болела и очень беспокоилась, что в случае её смерти, имение, в которое она  столько вложила,  достанется  малокультурным  дальним родственникам. И  Тенишев решил сам купить Талашкино.

Усадьба Талашкино в Х!Х веке принадлежала некоему дворянину Щупинскому, затем усадьба перешла к его дочери, в замужестве Е.К.Святополк-Четвертинской.

Интересный эпизод  с его покупкой. Когда вопрос был уже решен, оставались только бумажные формальности, Тенишевы вместе с Киту  22 июня,   приехали в Талашкино уже не как гости, а как будущие хозяева. Накануне съехались гости, чтобы поздравить  хозяйку с днем ангела. С вечера была отслужена всенощная, потом пили чай долго и весело болтали, сидя на балконе и вдыхая медовый аромат цветущих лип, смешанный с тонким запахом резеды и левкоев. Простившись, уже поздно разошлись по своим комнатам.

Утром Мария Клавдиевна нарядная вышла из своей комнаты и стала искать мужа, чтобы поблагодарить его за жемчужный  аграф, который она нашла на своем столике. Справившись о графе у прислуги, узнала, что они с Сергей Ивановичем  Петровским, одним из директоров Брянского завода, в семь утра пили чай и заспорили, а чтобы разрешить спор поехали на завод в Бежецу. Хозяйка  была потрясена. Это означало, что они смогут вернуться только на следующий день, значит, в день её именин не будет ни мужа, ни желанного гостя? К обеду должны были из Смоленска подъехать  губернатор, архиерей и многие другие. Что им сказать, как объяснить отсутствие мужа? Все разом подумают, что они поссорились, а мужнина родня будет ликовать. Нет, только не это. Нужно было придумать такое событие, которое было бы более крупное, чтобы оно затмило отсутствие мужа, отвлекло от него внимание, превзойдя его важностью.

 Вдруг её осенила блестящая мысль. Она написала  смоленскому нотариусу, чтобы он срочно приехал в имение с книгами, бумагами, печатью и марками для совершения запродажной записи на Талашкино. Сказано – сделано, через час Талашкино уже было её.

Выложив на стол все подарки мужа, она на видное место положила талашкинскую запродажную. Когда собрались гости, она извинилась за мужа, сказав, что его депешей срочно вызвали на завод, но он успел преподнести ей незабываемый и очень дорогой подарок. Все были довольны, а она боялась завтрашнего объяснения с мужем. Назавтра муж с детской наивностью объяснил, что  случилось. Настала её очередь, и когда она, робея и путаясь, рассказало, что она сделала, муж не только не рассердился, а обнял её и назвал умницей и тут же пригласил в кабинет Киту, объявив ей, что Талашкино куплено с тем условием, что она по-прежнему останется в нём хозяйкой.

Как ни жаль было расставаться с  Хотылево, но его пришлось продать. Талашкино сделалось их постоянным летним пребыванием, а на зиму они уезжали в Петербург или за границу. Жизнь потекла легкая, приятная, каждый занимался своим делом, имея свою арену деятельности: Киту предалась сельскому хозяйству, к которому примкнула новая страсть – конный завод, переведенный из  Хотылева. Муж предпринимал огромный труд  по русской этнографии и часами работал, запершись у себя в кабинете. Мария Клавдиевна занялась созданием школы, а все остальное время посвящала мастерской, трудясь над рисунком.

В Талашкине в разное время гостили Репин, Прахов, знаменитая пианистка Софи Ментер, Коровин, Ционглинский, скульптор Трубецкой, Врубель, В.И.Сизов, приятели и родственники мужа. Часто предпринимались прогулки пешком и в экипажах, муж с компанией играли в крокет, ездил на велосипеде, а вечерами устраивали музыкальные вечера. Трио и квартеты, с участием мужа, который играл на виолончели, много пели.

Зимой, в Петербурге, музыкальные вечера продолжались с участием Брандукова, Гофмана, Скрябина, Ментор, Вержбилович, Ауэра и Аренского, с которого Мария Клавдиевна написала портрет. Ауэр всегда очень восхищался её голосом, а она усмехалась ему в ответ.

С Ауэром у неё были особые отношения. Когда она была еще Николаевой и однажды, вернувшись из Парижа, пела в одном доме, где её хотели познакомить с Ауэром, в надежде, что он оценит её голос. Но он в соседней комнате продолжал играть в карты и не слушал её. Для него было не интересно, как поет молодая женщина без артистического имени. Прошло много лет, она сделалась графиней Тенишевой, и за каждый вечер у неё на дому платила ему по 300 рублей, - несомненно было за что хвалить хозяйку. А ей каждый раз хотелось пропеть ему:   “Онегин, я тогда моложе и лучше, кажется, была…” Ауэр в княгине Тенишевой не узнал г-жу Николаеву.

Она очень любила романсы Чайковского, но не была с ним знакома, и муж пригласил его  к себе в гости. Мария Клавдиевна спела два романса, а затем он сам стал ей аккомпанировать. Некоторые вещи они исполняли по два и три раза, это длилось около 5 часов. Еще один раз он пару часов позировал ей для карандашного портрета, а осенью пришло известие о его смерти.

 У антикварши Якобсон Мария Клавдиевна часто покупала нужные ей предметы, и та говорила что Тенишева приносит ей счастье, что тот предмет, который она подержит в руках, непременно будет продан.  И не одна она придерживалась такого мнения. Однажды, получив приглашение они с мужем поехали на Путиловский завод, который находился в это время в упадке. За завтраком, под впечатлением всего увиденного, она подняла бокал и, поблагодарив за радушный прием, выразила искреннее пожелание видеть снова это дело процветающим. На завтраке присутствовали: Гольденберг, Голубев, Петровский и другие. Тенишев вдруг сказал, что он берет на себя столько-то акций, остальные последовали его примеру. И Путиловский завод стал возрождаться, дела его пошли в гору. Через год Тенишевых снова пригласили на завод с тем же составом. За завтраком, вспомнив её слова год назад, устроили ей овацию: встретили музыкой, цветами, произносили тосты – точно она действительно сделала для них что-нибудь. Все получили приличную прибыль, а умерший Гольденберг оставил ей   по духовному завещанию 5 тысяч рублей на “добрые дела”,  которые она использовала на устройство в Смоленске пожарной паровой машины.

Акварельная коллекция Марии Клавдиевны из года в год росла и богатела, и пользоваться ей становилось всё затруднительней. Чтобы её куда-нибудь определить, надо было её где-нибудь показать. И в 1897 году Тенишева устраивает выставку в Обществе поощрения художеств за свой счет, входную плату – жертвует Обществу, а сбор с каталогов – Дамскому кружку. Выставка очень удалась, оставила хорошее впечатление,  и  тогда она решила подарить её в музей Императора Александра !!! В музее, комнаты под её коллекцию, отделывались за её счет, и кроме акварелей был вывешен ещё и её портрет кисти Соколова по желанию Великого  Князя Георгия Михайловича. В день открытия,   7 марта1897 года, она в “своих” комнатах принимала Государя с Государыней, и была удостоена благодарности.

Как только Тенишевы поселились в Талашкино, Мария Клавдиевна приступила к осуществлению своей мечты - созданию сельскохозяйственной школы. Эта идея зародилась давно, еще когда она приезжала погостить к Киту. Подруга была её ближайшим помощником. Но устроить школу в Талашкине было трудно, два хозяйства в одном не совмещалось. Было решено купить Фленово, что в  версте от Талашкино. Это было имение мелкого помещика  Красноленского. Но при его жизни это не удавалось. После его смерти осталось три семьи, претендующие на имение. С этими грубыми и некультурными людьми переговоры длились очень долго, и только месяцев через 5 удалось купить это имение.

Усадьба представляла покосившийся дом, да несколько сгнивших построек, годных только на слом, но находилась она на высокой горе, поросшей огромными соснами, елями и липами. Вид с горы был редким по красоте. По огромному необъятному пространству, по мягким склонам холмов ютились деревушки, среди самых разнообразных и разноцветных полей, разбросанных, как ковер, горящий на солнце прихотливыми пятнами во всех направлениях. Кое-где выделялись между ними небольшие перелески, а на горизонте тянулся лес едва заметной тонкой темно-синей полосой. Даль необъятная, теряющаяся в синеватой дымке, простор и покой. Только где-то, далеко в долине, изредка пробегали поезда, расстилая за собой длинную белую гряду клубящегося дыма, и далеким протяжным свистом нарушая тишину точно застывшего в безмолвии края.

Вначале в покосившемся доме были устроены летние курсы для сельских учителей. 28 человек по выбору смоленского инспектора народных училищ, наиболее способных, интересующихся новым делом, желающих расширить свои познания летом приступили к занятиям. Их преподаватель, профессор Регель еще накануне, осенью, приезжал сюда и дал указания, как  приготовить землю, гряды, как разбить фруктовый сад и высадить известное количество саженцев. Весной, когда все прижилось, и было готово всё, что надо, он приехал читать лекции.

