Глава двадцать четвертая
Как это иногда бывает у людей, проснулся Алексей однажды ранним весенним утром в доме заезжих одного из районных центров области и как-то особенно остро ощутил, что ему уже давно за сорок, что настало время, как любил повторять один из его подопечных - бухгалтеров райсоюза, подбить бабки, то есть подвести итоги своего пребывания в этом мире и задуматься - а не пора ли ему слегка изменить стиль своей жизни, сделать ее более содержательной, а главное, если можно так выразиться, более досягаемой для своих ближних - для супруженьки и ребятишек и, конечно же, для своих состарившихся родителей... А то ведь получилось так, что последние пять-семь лет, по-видимому, вследствие однообразия его служебных буден, не оставили в памяти ревизора Сафонова почти никакого мало-мальски примечательного следа, никаких волнительных воспоминаний - таких, какие были бы ему дороги или, наоборот, такого рода, что ему захотелось бы стереть их из памяти напрочь.
В самом деле, все эти единообразные ревизии по плану оргревизионного отдела облпотребсоюза, с их бесконечным перетряхиванием прошлогоднего снега, то есть архивных бумаг, требующие углубленного внимания, а порой и небезопасные проверки по запросам следственных органов, во время которых ревизор невольно чувствует себя ответственным за судьбу проштрафившихся работников прилавка - а ими в ту послевоенную пору чаще всего были горемыки - многодетные женщины - вся эта сложившаяся годами обрыдлая рутина пожирала у Алексея, в общем-то, среднестатистического гражданина России, почти все время, отведенное ему на земле судьбой, словно саранча безобидные, беззащитные побеги злаков.
Правда, на свое здоровье этот гражданин пока особенно не жаловался. Только вот уставать к концу рабочего дня он стал больше, да и молодцеватости былой, да бодрости, а точнее - бодрячества, у него заметно поубавилось. А еще привычка нехорошая к нему привязалась: он все чаще стал замечать за собой, что его монотонный труд, напоминавший в чем-то усердное копошение старателя, с той лишь разницей, что искал он не золото, а чужие грехи, нет-нет, да и начнет повергать его за рабочим столом в непрошенные объятия Морфея. Правда, Алексей по опыту знал, что благодаря таким отключкам, которые длились обычно не более пятнадцати-двадцати минут, к тому же, что называется, без отрыва от стула, работоспособности ревизору потом хватало до конца рабочего дня. Дня, который считался у командированных ненормированным, потому что иначе ревизоры не смогли бы уложиться в установленные им сроки выполнения заданий.
Не зависящий от воли человека ток жизни - его, Алексея, жизни - он на досуге сравнивал с течением речки Леснянки, к которой льнут родные Кустари, и которая то нехотя струится по горизонтальным плоскостям равнин, то стремительно несется по склонам косогоров, чтобы, в конце концов, без остатка раствориться в волнах одной из главных водных артерий России.
Конечно, долю Леснянки в общем водотоке главной реки - ее восприемницы - можно считать сущим пустяком, только ведь без десятков и сотен таких пустяков в России не было бы ни матушки Волги, ни батюшки Дона. Уцепившись за это образное сравнение, акклиматизировавшийся в предопределенном ему судьбой русле жизни, наш доморощенный мыслитель тешил себя сознанием, что российский народ потому и могуч, что мощь его подпитывают десятки миллионов таких же неприметных на первый взгляд муравьев, как он. А если это так, то, значит, и его скромный труд рядового чиновника не пропадает втуне. И пусть его появление на свет, равно как и уход в небытие останутся незамеченными, в данное-то время сознавать себя клеткой организма своего народа - это ли не довод в пользу своего самоутверждения!..
Когда Алексей порой на досуге окидывал мысленным взором свою жизнь, свои служебные дела за последние годы, ему отчего-то стало казаться, что его разъезды по области, его ревизии и стереотипные отчеты перед почтенным правлением облпотребсоюза сделались похожими друг на друга, словно горошины в спелом стручке или силуэты птиц в журавлином клину, проплывающие над головой в родном поднебесье.