Через год выросло хорошее школьное здание с просторными классами, богатой учительской и библиотекой, с разными учебными пособиями. Рядом со школой было построено общежитие на 20 человек, с комнатой для дядьки, удобной столовой и просторной кухней, где ученики дежурили по очереди. На одной линии с общежитием расположилось длинное здание, состоящее из 4-х квартир, для управляющего, преподавателей, сторожа. По липовому склону была расположена пасека, наблюдательный павильон со стеклянным учебным ульем, весами для наблюдения ежедневного взятка и картограммами.

Вначале была открыта простая министерская двухклассная школа с элементарным курсом по сельскому хозяйству. Но им с Киту хотелось создать новый тип школы, и они разработали новый план и устав и послали его в министерство для утверждения. В то время не существовало никаких руководств, и Тенишевой пришла мысль назначить две премии за лучшее сочинение по этому вопросу в 1000 и 500 рублей. Прошло 10 лет, прежде чем вышла первая книжка руководства, которой была присуждена вторая её премия в 500 рублей.

Заведующим школой был приглашен Николай Гурьянович Панков, бывший слушатель её летних курсов и агроном Андрей Иванович Завьялов, окончивший Петровскую академию.

Школа готова, начался прием в неё. При приеме руководствовались тремя соображениями: дети должны быть сиротами, Смоленской губернии и не моложе 9 лет. В первый же день было набрано 150 человек, из них 12 сирот.

В 1900 году школа была реформирована в так называемую, низшую сельскохозяйственную первого разряда. Расширенная программа   этого типа школы дала возможность выпускать молодых людей, способных вести как свое хозяйство, так и  вести дела в частных имениях. Министерство стало выдавать субсидий в две с половиной тысячи рублей в год, тогда как Тенишева тратила ежегодно на школу около 7 тысяч, а были года, когда расходы на школу достигали 15 тысяч.

Управляющим новой школой был назначен Завьялов, имеющий специальное агрономическое образование, Панков был преподавателем общеобразовательных предметов и  прекрасно руководил пасекой. Кроме того, были приглашены шесть преподавателей, в том числе и законоучитель.

На второй год в школе ввели игру на балалайке, для чего был приглашен Василий Александрович Лидин, бывший сотрудник  кружка Андреева, который приехал летом и обучил целый оркестр настолько хорошо, что когда осенью того же года приехал погостить известный основатель и руководитель балалаечного оркестра В.В.Андреев, он был  приятно удивлен результатами и предложил устроить благотворительный  концерт в Смоленске под его управлением. Концерт состоялся 13 июня 1899 года в зале Городской думы и прошел с большим успехом.

Также была реформирована маленькая школа для девочек. Для них было построено отдельное помещение, где они жили под присмотром смотрительницы, а на занятия и в столовую они ходили вместе с мальчиками.

В устройстве Фленово Тенишев почему-то сделался скуп, сильно урезал  жену в средствах, и ей приходилось изощряться, прибегая к самым дешевым способам постройки, таким, как глинобитные мазанки, которые могли простоять 10-12 лет. В то же время он строил в Петербурге училище, купив очень дорогой участок земли на Моховой, он сыпал в это дело не десятки, а сотни тысяч рублей. И эти огромные жертвы и затраты производились для маленькой горстки богатых детей. В последствии, доходы  училища далеко не покрывали расходов. В первые годы мужу приходилось приплачивать до 50 тысяч рублей в год, а иногда и больше. Мария Клавдиевна горько упрекала его за то, что он бросал деньги на эту затею, тогда как она вынуждена строить “ мусорные  дома”.

Живя в культурном Талашкине, она не могла равнодушно терпеть вокруг себя грязь, невежество и непроглядную темноту. Её постоянно мучило нравственное убожество и  грубость крестьян и  нравы помещиков, которые, как и заводские деятели в Бежеце, притесняли мужиков, презирали их, гнушались ими, видели только во всем свою выгоду. Они думали, что крестьяне не люди, а что-то вроде полуживотных. Как много на Руси было таких слепых типов! Под неприглядной коркой они проглядели то, что вылилось когда-то в былины,  сказки, и тихую, жалобно-горестную песнь о несбыточном счастье. Ей хотелось разыскать эту душу, отмыть то, что приросло от недостатка культуры, и на этой заглохшей, но хорошей почве взрастить какое угодно семя. Но муж не разделял её взглядов. Он не понимал народа, признавал только культурный слой общества, и желал исключительно служить его усовершенствованию. Эта рознь во взглядах была источником частых столкновений, после которых  они расходились, каждый убежденный в своей правоте.

Где бы ни жила Мария Клавдиевна, в Петербурге или за границей, она всегда заботилась о своей школе во Фленово. Самое трудное было найти дельного, честного, преданного  своему делу управляющего и учителей. Завьялов оказался человеком ленивым, грубым и некультурным,  любителем выпить, а его жена интриганкой.  В отношениях учителей были интриги, ссоры, претензии, сплетни, они постоянно враждовали. И как ни старалась Мария Клавдиевна    всех примирить, скрасить жизнь учителей, выписывая на сто рублей в год всевозможных журналов, специальных и беллетристических, которые  оставались неразрезанными, ей мало чего удавалось. Она часто встречала явное противодействие, нежелание ей помогать. Когда она рассталась с Завьяловым, его место занял Лидин, сделавшись её правой рукой, который кроме  занятий балалайкой, занимался ещё и рыбоводством. Ему удалось наладить отношения между учителями.

Зная, что в семьях, где большую часть времени проводят дети, царят пьянство, ругань, драки, ей хотелось уберечь от этого ребят. Крестьянский ребенок очень мало развит, внимание его спит, реакция слабая, речь не свободная, и чтобы развить способности детей, был создан деревенский театр. Ребята увлекались игрой, всё свободное время проводили в репетициях, особенно в праздники, и  бывали меньше дома. Научились четко и ясно выражать свои мысли, бойко подавать реплики. Балалаечный оркестр из 30 человек дошел до совершенства, по праздникам устраивались концерты в Смоленске, в Народном доме, в думском зале и в Дворянском собрании.

Еще один замысел Тенишевой хотелось осуществить, возродить Русский стиль, чтобы все диваны, кресла, ширмы и трюмо создавались в русском духе. Для этой цели Врубель посоветовал пригласить  художника Малютина. И с 1899 года  Талашкино сделалось особым мирком, где на каждом шагу кипела жизнь, бился нерв, создавалось что-то, ковалась и завязывалась, звено за звеном, сложная цепь. Во Фленово по рисунку Малютина, на склоне горы, на фоне елей и сосен был построен в русском стиле хорошенький, уютный “теремок”, с красным резным фронтоном, исполненным в их мастерских, с гармоничной окраской. Из его окон был чудный вид, а у подножья горы раскинут школьный  фруктовый сад, дальше шли поля, окаймленные лесами. В теремке поместилась учительская читальня, пианино, а в нижнем этаже читальня для учеников. 

Талашкинские рукоделия уже достигли известного совершенства, но покупать приходилось английские нитки, и  Мария Клавдиевна решила во Фленово построить специальную красильню, выписывая для неё краски из-за границы.

Накопилось много работ из фленовских мастерских, и Мария Клавдиевна в декабре 1901 года устраивает первую выставку в Смоленске. Были выставлены сани, украшенные живописью и резьбой, дуги, балалайки, скамьи, дудки, мебель, рамки, полотенца и много вышивок. Эти вещи не вызывали восторга, а только немое удивление, но через несколько лет публика вошла во вкус, и во многих домах появились вещи, скопированные с тех вещей, которые сначала вызывали немое остолбенение. Снимки с выставки появились в “Мире искусства” и в иностранных художественных журналах.

В 1899 году Тенишевой, Мамонтовым и Дягилевым был основан журнал “Мир искусства”. Дягилев был главным редактором, а за ним потянулись А.Бенуа, Коровин, Левитан, Головин, Серов, Врубель, Бакст, Цорн, Репин, Васнецов. Целью журнала было выдвигать молодых, способных и талантливых художников, организовывать выставки. Выставка в Петербурге была пробным камнем, появились сторонники и насмешники. Тенишеву даже стали называть: “мать декадентства”. Вскоре обнаружилось, что Мамонтов разорился, и все расходы упали на Тенишеву. К тому же, Дягилев стал вести журнал в направлении противоположном её желанию. И когда в 1904 году Мария Клавдиевна прочла в газете объявление о подписке с её участием, как издательницы, она поместила в  той же газете опровержение, что никакого участия в журнале принимать не будет. Это было смертью “Мира искусства”.

Граф Тенишев рано составил себе большое состояние, потом увеличил его до громадных размеров, будучи владельцем крупнейших заводов, значительную долю этого состояния он  потратил на общественное благо. Незаслуженно забытый, он тоже имеет множество заслуг перед Россией. Это человек новой формации – князь-капиталист, промышленник, прозванный русским американцем. Он был человеком разносторонне и глубоко образованным, с какими только областями человеческой деятельности не соприкасались его интересы!  Он был прекрасным музыкантом-виолончелистом (закончил консерваторию), этнографом и археологом- любителем. В конце позапрошлого века в Санкт-Петербурге на Галерной улице, дом 13, открыл  первое в России частное этнографическое бюро. Он мечтал осуществить грандиозное по тем временам предприятие -  написать двухтомный труд под названием “Быт великорусских крестьян-землепашцев”. От внештатных корреспондентов поступали в бюро ответы на 498 вопросов, которые охватывали “вселенную” крестьянского быта.  Программа с этими вопросами  рассылалась через епархиальные и народные училища в 23 губернии, и был собран огромный материал, который и сейчас хранится в  архиве Государственного музея этнографии. Преждевременная смерть помешала Тенишеву осуществить задуманное. В Петербурге Тенишев основал коммерческое училище, ставшее широко известным в стране; им изданы книги: “Математическое образование и его значение”, “Деятельность животных”, “Деятельность человека”.

Женившись второй раз в 48 лет, он был человеком с уже сложившимся характером, вкусами и складом жизни. Он позволял себе много отступлений от правильной жизни, но, пресытившись этим, захотел иметь в своем доме нарядную хозяйку, просто молодую, здоровую женщину, оставив за собой полную свободу действий во вкусах, порядке дня, продолжая такую же самостоятельную и независимую жизнь, как раньше, и продолжал жить как бы на холостую ногу.

Её запросы к жизни, интересы, деятельность – не играли никакой роли в их отношениях. Он ценил в ней только женщину, а не человека. Ей же хотелось сделаться его товарищем, сотрудником, помощницей, единомышленницей. Она была настолько сильна и благоразумна, что могла бы быть ему хорошим советчиком. Но муж не пускал её в свой мир. Это страшно огорчало и уязвляло её, и когда она упрекала его в этом, он обращал её слова в шутку, целовал и миловал её, как маленького ребенка, который сам не знает, чего хочет. И когда она доказывала, что могла бы помогать ему, он делал серьёзное лицо и говорил: “Да, ты умница, жена должна только радовать мужа. Сильный мужчина не нуждается ни в чьей помощи”. Он охотно тратил  деньги на её туалеты, золотые вещи, бриллианты, но не признавал, что у женщины могут быть и другие потребности. И однажды она поняла, что если он видит в ней только женщину, то она должна и поступать, как женщина. Она  стала просить денег, не объясняя,  для чего они ей нужны, а говорила: “Я так хочу, прошу тебя, чтобы завтра же это было сделано”. На это, обычно, он целовал её и, жеманясь, отвечал: “ Княгиня, ваше желание – мое желание”. И когда, сыграв роль капризной львицы, она, оскорбленная недостойной комедией, уходила от него, её утешала мысль, что делает она это не для себя, а ради идеи, ради своего любимого детища - Талашкино.

Тенишеву предложили быть генеральным комиссаром на Парижской выставке 1900 года, он предложение принял. И Мария Клавдиевна стала готовиться к выставке.  Она решила выставить целый оркестр  балалаек прекрасной работы, с деками, расписанными Врубелем, Коровиным, Давыдовой, Малютиным, Головиным и две ею. Эта коллекция балалаек очень понравилась на выставке своей оригинальностью, было получено много предложений приобрести весь оркестр, он впоследствии, был помещен в смоленском музее.

В день открытия выставки 14 апреля 1900 года Мария Клавдиевна заболела, у неё был приступ аппендицита. Проболела она больше месяца, поправившись только почти к закрытию выставки.

Однажды принцесса Мекленбургская, Анастасия Михайловна пожелала слышать балалайки Андреева, приехавшего на выставку, и Тенишева решила устроить у себя музыкальное утро. Пришедший Андреев сказал, что в Париже туристом гостит  Шаляпин и хотел бы  у неё на концерте петь. Концерт удался, много пел Шаляпин и Тенишева. Хотя Шаляпин назвался сам на концерт, Мария Клавдиевна хотела его отблагодарить за участие и перед отъездом преподнесла ему на память булавку для галстука из бриллиантов в виде маленькой урны. Отдавая ему вещицу, она пошутила, что в эту урну она собрала те слезы, которые он заставил её пролить своим чудным исполнением. Он растроганно поблагодарил, однако, вскоре Андреев заявил, что Шаляпин обижен, что не получил платы за участие в концерте. Когда об этом узнал Тенишев, он написал письмо Шаляпину, извинился, и раз подарок ему не понравился, он просил его вернуть, а послал в концерте деньги. Ответа не последовало. Тогда он снова повторил письмо, на что Шаляпин ответил, что деньги он получил, а булавку оставляет на память.

После парижской выставки Мария Клавдиевна смогла отдаться своей страсти – коллекционированию русской старины. Она продает предметы, купленные на западе и приобретает взамен предметы русской старины, покупает за 6 тысяч рублей  очень ценную старинную икону Х!!! века “Богоматерь” итальянского мастера (сейчас она в пушкинском музее в Москве).

Тенишева ожидал новый удар – его жена решила во Фленове строить Храм Божий. Ближайшие церкви от Фленово и Талашкино находились в 5 верстах, ученики ходили так далеко от дома, возвращаясь грязными, усталыми. Естественным желанием было при школе построить Божий Храм.

Когда Мария Клавдиевна искала форму, создавая свой храм, она уже многое обдумала и глубоко прониклась русской стариной. Ей хотелось создать храм не из драгоценных материалов, а исключительно из местного камня, дерева, местными силами. Прежде чем  выработать проект, она обратилась к профессору Прахову, который, поселившись летом в Талашкино, клеил и лепил эту модель. Но Прахов не понял её идеи, и его собор получился грузный, колоссальный  о пяти куполах, напоминающий Владимирский в Киеве. В деревне строить такой собор не хотелось, и, уплатив  Прахову за модель, она обратилась к архитектору Суслову. Но и тот не понял её, предложив ей семиглавый собор. Ничего не оставалось, как взяться за дело самой, пригласив в помощники Барщевского. И вот, под её диктовку, шаг за шагом, по кусочкам они клеили, ломали, снова клеили, лепили, добиваясь той формы, которая удовлетворяла бы её. Было сделано две модели, первая из которых была ею забракована, а вторая  более подходила к её  внутреннему чувству, отвечая ему и, наконец, поправленная и дополненная, вылилась в форму, встречавшую одобрение даже у самых  равнодушных людей.

Чтобы из картонной модели построить храм она обратилась к губернскому архитектору В., скромному и не мнящему о себе человеку. Она ожидала, что её идея заинтересует и увлечет его, но, к сожалению, наткнулась на равнодушного, ленивого, недобросовестного  и непорядочного человека. Сонный и апатичный, он делал всё спустя рукава, и, когда стены были уже выложены, вдруг показались трещины. Отстранив В. от работы, ей пришлось обратиться за советом к  специалисту, профессору Соколовскому, который посоветовал приостановить работы на год. Делая промеры, он обнаружил, что стены были разной толщины, а своды не имели правильной линии. Заколотив церковь, она решила ждать, что скажет будущее, в то же время, потихоньку выполняла в своих мастерских заказы для церкви: кирпичи и поливную черепицу. Для внутреннего убранства: резьбу по дереву, облачения и ковры, мечтала об эмали. Не говоря никому ни слова, она изучала это дело, чтобы внести в свою церковь и личный её труд.

Из Парижа в Петербург после окончания выставки оба вернулись больными. Она яснее, чем когда-либо, поняла, что на Западе можно учиться, развивать, расширять свои познания, но творить, созидать, служить чему-нибудь можно только в своей стране, у себя. На Рождество она собралась в Талашкино, чтобы устроить для детей ёлку и спектакль, а её муж собрался поехать в  Берлин, повидать Лейдена, потому что у него пошаливало сердце, а потом собирался заехать за ней в Талашкино, и они вместе должны были вернуться в Петербург.

Не желая жену расстраивать, а может по привычке всё переживать самому, из Берлина муж прислал ей письмо, что он чувствует себя неважно, но надеется на улучшение. Но письмо от его сына, который провожал Тенишева до Берлина, её обеспокоило и позвало в дорогу. Вместе с Лизой и Киту она приехала в Берлин, и там нашла мужа исхудалого, сгорбленного, с тяжелым, прерывистым дыханием. Тенишеву казалось, что перемени он место жительства, и ему станет лучше, поэтому он попросил перевезти его в Париж. День ото дня ему делалось всё хуже, несмотря на то, что его лечили знаменитые доктора Бушар и Хюшар. Тенишев попросил Киту съездить в Петербург с некоторыми его поручениями. Когда она вернулась, увидев, как он изменился, она сказала, что вряд ли он поправится, и вскоре его не стало.