...Обличье полубродяжки-кустаревца с годами огрубело, во взгляде его все чаще стало появляться выражение недоверчивости и сомнения. Отношение к вскрываемым во время ревизий ненормальностям и огрехам со временем сделалось у Алексея внешне спокойным, даже будто бы равнодушным. Зато формулировки этих явлений в заключительных документах по итогам ревизий со времени становились всё более хлесткими и саркастичными. Расчет у ревизора был тут на то, что нерадивым бухгалтерам обревизованных им предприятий после прочтения ими его выводов впредь будет стыдно работать спустя рукава.
А с другой стороны в эту пору жизни ревизору Сафонову не раз приходила в голову мысль: а почему он, собственно, держится за свою беспокойную, даже можно сказать, неуютную должность? Принципиальная верность долгу? Долгу перед кем или, может, перед чем? Перед своей великой Родиной? но он же не на митинге, не перед очами высокопоставленного партийного секретаря. Значит то, что он трудится на совесть, с душой - это просто его моральная потребность, не удовлетворив которую, он не может смело смотреть в глаза людям.
Кстати, главный шеф Алексея - председатель правления облпотребсоюза, человек могучего сложения, с пышной сивой шевелюрой, бывший ответственный партийный функционер, испробовавший в свое время несправедливых репрессий, не раз подступался к ревизору Сафонову с лестными предложениями. Застав его на ревизии в каком-либо районе, которые он регулярно объезжал на стареньком "газике" отечественного производства, он терпеливо уговаривал его перейти на работу в аппарат правления, предлагал ему на выбор пост главы то планового, то финансового, то еще какого-нибудь управления. Алексей прямого ответа не давал, поскольку к усидчивой должности душа у него не лежала. К тому же - наверно, на его счастье - Никитин, его непосредственный начальник, узнав о сватовстве председателя правления, пошел однажды к нему в кабинет и чуть ли не Христом-Богом стал умолять его "не раздевать отдел догола". Никитин не лукавил: оргревизионный отдел еще никому из начальства полностью укомплектовать не удавалось, хотя объявления с заглавными словами "Срочно требуются..." помещались в областную газету чуть ли не каждую неделю. Наверно потому, что кому же охота месяцами прозябать в провинциальной глуши, где порой даже помыться было негде.
Алексей же, идеалист по натуре, хотя, может, и не подозревал об этом, втайне верил, хотя, может, и подспудно, что судьба бережет его для каких-то своих целей-надобностей. "Вот если бы она захотела упечь меня, - размышлял заштатный философ на досуге, она позволила бы председателю облпотребсоюза усадить меня на место, скажем, начальника финансового отдела, откуда меня, несомненно, через год-другой вымели бы обшарпанной метлою. Потому что кто же не знает, что эта категория советских служащих свои стулья обыкновенно больше одного-двух лет не протирает, оставляя их либо как не справившаяся с делом, либо потому, что кромешный труд их оплачивался так же скромно, как и труд ревизоров, а нагоняев от начальства эта категория тружеников за год "приходовала" во много раз больше.
Алексей помнил, каким удрученным и расстроенным однажды среди дня вернулся в свой оргревизионный отдел его шеф Виктор Никитин, участвовавший по приглашению председателя в заседании правления облпотребсоюза.
- Что случилось, Виктор? - воспользовавшись тем, что они были в отделе одни, Алексей обратился к шефу по имени, что вообще-то в отделе не было принято.
Начальник скользнул по лицу ревизора злым взглядом и оставил его вопрос без ответа.