Так как после французской выставки князь был награжден Большой лентой Почетного легиона, то ему  были устроены военные почести. В день отпевания все прилегающие к русской церкви улицы были заставлены войсками. Гроб засыпали цветами и венками. Было произнесено несколько прочувствованных речей друзьями и представителями социологического общества, членом которого был Тенишев.

Он так любил простоту, не признавал никакой пышности, никаких церемониалов, а умереть пришлось в Париже, где ему устроили такие торжественные похороны, чего никогда не могло бы быть в России.      

Тенишева было решено похоронить в склепе при недостроенном  храме во Фленово. Когда пришло известие о смерти князя, склеп стали спешно штукатурить, только в день похорон были сняты лекала и леса, стены  еще не просохли, и Мария Клавдиевна страшно боялась, как бы они не рухнули и придавили то множество людей, которые пришли проститься с князем.

Страшная участь постигла прах Тенишева зимой 1923 года. По рассказу очевидца событий Н.В.Романова, три гроба, в которых хоронили Тенишева (тело было забальзамировано на 100 лет), были разбиты, а тело усажено на гробовую доску черного дерева. Приехали три милиционера, извлекли тело из крипты (некоторые свидетели говорят, что оно было распотрошено), уложили вместе с доской на дровни и повезли к сельскому кладбищу. Там вырыли неглубокую яму и сбросили в неё тело. Согнутое, оно упало головой вниз. Черную доску сверху присыпали землей со снегом.

Сразу после смерти мужа на Марию Клавдиевну навалилась куча дел: родные мужа требовали свои доли, дом князя на Моховой, доставшийся ей по завещанию, просили пожертвовать в пользу Тенишевского училища, приходилось иметь дело одновременно чуть не с 5-6 представителями интересов разных лиц. Со дня смерти мужа она не знала покоя, ей приходилось  вести сразу несколько тяжб, а её адвокат Х. чуть не довел дела до полного упадка. Расставшись с ним и приведя  в ясность состояние, которым она владела, она решила ехать в Талашкино на постоянное место жительство.

Акварели, что отверг музей Александра Ш, она продала с аукциона, за что на неё ополчились художники. Как трудно женщине одной что-либо сделать, ей всё ставится в вину, как бы благородны не были её цели, каковы бы ни были результаты её деятельности – даже ленивый и тот считает своим долгом бросить в неё камнем.

Переехав в Талашкино жить, она вполне искренно говорила себе, что это её последняя страница, и с жаром взялась за свои дела: школа во Фленово, мастерские в Талашкино, музей, кустарное дело, магазин “Родник” в Москве – всё это поглощало всё её время. Одно дело  приходило к концу, как  уже нарождались другие планы, но она не чувствовала усталости, а только радовалась, что, наконец, может отдаться своей любимой деятельности.

Уже давно было задумано насадить в Смоленской губернии кустарный промысел, чтобы крестьянкам  в зимнее время не искать себе работу в городе, а работать у себя дома, используя умение вышивать и окрашивать ткани и пряжу. Материал весь покупался у баб: сукно, пряжа, холсты. Всё это окрашивалось, кроилось, подбирались подходящие нитки, и снова шло к ним в работу. Так, не выходя из избы, зимой крестьянка, хорошая рукодельница,  зарабатывала 10-12 и больше рублей в месяц. Количество баб, работавших у Тенишевой, доходило до 2 тысяч, приходили даже за 50 верст, умоляя дать работу. Кроме мелких вещей: подушек, полотенец, полосок для отделки платьев, стали изготавливать крупные вещи: драпировки на окна и двери, скатерти, покрышки на рояли. Эти вещи продавались в магазине “Родник” в Москве.

Князь Тенишев ненавидел старину, она его раздражала, и, избегая раздражать мужа и давать повод для нескончаемых насмешек, Мария Клавдиевна прятала свое собрание старинных вещей повсюду, заваливая чердаки и чуланы и даже хорошо не зная, чем она владеет. После его смерти ей захотелось всё это привести в порядок. Когда она вынесла всё это  на свет Божий, она поняла, что нуждается в достойном помещении. Киту предложила построить музей на её земле, где когда-то стояла рисовальная школа. Так, за Молоховскими воротами, по Рославскому шоссе, рядом с домом Киту, в Смоленске, где они всегда останавливались наездами в город, возник музей.

Во время революции 1905 года, во Фленовской  школе тоже начались беспорядки,  пришлось исключить зачинщиков, а остальные ученики устраивали забастовки, требуя вернуть учеников. Обстановка день ото дня становилась всё хуже, появлялись прокламации, марсельеза. Вскоре стали возникать пожары, горели близлежащие деревни, а однажды и Талашкино. Были подожжены сразу два сенных сарая, только что заполненные сеном. После поджога в саду была найдена записка: “Вас хотят убить за то, что добром, что делаете, мешаете смутчикам мужиков мутить”.

 Тенишева решила закончить в школе учебный год, выдать аттестаты окончившим её. На  вечере произошел случай, глубоко оскорбивший её, хотя она предчувствуя  неприятность, сама туда не поехала. Когда вручили аттестат одному из тех учеников, которые были на плохом счету у губернатора и полиции и за которых приходилось просить, дать возможность закончить школу, он схватил аттестат, разорвал его на куски, бросил на пол и сказал: “Вот вам аттестат…”

Это было последней каплей переполнившей её терпение, она закрыла школу, законопатила церковь и закрыла её на зиму, отпустила всех мастеров и столяров, закрыла мастерские и стала готовиться к отъезду. С тех пор Фленово стало ей постыло, сердце оторвалось от него.

Вначале они переехали в Смоленск и стали готовиться к отъезду за границу. Началась железнодорожная забастовка, люди на пол дороге останавливались, задерживались там, где застала их забастовка. Не было ни почты, ни телеграмм, люди чувствовали себя оторванными от всего мира, настроение было подавленным.   По городу распространился слух, что с Ярцевской бумагопрядильной фабрики Хлудова взбунтовавшиеся рабочие идут толпой в 6 тысяч человек на Смоленск. Погромы и грабежи были тогда обычным явлением, и Тенишева с ужасом представляла, что будет со Смоленским музеем, если толпа набросится на него.

Наконец, собравшись налегке, неуверенные в том, доедут ли до границы они двинулись в путь: Мария Клавдиевна, Киту, её мать, Лидин две горничные и собака Булька, все с крошечным багажом. Позади осталось всё, что она любила, вся её работа, всё, чему хотела послужить до конца… Позади одни сожаления, разбитые надежды, страх и чувство горькой обиды… Впереди – неизвестность.

Поселившись в Париже, Вся “честная” компания следила за  публикациями в газетах, а узнав, что в Строгановском музее в Москве брошена бомба, принесшая большой вред, Тенишева тут же написала Барщевскому письмо с просьбой всё самое ценное из Смоленского музея упаковать в ящики и отправить в Париж. И когда вещи пришли, нервы её не выдержали, она тяжело заболела.

После выздоровления Мария Клавдиевна  купила дом недалеко от Булонского леса,  обставила его заветными вещичками, напоминающими Россию, создала домашнюю обстановку словно жила у себя в деревне. С конного завода была привезена  в Германию и там продана партия молодых лошадей, три из которых привезены в Париж. Тенишева решила заняться эмалевым делом, снова погрузиться в искусство, оставив свою общественную деятельность, которая принесла ей столько разочарований и огорчений. Жизнь стала понемногу устраиваться. 8-9 часов  она проводила за работой, не чувствуя утомления. Днем кипучие занятия, напряженный труд отвлекали её от тяжелых мыслей о далекой родине, но зато в бессонные ночи мысли снова и снова возвращались туда, где были любимые места; уголки родного Талашкина; старый дом; весь оживленный, многолюдный мирок Фленова – и в сердце закрадывалась тревога: устоит ли всё это? Придется ли снова увидеть?

Эмалевое дело во Франции было в упадке, и Мария Клавдиевна стала восстанавливать забытый еще с ХШ века способ изготовления “выемчатой” эмали. Знакомому художнику Жакен она предложила  заняться совместно созданием новых красок для эмали. После многих трудных опытов и усилий им удалось обновить всю палитру. В конце, концов ей удалось получить больше 200 тонов непрозрачной эмали, выдерживающих сильнейший огонь и не боящихся  никаких кислот.

Тенишева была замечательным художником-эмальером. Её работы получили всемирное признание:  напрестольный крест в серебре и золоте для Храма Святого Духа, икона Михаила Архангела и царевича Алексея к 300-летию дома Романовых, золоченое блюдо, преподнесенное в дар Смоленску, декор двери в Теремке с изображением Георгия Победоносца во Фленове.

Первая же её  выставка в Национальном обществе изящных искусств принесла успех.  И потом её работы выставлялись в Париже, Риме, Лондоне, Брюсселе, Праге и везде получали высокую оценку. В области искусства эмали “она заняла одно из первых мест среди современных ей мастеров”. Как художник, собиратель и исследователь искусства  Тенишева была избрана членом нескольких европейских академий. Так она создала себе имя за границей.

Но Марии Клавдиевне очень хотелось поработать для России, насколько это было возможно в новых условиях. Разместив в своем доме музейную коллекцию, она показывала её коллекционерам, художникам, людям, интересующимся русским прошлым. И потянулись к ней  луврские хранители, и, в конце концов ей предложили выставить её коллекцию в  четырех зала Лувра, в отделении “Прикладного искусства”.

Для убранства залов, в помощь себе, она пригласила из Смоленска Барщевского. Выставка прошла с большим успехом, а Марии Клавдиевне было присвоено звание деятеля народного образования во Франции.

Приехав в Париж разбитой, больной, в угнетенном состоянии, она не ожидала, что судьба заставит её снова  фигурировать в больших собраниях, на выставках, облекшись снова в модные платья. Она, привыкшая к  тишине, уединению, загрустила о деревне. Они с Киту нашли около Испании в местечке Салис де Беарн места, напоминающее Смоленскую губернии своими долинами и волнистыми линиями лесов, и  наслаждались там на просторе, стараясь забыться, вспоминая с грустью покинутое гнездо. Как они грустили о России! Казалось, все забыли бы, всё простили, лишь бы  вернулось опять всё прежнее и снова бы  всё ожило и расцвело.

На следующий год Тенишева устраивает выставку кустарных  талашкинских вышивок и деревянных изделий. Она пригласила в выставке участвовать Н.К.Рериха, который выставил несколько картин, Билибина, приславшего несколько акварелей, Щусева и Покровского, давших талантливые эскизы церквей. Выставка не просто прошла с успехом, а были проданы все её экспонаты. Подобная выставка в Праге совершенно истощила  запасы экспонатов, так как пополнить их было не откуда.

Её парижские выставки сильно отразились на модах и принадлежностях женского туалета.  Через год можно было заметить на дамских туалетах явное влияние  русских вышивок, русских платьев, сарафанов, рубах, головных уборов, зипунов, появилось даже название “блуз рюсс”. Вскоре Общество изящных искусств попросило Тенишеву прочесть лекцию о том, как развивалось её дело, какова была его история. Лекция была прочитана, и французы горячо благодарили её и проводили шумными аплодисментами.

Послужила России Мария Клавдиевна и при постановке оперы “Снегурочка”. Директор “Опера Комик” г. Каррэ попросил её быть его помощницей при постановке оперы, и ей пришлось заниматься не только костюмами, но и декорациями, для того чтобы придать опере “русский” вид.

Познакомившись с серьезными музыкантами, Тенишева стала устраивать у себя музыкальные вечера, на которых исполнялись вещи русских композиторов и русские романсы.

В 1908 году они решили вернуться в Талашкино. В Москве к ним присоединился Н.К. Рерих. Как  особенно чуткий и тонкий, он только из дружбы к Марии Клавдиевне, из желания облегчить её первые минуты в Талашкине, вызвался сопровождать их. Она только забросила слово, а он откликнулся. Слово это – Храм.

Мария Клавдиевна предложила Николаю Константиновичу заняться оформлением церкви. Художник тут же согласился, он понял её идею.

В 1910 году Рерих уже непосредственно приступил к росписи храма, сделал обмеры, проложил контуры. Летом 1912 года он усиленно  работает над росписью. Ему помогает художник П.С.Наумов и ученики Школы поощрения художеств. Живопись исполнялась на холсте, наклеенном на штукатурку, но, к сожалению, оказалась недолговечной. В лице Тенишевой Рерих нашел творческого союзника, о чем писал:  «Мы решили назвать эту церковь – Храмом Святого Духа. Причем центральное место в нем должно было занимать изображение Матери Мира. Та совместная работа, которая связывала нас и раньше, ещё больше кристаллизовалась на общих помыслах о храме. Все мысли о синтезе иконографических представлений доставляли Марии Клавдиевне живейшую радость. Много чего должно было быть сделано в Храме, о чем знали лишь мы из внутренних бесед”. В алтарной части Храма Рерих поместил  Царицу Небесную, или Матерь Мира, то есть женщину, родительницу, символ всего живого, земного, отсюда, должно быть свято материнское начало. Царица Небесная ясным покровом  как бы хочет покрыть людское горе “греховное”. В идейном смысле рериховская роспись являлась воплощением собственных сложных мировоззренческих концепций, отступлением от церковных канонов.

Над главным входом в храм сохранилась мозаика Спаса Нерукотворного, сделанная в 1910 году в мастерской В.А.Фролова в Петербурге по эскизам Рериха. Он  учитывал цветовую гамму  кирпичной кладки церкви, которая строгой гладью стен ещё больше подчеркивала разноцветье мозаики. Была учтена и обыграна форма кокошника, в который вписана мозаика. Центральную часть занимает изображение головы Спаса. Плавность линий подчеркнута складками плата, а чрезмерно расширенная часть верха обыграна пространством с кучевыми облаками. Композиция слева и справа от  Спаса разделена по горизонтали изображением города. В нижней части – трубящие ангелы. Их трубы наклонены вниз, ритмически продолжая линии складок полотенца.  В верхней части изображение ангелов развернуто к Спасу. Художниками-ювелирами Фаберже в память В.Н.Тенишева, похороненного в крипте Храма, был подарен семиметровый  позолоченный крест.

Церковь не приняла рериховской росписи. По заключению специалистов, это произошло потому, что Царица Небесная выступала у художника “не смиренной родительницей божественного младенца, а творящим началом мироздания”, поэтому храм так и не был освящен.

После большевистского переворота, крест с храма был сброшен, а Храм превращен на долгие десятилетия в зернохранилище, с обязательной ежегодной обработкой стен дезинфицирующими растворами. Поэтому сегодня не осталось и следа от рериховской росписи.

Во время Великой Отечественной войны один пленный немецкий офицер рассказывал, что во время наступления немцы старались целиться в церковь, но снаряды шли мимо, пока всё вокруг Храма не было разрушено. Когда они ворвались в церковь, то увидели там 12 сидящих седых людей, которые сказали немцам что-то пророческое.

Княгиня решила вернуть музей из Парижа в Смоленск, но встретила сопротивление. В газетах началась её травля, её обвиняли, в похищении из архиерейской ризницы старинных предметов. Тогда как Его Преосвященство, после 11-дневной забастовки 1905 года, желая избавиться от некоторых ненужных, старинных предметов, сам предложил ей осмотреть ризницу и выбрать то, что ей подойдет для музея.  Когда она с Барщевским и Лидиным пришли к ризнице, которая находилась за  алтарем,  сторожа стали выносить оттуда старое облачение и разные вещи и целыми охапками валить все это на землю. Ей было больно смотреть, как разные люди, пришедшие, как и они, смотреть на эти вещи, раскидывали их ногами, разворачивали, а сторожа продолжали выносить и кидать на землю вороха священных предметов. Одно уже это заставило её скупить всё то, что она считала кощунством попирать ногами. И вот теперь некто, военный следователь Жиркевич, безуспешно пытавшийся завязать с ней коммерческие отношения, начал в газетах поливать её ложью, обвиняя в похищении Митры Никона и рукописи Мазуркевича из церковно-археологического музея. Он даже обратился к смолянам,  что если Тенишева подарит музей городу, отказаться от этого дара. Несколько месяцев она ждала, чтобы хоть кто-нибудь, знавший её музей и её деятельность, сказал бы хоть одно слово в её защиту! Наконец, она сама в одной газете  написала, что если музей Смоленску не нужен, то она найдет, куда его поместить. К ней поступало много запросов: из Таганрогского городского управления, для создания музея имени Чехова; Екатеринбургская городская управа готова была построить  специальное здание для музея по её указаниям и требованиям, лишь бы только она им пожертвовала музей; С-Петербургское Общество поощрения художеств представляло в её распоряжение под музей огромное помещение на Мойке;  Французское правительство предлагало любое помещение в стенах своих музеев; крупный американский собиратель из Нью-Йорка сделал ей заманчивое предложение, от которого пахло миллионами, но она наотрез всем отказала. Больно и обидно было ей за свое родное детище, ради которого она принесла столько нравственных и материальных жертв, одна только борьба с мужем чего стоила. Ей было больно, что её родная страна была ей мачехой, тогда как на Западе её встречали с распростертыми объятиями. Долго болела она душой, ей было трудно заглушить в себе чувство горечи и обиды, но, наконец, она сказала себе: “Храмы, музеи и памятники строятся не для современников, которые большей частью их не понимают. Они строятся для будущих поколений! Вражда, обиды, личная точка зрения, всё это сметется со смертью моих врагов и моей. Останется созданное на пользу и служению следующим поколениям и родине. Я всегда любила людей и детей, работала для них, как умела, и теперь должна побороть в себе дурные чувства и остаться при первом  побуждении. Мне было больно и сладко переломить себя, но я была счастлива, что разум восторжествовал над сердцем”. И в 1911 году музей был подарен Смоленску.