Причина душевного неустройства шефа прояснилась, когда в отдел после обеденного перерыва вернулся ревизор Парамошкин, заметно располневший мужчина примерно одного с Алексеем возраста, самыми приметными чертами облика которого были солидные залысины. Этот Парамошкин едва успел усесться за один из свободных столов в отделе, как Никитин едким, саркастическим тоном, каким в отделе владел только он, напустился на подчиненного:
- Слушайте, товарищ Парамошкин, скажите, чем вы занимались, будучи в командировке в Энском районе?
Огорошенный неприязненным тоном, каким был задан вопрос, несчастный встал, беспомощно затоптался на месте, заморгал глазами, не зная, куда их девать. Лицо совслужащего вытянулось, цвет его из пунцового сменился на серый.
- Вы знаете, - начал греметь Никитин, - после вас в районном магазине культтоваров обнаружена растрата на сумму триста тысяч рублей! Растрата, которую мошенница-заведующая скрывала чуть ли не целых два года. Вы хоть понимаете, что это месячная зарплата трехсот ревизоров, таких как вы?
Видимо поняв, что малость перегнул палку, шеф, сбавив тон, поинтересовался:
- Вы хоть наличие товаров-то в магазине проверяли?
- Да, я требовал этого от тамошнего начальства, - неуверенным тоном ответствовал Парамошкин, и, видя недовольство шефа, добавил:
- Так она, заведующая то есть, в больнице лежала... С воспалением легких. Мне ее больничный лист показывали.
- Так вот - придется теперь выправлять больничный и вам. Только вряд ли он вам поможет...
И Никитин, по натуре склонный к горячности, но отходчивый человек, ссутулив плечи, покинул помещение отдела, д. невезучему ревизору помнили потом его прокол чуть ли не целый год. В конце концов, он счел за благо распрощаться со своей должностью и уйти в председатели одного из захудалых райпотребсоюзов - пост, на который начальство областного органа обычно ссылало провинившихся чиновников в наказание за какую-нибудь провинность.
Как-то правление облпотребсоюза затеяло нечто вроде теоретической конференции на тему "Организационные основы борьбы за сохранность социалистической собственности". Содержание выступлений членов правления вращалось вокруг вопросов, которые входили в сферу интересов каждого из них. Так, главный бухгалтер просил ревизоров, чтобы они, бывая в низовых организациях, обращали бы внимание на постановку там учета. Начальника Финансового отдела или, как он сам это называл - управления, интересовали правильность и законность расходов кооперативных средств. Словом, каждая кукушка заботилась главным образом о своем гнезде. Самым коротким и самым впечатляющим был доклад, сделанный начальником оргревизионного отдела Никитиным. По его словам в потребкооперации области ежегодно расхищается около миллиона кооперативных денег - это почти столько же, сколько составляет годовой бюджет правления облпотребсоюза.
Кто-то из ревизоров спросил с места:
- А сколько растащили бы, если бы не было нас?
- Как это? - спросил Никитин, сделав вид, что не понял вопроса. - Вы же знаете - еще при Гоголе ревизоры уже были неотъемлемой частью чиновничьей бюрократии...
Кто-то из присутствующих весело пошутил:
- Значит, чем больше растратчиков, тем лучше. Иначе наш брат, ревизор, может отдать концы с голоду.
Никитин посерьезнел:
- Не в ту степь линию гнете, коллеги. Как раз теперь-то, когда власть в руках народа, у нас, кооператоров, неохватное море забот. При монархии в России кто занимался торговлей? Его степенство купец такой-то гильдии. А в купцы шли скопидомы, которые, блюдя свою выгоду, какой святыней ради Тугой мошны не поступятся... А чтобы купец свое добро разворовывать позволил... Да он хоть какому лиходею своими руками шею свернуть мог. Правильно я говорю?