Дом Тенишевых  на Английской набережной в Петербурге был по многолетнему контракту отдан Суворинскому  театральному училищу, но с начала войны 1914 года был занят солдатами. В то время многие частные дома и даже дворцы занимались под лазареты, но чтобы на штучных итальянских паркетах, сделанных их розового дерева, перламутра и слоновой кости очутилось 600 солдат – это было уже кощунством. К тому, же никто не платил за аренду. Мария Клавдиевна делала несколько попыток продать его, но всё безуспешно. Второй её петербургский дом на Моховой улице, из-за непомерной дороговизны топлива, доходов не приносил, и она сидела почти без средств.

Смоленская квартира была реквизирована, фленовский хутор занят конским Красным Крестом, там  тотчас же началось пьянство и безобразия, и завелся сап, что грозило конному заводу полным уничтожением. Урожай почти полностью забирался для нужд армии, коров реквизировали, из 150 голов оставалось только 30, молоко которых отдавалось в лазареты. Земли обрабатывать было некому, и стали приходить мысли продать имение. Нашелся и покупатель, он три дня знакомился с  имением, оно ему понравилось, но Мария Клавдиевна и Киту попросили до декабря, а это был 1916 год, отложить решение. А когда покупатель уехал, подруги с облегчением вздохнули, понимая, что они не в силах расстаться с Талашкином.

В Смоленске, в помещении  отделения Московского археологического института, Тенишевой был открыт лазарет для тяжелораненых на 30 кроватей. Для нужд лазарета она предоставляла и свой автомобиль, который за 13 месяцев перевез 631 человека в разные лазареты, в любой час дня и ночи он по звонку мчался к железнодорожной станции. Но и этот, необходимый для смоленских лазаретов автомобиль был реквизирован! А вскоре, ввиду приближающегося фронта, закрыты все частные лазареты в Смоленске.

Живя в Москве зиму 1915-1916 года, Тенишева решила, во что бы то ни стал закончить давно начатую работу над диссертацией по эмалевому делу: “Эмаль и инкрустация”. Работа была закончена, и 1 мая состоялась её защита. Совет профессоров признал её работу достойной золотой медали, и её наградили званием Ученого Археолога, и пригласили занять в институте кафедру по истории эмалевого дела.

Между тем война и разруха в стране приносили графине жестокие страдания. Тяжелое разочарование мало-помалу охватывало её, и она порой была не в силах справиться с собой, ей казалось, что с каждым часом что-то отрывается, до боли терзая душу. Еще в начале войны она верила в мощь своей страны, в честь и патриотизм народа. “А теперь?!.. Глубокая вера  моя потрясена до глубины души”,- писала она.

Но жизнь продолжалась, еще два года ей предстояло прожить в России,  и она говорила: “Поразительно, как человек вынослив! Сколько его душа способна впитывать горечи всякого рода! Какая трата сил требуется для каждого нового испытания, а за дверью стоят, выжидая очереди, новые удары… и все же человек жив… Как часто за эти годы я думала, что больше жить не стоит, что счастлив тот, кто раньше убрался на покой…”

Мария Клавдиевна вела своеобразную тетрадь, в которую она изредка, раздосадованная какой-нибудь неудачей, огорченная обманом или обстоятельствами, записывала свои горькие сетования. Написав две-три страницы, она успокаивалась,  приходила к людям вновь веселая, шутила, ела что-нибудь запрещенное докторами, гуляла, украдкой от Киту, по мокрой траве и совершенно больше не думала о том, что только что записала. Она уже избавилась от этого.

Малоизвестный нам десятилетний эмигрантский период тенишевской жизни был пронизан творческой деятельностью и поиском в её эмалевой мастерской в Париже, несмотря на наступающую болезнь. Работоспособность  её была  изумительная: до своего последнего вздоха  она не бросала кистей, пера и шпателей, эмальировала она превосходно и любила эту работу больше всего. Её энергия, мысли, и предприимчивость далеко превосходили её физические силы. Потеряв состояние, здоровье, удаленная от всего того, что она создала в своей стране, она с мужеством выносила все лишения и работала сверх сил за рубежом. “Всю свою жизнь она не знала мертвенного покоя. Она хотела  знать и творить, идти только вперед” – сказал о ней Н.К.Рерих.

Когда в 1925 году  увидел её И.Билибин, он был  глубоко поражен, какую печать наложил на неё тяжелый недуг, но даже этот недуг не смог осилить её Духа, её любви к России и ко всему русскому. И когда временами ей становилось лучше, она  вся оживала, вспоминая всё, что оставила в России, строила планы на будущее и всё время, не покладая рук, работала.

Рядом с Тенишевой, как ангел-хранитель, всегда была её подруга детства Екатерина Константиновна Святополк-Четвертинская, (Киту). Она не оставила Марию Клавдиевну после смерти мужа, не покинула её в эмиграции, ей же выпало и похоронить подругу.   Их дружба – пример удивительной человеческой верности друг другу. Они удивительно дополняли друг друга, хотя характеры их были диаметрально противоположны. А вот широкая просветительская  деятельность Киту еще ждет своего исследователя. Было бы верным предположить, что без Киту, не было бы знаменитой княгини Тенишевой, не смогла бы состояться Талашкино.

Все тяжелые годы эмиграции  в Париже они провели вчетвером: две княгини – Тенишева и Святополк-Четвертинская,  их няня – “девушка” Лиза – и Василий Алексеевич Лидин – организатор балалаечного оркестра в Талашкине. Лидин – это псевдоним, настоящая его фамилия Багданов. Он был французом, родившимся в Петербурге, у его матери была известная мастерская дамских нарядов на Морской улице. Он был умен, хорошо воспитан, скромен, красив, тактичен и неутомимо деятелен. Доброты был беспредельной, и необычайно талантлив. В Талашкине был всем: мастером  музыкальных инструментов, преподавателем, дирижером, режиссером спектаклей. Принимал гостей, улаживал конфликты. В эмиграции без него обе княгини не выжили бы, разорившись сразу. Он больше тридцати лет любил Марию Клавдиевну, но не говорил ей об этом.

На кладбище Сен-Клу под Парижем все они похоронены в одной могиле. На плите выбиты четыре имени и четыре даты их смерти: княгиня Мария Клавдиевна Тенишева – 1/14 апреля 1928 года, Елизавета Грабкина (няня) – 5 февраля 1936 года, княгиня Екатерина Константиновна Святополк-Четвертинская – 7 апреля 1942 года, Василий Александрович Багданов-Лидин – 1 декабря 1942 года. Ухаживал и следил за могилой внук художника В.Д.Поленова – Александр Александрович Ляпин.

Для Тенишевой так суждено  было случиться – пройти через жестокие испытания: многое создать, пережить десятилетия забвения  и возродиться вновь – в памяти людской, в восстановительных делах потомков, в делах нас с вами.

Уже в далеком 1992 году мы, члены клуба Космос, по приглашению Владимира Михайловича Вербицкого приехали в Талашкино на Тенишевские чтения.

В Смоленске нас встретил Владимир Михайлович и повез через Талашкино во Фленово. Там нас разместили в школьном классе, выдав всем по раскладушке, а спальные мешки у нас были с собой.

Школьное здание находилось вдоль дороги, а за дорогой, чуть выше Теремок, а ещё выше - Храм. Храм  построен на вершине холма, а Теремок – на его склоне. Если смотреть от школы на Храм, то слева, у подножья холма, стоят ветхие жилые домики, где живут научные сотрудники. Мы мало-мальски устроившись пошли осматривать окрестности. Гидами у нас были Люда и Мила, которым уже удалось здесь побывать раньше. Было нас всего 18 человек: Люда Агафонова, Нина Чумак, Мила Шаина, Валя Трясоногова, Тамара Курбатовская, Наташа Чернышева, Тамара Ильферович, Яша Герчиков, Оля Соболева, Оля Пашкова, Галя Мамедова, Тоня, Нина Гришина, Кирилл Новиков, Анна Наумовна, Лариса Воробьева, Галя Сергеевна, Эмма Кузнецова. Нашими идейными руководителями, как и в прошлый раз, были Люда и Лариса, которая, правда, была всего несколько дней.

Уже в четвертый раз проводилась научно-практическая конференция в Смоленске – Талашкино - Фленово.  

26 июня, пятница, Смоленск

Панихида в Успенском соборе по князьям: М.К.Тенишевой, В.Н.Тенишеву и Е.К.Святополк-Четвертинской.

10 часов – открытие конференции

15 часов - отъезд в Талашкино

19 часов – сельский сход, а во Фленово был поднят флаг Тенишевских чтений.

27 июня, суббота, Талашкино

10 часов – продолжение научно-практической конференции: “Земля – школа -Культура”. На этот раз выступающими были:

из Франции – Матильда Белаг –“Опыт создание экомузеев во Франции”,                      

из Москвы:  

·  Морулев Федор Николаевич – “Духовный мир русской деревни”,

·  Букатов Вячеслав Михайлович, Академия Наук, – “Праздники и традиции в педагогике”,

·  Ершова Александра Петровна, институт художественного воспитания, – “Театр спасет школы”,

·  Солнцева Лариса Павловна, институт искусствоведения, –“Идея воспитания личности творчеством у Яна Каменского”,

из С-Петербурга:

·  Машкова Наталья Петровна – “Проблемы преподавания народного искусства в общеобразовательной школе”,

·  Пономарева Наталья Ивановна – Театр у М.К.Тенишевой”,

·  Юткевич Екатерина Юрьевна – “Влияние театра, как синтеза искусства, на воспитание нравственности ребенка”,

·  Хитрова Галина Константиновна – “Опыт и перспективы работы с детьми села Талашкино”,

из Вологды – Бороздина Ольга Сергеевна, педагог, – “ Роль традиционной культуры в создании школы народного творчества”,

из Смоленска – Новикова Людмила Леонидовна – “Воскресная школа: задачи, проблемы, значение”,

из Фленова – Кудрявцева Лидия Ивановна – “Подготовка специалиста, патриотически настроенного”,  из опыта с/х школы М.К.Тенишевой. 

!5 часов – Тенишевский обед в Тенишевской столовой.

16 часов 30 минут - практическая часть конференции во Фленовской школе. Показательные уроки педагогов из Москвы, С-Петербурга, Вологды, Смоленска, Талашкина.

20 часов  - вечер встречи учителей и выпускников Талашкинской школы.                      

В пятницу, в Смоленске, мы участие в конференции не принимали, а в субботу с утра отправились в Талашкино. В Доме Культуры собрались все участники и перед началом конференции нам раздали тетрадки с тенишевской печатью и программки..

К сожалению, я не все выступления прослушала, некоторые мне показались скучными, и я порхала по Талашкино, и не я одна. Зато в столовой мы оказались все в сборе. Не помню, что именно мы ели, но помню, что обед был торжественным и вкусным.

28 июня, воскресенье

В Талашкино и Фленово народные гуляния, ярмарка, концерты  коллективов художественной самодеятельности.

Мы во Фленово веселились от души на ярмарке и, слушая коллективы художественной самодеятельности. А Владимир Михайлович вел переговоры с директором музейного комплекса о том, чтобы мы смогли остаться здесь, во Фленово, поработать в помощь реставраторам Храма Святого Духа. Правда, реставраторы от сюда ушли, после случившегося в Храме пожара, тушение которого принесло больший ущерб, чем сам пожар. Дело в том, что, подавая воду по шлангам под большим давлениям, пожарники смыли не только все росписи, но и вымыли раствор между кирпичами, и стены ощетинились “гребенкой”. Не зная, что делать дальше, реставраторы ушли, а мы напрашивались помочь хотя бы в уборке мусора. Директор с неохотой согласился.

Нас на жительство поселили в недостроенном доме научного сотрудника. В доме оставалось провести электропроводку, да наклеить обои. Дом был из нескольких комнат, с верандой и высоким крыльцом, невдалеке от старого дома будущих хозяев. В комнатах мы поставили раскладушки с матрасами, а на веранде спал единственный мужчина - Яша, который прожил с нами несколько дней; и  уж не помню, откуда, появился длинный стол со скамейками, там мы трапезничали. Мы жили в маленькой комнате впятером: Тамара К. с Наташей Ч., мы с Кириллом и Тоня, Валюшка-куколка устроилась в коридоре на куче матрасов, еще в одной маленькой комнате жили сестры Анатольевны: Люда с Ниной, Мила, а еще не помню кто. Тамара Ивановна жила в большой комнате, вместе с Галей М., Олей П. и Анной Наумовной.

Утром мы пили чай, который кипятили в доме будущих хозяев.  Обедать ходили в Талашкино, в столовую, где по предварительной договоренности, для нас готовили вегетарианский обед, а на ужин варили себе кашу на железной печке во дворе своего дома, да делали салаты из зелени и овощей.

Работали в храме с утра, часов с 9, и до обеда, часов до 13, а потом шли на  пруд купаться и в столовую. Дорога в столовую мне запомнилась на всю оставшуюся жизнь: идем по тропинке, которая заросла травушкой-муравушкой босиком, сняв обувь. Вокруг не скошенные луга, окаймленные перелесками. Если на обед мы еще поспешали, то уж обратно спешить было не куда, после обеда мы отдыхали. Иногда мы ложились в траву и, лежа, слушали беседы, которые проводила Люда, иногда просто разговаривали, глядя в небо, и пытаясь запомнить кучевые облака, чтобы зрительно вспоминать их холодной зимой. Иногда просто шалили, как дети, пытаясь идти на четвереньках или, кувыркаясь. И так, играючи, оказывались на второй плотине.

Было там два пруда, один – почти напротив школы и поселка, в котором жило всего 17 человек, а второй – чуть дальше. В пруду было полно рыбы, потому что на её отлов требовалось разрешение. После обеда, если смотреть из поселка, мы, стоявшие на второй плотине, оказывались в лучах солнца, и видны были только наши силуэты, поэтому мы приняли решение купаться голышом. Иногда мы проводили на пруду время до самого ужина, купаясь, загорая и делая мелкие постирушки, а после ужина устраивали беседы. Как же было интересно! Каждый вечер Владимир Михайлович рассказывал нам что-то новое, неизвестное ранее.

А перед сном мы отправляли Анну Наумовну, нашу «молочницу», за парным молоком. Она шла к будущей хозяйке дома с трехлитровой банкой и, подождав, когда та подоит корову, приносила молоко. Случалось, что она не возвращалась очень долго, а в окна мы видели, что она, поставив банку с молоком на землю, продолжала разговаривать с хозяйкой. Приходилось посылать за ней посыльного и пить уже остывшее молоко, вместо парного. «Молочница» обещала исправиться, но через день-два всё повторялось.

Хозяйка, дававшая нам молоко, отказывалась брать за молоко деньги, и тогда мы решили за это поливать ей огород, и каждое утро “наряжали” двоих человек, которые на тележке во флягах возили  из колонки воду, и заполняли ею ванну, стоявшую в огороде, чтобы вода согрелась. Вначале эту работу выполняла Анна Наумовна и мой внук Кирилл, а потом ему надоело, и он стал работать с нами в храме, а воду возили по очереди.

Приходя на работу к Храму, мы, ожидая, когда его нам откроют,  играли во всякие игры, веселясь. Наверное, это было кощунством по канонам христианства так себя вести у Храма и Креста, поставленного около  символической могилы князя Тенишева. Но тогда мы об этом как-то не задумывались. Много позже, у церкви Секре-Кёрр, в Париже, увидев, как веселится молодежь, я вспомнила нас у Храма Святого Духа.

Работа в Храме была нам под силу, мы собирали и выносили  на носилках  мусор, ссыпая его в специально вырытую нами  для этой цели яму. Работали весело, задорно, с “огоньком”. Помню, мы с Людой несем носилки с мусором к яме по еле заметной  тропинке, а Люда и говорит: “Представь себе, что там, внизу, у дороги, стоит карета, а мы из церкви в длинных платьях, подхватив подол, идем к ней”. Мы опустили на землю носилки и, подхватив руками по бокам свои трико, начали вышагивать по тропинке, к предполагаемой карете.

Как же нам хорошо и весело работалось! Помню, как Кирилл с Наташей Ч. залезли куда-то наверх и сметали там мусор, подняв неимоверную пыль. А потом в ведрах на веревке спускали мусор вниз, а мы выносили  его  в яму.  Мы уж очень веселились,  глядя на лица ребят, припыленные так, что сверкали только глаза. Шутки, смех, прибаутки так и сыпались со всех сторон.

С нами была женщина Тоня, она не клубная, и я не знаю, кто её пригласил. Женщина основательная, очень работящая, но работать она любила в одиночку. Носит и носит в ведре на плече мусор в яму. Однажды Лидия Ивановна Кудрявцева, научный сотрудник музея, пришла посмотреть, как у нас идет работа, подошла к яме и, аж побледнела, увидев в яме смальту. Дело в том, что смальта, лежавшая в ящиках на  подоконнике, стараниями Тони уже почти вся перекочевала в мусорную яму. Эта смальта очень дорогой материал, приготовленный по технологии самого М.Ломоносова, оставшийся от реставрации лика Христа над центральным входом.  Мы своей помощью оказали, таким образом, музею медвежью услугу. Что делать? И Люда принимает решение, что мы выкопаем рядом другую яму, и весь мусор пересыплем туда, предварительно перебрав его руками. Это успокоило Лидию Ивановну, а мы так и сделали. Смальта была спасена.