Поскольку ответа из зала не последовало, Никитин торопливо продолжал:
- Ввиду того, что теперь все материальные ценности в Союзе принадлежат государству, вот ему и потребовалось создать мощный контрольно-ревизионный аппарат. Без него, в частности, ни государственная, ни кооперативная торговля были бы немыслимы. Вспомните подпольного миллионера из романа "Золотой теленок" Ильфа и Петрова. Что он оставил государству в обмен на изъятые из оборота капиталы? Правильно, подставную фирму "Рога и копыта" с голыми стенами. А как вы думаете, смог бы он это сделать, если бы у государства была современная армия ревизоров? Думаю, что нет.
- Так ведь казнокрады разных мастей и сейчас еще не перевелись, - не удержался Алексей.
Никитин повернулся в сторону вопрошавшего, хитровато улыбнулся:
- Я слышал, Сафонов, что у вас в Кустарях при доме есть сад?
- Есть... Правда, небольшой, - еще не поняв, куда клонит начальник, неуверенно согласили Алексей. - И еще пять соток картошки каждую весну сажаем.
- И что - воры к вам ни разу не забирались?
- Ну, почему же... Прошлой осенью корней двадцать картошки ночью кто-то выкопал.
Люди в зале засмеялись, Виктор, хитровато прищурившись, спросил:
- Ну, а собаку во дворе вы держите?
- Как все соседи...
- Так вот - если бы не держали, к зиме, чего доброго, могли бы и с носом остаться.
Честно говоря, реплику свою Алексей подал просто так - ради проформы. Он твердо верил, что хлеб свой отрабатывает честно. В районах, которые он контролировал, растраты случались не чаще, а в иные годы и реже, чем у его собратьев по должности. Недовольство собой, а точнее своим местом в жизни проявлялось у него в другом. Он считал себя способным на большее, чем обретаться в роли сторожа у лабазов с кооперативным добром. К тому же и шеф как-то в беседе с глазу на глаз заметил ему: "Слушай, Леш, а в тебе дремлет незаурядный талант педагога, ты не замечал этого?"
Что ж, был в жизни ревизора Сафонова, еще в относительно молодые годы, эпизод, как бы подтверждавший наблюдения начальника отдела. Как-то на столе перед молодым человеком, проходившем у них практику, Алексей увидел вузовский учебник немецкого языка. Он взял книжку в руки, рассеянно полистал ее. Что-то подзадорило его - дескать, попробуй, вчитайся, ты же в школе был отличником по иностранному языку. К его удивлению смысл текста, предназначенного для студентов высшего учебного заведения, доходил до его сознания без особого труда. Дня два потом он не раз возвращался мыслями к этому случаю. "Это что же, - размышлял мнимый пасынок судьбы, - выходит, если бы я закончил, хотя бы заочно, педагогический институт, я мог бы преподавать студентам иностранный язык и, возможно, даже не один?
Однако, узнав потом от кого-то, что преподавателям в институтах платят за их труд даже меньше, чем ему, рядовому ревизору без высшего образования. Алексей сначала-то вроде бы недоумевал, а потом, поразмыслив, решил, что власти там, наверху, поступили в данном случае правильно. Ибо, какая грешная душа согласилась бы терпеть лишения, которым в своих командировках, да и вообще в жизни, подвергаются бродяжки-ревизоры, за ту скромную мзду, какой вынуждены довольствоваться педагоги? конечно, будь он, Алексей, министром, он бы и педагогов не обидел. Но, как говорится, каждому своё. Додумав эту непривычную для него мысль до конца, липовый доброхот облегченно вздохнул: дескать, а все-таки хорошо, что он не министр и, слава Богу, уже не будет им никогда.
Примерно в эту пору жизни у Алексея состоялся тягостный разговор с его лучшей половиной. Точнее, не разговор - Вера не то захотела вызвать мужа на откровение, не то устроить ему форменный Страшный суд.