Закончив работу в Храме, мы перебрались в его подвал. Там лежала куча черепицы вперемешку битая  и целая, нам предстояло её рассортировать, отделить и вынести битую. Не было смысла её вначале сортировать, а потом выносить, мы решили совместить эти операции, сортируя, сразу же выносить битую. Но, когда мы с солнечного света улицы, заходили в подвал, то глаза долго привыкали к темноте. И мы принимаем решение, выстроиться в цепочку и передавать битую черепицу “по конвейеру”. Но для этого должно быть много людей. Люда снимает всех работающих в других местах, чтобы выстроить конвейер, но Тоня не идет, как мы не пытались ей объяснить необходимость в ней, она твердила одно, что она ещё не закончила мести свой участок. В другой раз, она пообещала какой-то бабуле, что мы придем все окучивать её картошку. Чудная была женщина!

Отобрав, менее поврежденную черепицу, мы решили использовать её “в мирных целях”, стали на носилках носить её к жилым домам, чтобы использовать её для ограждения клумб и мощения дорожек. От “своего” дома до туалета мы вымостили целую дорогу.

Владимир Михайлович с Кириллом иногда ходили на рыбалку и приносили рыбку, правда, не очень крупную. А в нашей группе не все едят рыбу, да и не находилось желающих её чистить, и мы стали от неё отказываться, предложив отдавать её Лидии Ивановне.

В выходной день Владимир Михайлович предложил нам экскурсию в родовое поместье Глинки. Предложение, конечно, с радостью было принято. Но у меня что-то разболелась нога, и я решила остаться “дома”, попросив взять на экскурсию  моего внука, и позаботиться о нем. 

Утром рано все отправились на автобус, дрожа от утренней прохлады. Когда сели в автобус, то Соболева Оля обняла рядом сидящего Кирилла, чтобы унять его дрожь. Он пригрелся и подремывал всю дорогу, а когда приехали на место, он подхватил её под ручку и не оставлял свою спасительницу. Стоя рядом в церкви, когда им рассказали историю женитьбы отца Глинки, он сказал: “Представь себе, что сейчас нас венчают”. На что Оля  спросила,  не рановато ли в 13 лет? А Кирилл предложил  до его совершеннолетия быть  просто помолвленными, и, выйдя из церкви, они с хохотом объявили, что они жених и невеста.

Мне же Кирилл рассказал историю женитьбы отца Глинки. Рядом с имением его дедушки, в имении соседа, жила молодая, симпатичная,  но бедная племянница. Молодой Глинка, будущий отец Глинки, влюбился в неё, и она ответила ему взаимностью. Молодые люди решили пожениться, Глинки заслали сватов, но получили отказ. Трижды сватали её, но её дядя не давал своего согласия. Тогда мать молодого человека, женщина с крутым характером, предложила выкрасть невесту. Так и сделали. А чтобы сбить её родственников с толку, около пруда разбросали её верхнюю одежду, имитируя, что она утопилась. Когда в имении дяди хватились  и бросились  её искать, то нашли её одежду и стали баграми шарить в небольшом пруду. Не найдя ничего, поехали в имение Глинки, но по дороге обнаружили разобранный мост через речку. Этот мост разобрали глинковские  крестьяне, как только по нему проехала карета с украденной невестой. Когда родственники девушки, разыскав объезд, подъехали к церкви, из неё вышли уже обвенчанные молодые.

Вечером наша группа вернулась домой к уже почти накрытому столу, и я заметила, что все поглядывают на меня как-то загадочно улыбаясь. Но внук постарался мне не попасть на глаза до того момента, когда я увидела его за столом. В этот день  Оле С. исполнился 41, и она выставила на стол бутылку шампанского вина. Не помню, как мы пили за её здоровье, но хорошо помню, как они с Кириллом объявили о своей помолвке. Все весело смеялись, а когда кто-то спросил, а как же быть с её 16 летней дочерью Аней, Кирилл, который за словом в карман не полезет, ответил: “Я её усыновлю”. И с той поры Олю все стали звать невестой, у меня в записной книжке  её телефон записан: “Оля-невеста”.

Мой внук постоянно живет на Урале, а ко мне приезжает только в гости. Когда года через два он снова оказался в Москве, он позвонил своей “невесте”: “Здравствуйте, это я, Кирилл”. В ответ молчание, а потом вопрос: “И что хочет Кирилл”? “ Кирилл хочет поговорить со своей невестой или она, не дождавшись меня, выскочила замуж”? И начинается хохот.

Вот в прошлом году, по прошествии 10 лет после нашего пребывания в Пархомовке, мы решили встретиться,  а с Соболевой Олей все эти годы мы не встречались. Я    звоню и говорю: “Здравствуйте, я Нина Васильевна” в ответ молчание, меня, конечно, не помнят, и я продолжаю: “ 9 лет назад вы хотели выйти замуж за моего внука”…И вдруг хохот. Оля долго смеялась, уточнив, что это он хотел на ней жениться, и, узнав, что он  женат и теперь уже стал папой, она с хохотом сказала: “ Какого парня упустила!”

Но вернемся к нашим баранам. Живя во Фленово, мы продолжали свой клубный настрой: бегали по утрам. Оля П. показала нам комплекс упражнений гимнастики Стрельниковой, и мы, начав бег прямо от “своего” дома, бежали вдоль по улице к перелеску, потом, обежав огороды с картошкой,  сбегали к пруду,  купались и возвращались к завтраку, а, останавливаясь, чаще всего у огородов, делали комплекс упражнений Стрельниковой. Стыдно сказать, еще 10 лет назад я познакомилась с удивительной гимнастикой Стрельниковой, приняла её своим сердцем, а до сих пор не смогу начать заниматься постоянно. Позор!

Хотя костяк группы  был тот же, что и год назад в Пархомовке, но группа вела себя уже не так: были какие-то трения, недовольства друг другом. Мы словно бы, по выражению Э.Асадова,  перестали стоять на цыпочках, а опустились на всю ступню. Анна Наумовна, за несколько дней до отъезда, ушла жить к  будущей хозяйке дома, обидевшись на нас.

В то время я, по своей наивности, считала, что если мы ходим в Клуб, то должны быть  другими, должны уметь свои личные интересы подчинять общественным. Но, как оказалось, не все смогли этому научиться. Ближайший колхоз попросил нас помочь им в прополке свеклы, мы согласились. На совете группы принимаем решение -  выйти на работу пораньше, до жары, и без завтрака. Кажется, всем должно быть понятно, почему принимается такое решение, чтобы не беспокоить очень рано хозяев, у которых мы кипятили чай. Но  не тут-то было, кому-то надо хлебнуть горячего чая до выхода на работу. Вначале я подумала, что это шутка, а когда поняла, что это всерьез – обалдела. Как же так можно капризничать, ведь мы уже не дети?  Конечно, тогда этот эпизод как-то сгладился, но помнится до сих пор и не одной мной.

Когда мы закончили работу в Храме, директор был приятно удивлен, даже растрогался и устроил нам званый обед, вернее чай со сладостями, а Лидия Ивановна приготовила по особому рецепту рыбу, которую наловили Владимир Иванович с Кириллом, с лимонной мятой и еще какой-то травой залитой сметаной. Во дворе её дома, под яблонями, был накрыт стол. В начале праздничного и прощального ужина директор поблагодарил нас за работу, пожелал нам здоровья и всего доброго. Наступало время прощания с гостеприимным Фленовом. Навсегда в моей памяти останется этот уголок России: небольшой холм с Храмом, откуда видно далеко-далеко поля с перелесками, чуть ниже Теремок, с его удивительно оформленными и раскрашенными окнами, сад, школа, пруды и дорога в Талашкино. Само Талашкино на меня не произвело  особого впечатление, очевидно потому, что от Тенишевских построек ничего не осталось, кроме липовой аллеи, а липы мы фотографировали. А во Фленово, Храм, с его многоярусной крышей и рериховской мозаикой над  входом и просторным крыльцом, где мы любили посидеть! И дорога от Храма вниз мимо Теремка. Как сейчас вижу, мы идем группой, очевидно с работы, а рядом, задрав хвост, серый кот. Этот кот жил в “нашем” доме, хозяева прогнали его за то, что он был воришкой, любил кое-что украсть, а у нас воровать было нечего, мы вегетарианцы, и съедали все, что приготавливали. Все гладили его, ласкали, хотя он и не был особенно ласков. Однажды я, дежуря, мела веником пол, а он, не просто играя, а разъяренный  бросался на веник. Очевидно, его  за провинность наказывали веником, и он бросался на него, как бык на красную тряпку.  И вот, по улице он  ходил за нами, как собака, признав в нас хозяев.

 

Вот и закончилась еще одна страничка в нашей жизни, но при одном воспоминании  о Тенишевой, Талашкино, Фленово – перед глазами проплывают все прелести увиденного, и на душе становится радостно оттого, что, наконец-то, это возрождается, а там есть и частичка нашего труда, нашего сердца.