Разговор состоялся в саду родительского дома, где заскочивший на пару дней в родные пенаты ревизор и его благоверная только что закончили сбор урожая яблок. Солнышко уже зашло, наступили свежие предосенние сумерки. Алексей испытывал удовлетворение, что садово-огородный сезон, слава Богу, подходит к концу. На душе его было готово воцариться нечто вроде зыбкого покоя, хотя где-то в глубине сознания затаилось сумеречное предчувствие чего-то неопределенно-тревожного.
Когда супружеская пара, оба уже в летах, присела на садовую скамейку, Веруня повернулась лицом к мужу и повела такой разговор:
- Лёш... - каким-то особенным, проникновенным голосом начала, она, - поверь: то, что ты не любил меня, что всю жизнь гонялся за голубой бабочкой, которая никак не хотела даваться тебе в руки - я знаю... Знаю я и то, что ты не простил мне моего девичьего греха, из-за которого мне жизнь и без твоих попреков, пускай даже мнимых, порой представлялась чем-то вроде пытки.
Тут женщина не то всхлипнула, не то тяжко перевела дух.
- Скажи, - справившись с нервами, продолжала Вера, - можешь ты перед ликом вечности смело признаться - питал ли ты ко мне... ну, хоть какое чувство, хоть капельку... Не за то, что я решилась выйти за тебя, не за то, что всю жизнь была верна тебе. И даже не за то, что родила тебе и по сути дела одна воспитала... считай, что поставила на ноги троих детей, а просто за мои женские достоинства, которыми я - не станешь же ты отрицать это - обладала в той же мере, как и любая другая, случись, что ты выбрал бы не меня...
Голос жены, когда она говорила, был таким искренне-проникновенным, так взволновал Алексея, что он понял: какие бы слова он сейчас ни сказал, в чем бы ни поклялся - все прозвучало бы фальшиво. Мужчина, не спеша, встал, уцепив за плечи, поднял свою суженую, бережно обнял ее правой рукой, левой стал нежно гладить ее седеющую голову.
"Каким же я все-таки был черствым, невнимательным супругом, - с досадой и раскаяньем подумал нежданно-негаданно пристыженный муж. Как я мог допустить, что мои успехи на службе усыпили мою бдительность, позволили моему самомнению пренебречь трезвыми доводами совести... Ведь это я только возомнил о себе, будто я был внимательным к моей единственной, к матери моих детей, которая сознательно приняла на свои плечи заботы по их воспитанию. А мои летучие романы, мое пренебрежение обетом верности... "Алексей, кажется, в первый раз почувствовал тяжкое раскаяние в своих грехах, в своем безнравственном поведении, испытал жгучее чувство вины перед женой, без которой, без ее беззаветной преданности, он был бы в этом мире неприкаянным перекати-поле. Кажется, он был готов сейчас даже пасть перед Верой на колени, молить ее о прощении, и только поймав на себе взгляд, исполненный любви, покорности и незыблемой верности, супруг почувствовал, что эта крайность будет сейчас излишней. Осмелев, он нежно обцепил ладонями усталое лицо своей подруги жизни и стал медленно, с чувством целовать ее - в глаза, в щеки, в губы. Она покорно ответила ему тем же...
За сутолокой буден ревизор Сафонов даже как-то не заметил, что внутренний мир его постепенно наряду со служебными делами и заботами о хлебе насущном для своего семейства начал постепенно заполняться переживаниями, интересами, а порой и конфликтами, которыми жили его подрастающие детки. Мало того, что его в свое время напугала Веруня, заподозрившая, что их старший, Гена, отлынивает от учебы в школе. Слава Богу, что тщательно продуманные и прочувствованные собеседования с парнишкой помогли тому снова обрести вкус к учебе, зажгли в нем желание поравняться, а то и вовсе обогнать своих собратьев, которые числились в любимцах преподавателей. Так теперь вот предметом забот и треволнений нежданно-негаданно сделалась Людочка - их с Веруней последыш. Правда, это уже были заботы совсем иного рода. Девчушка, ходившая уже в третий класс, стала вдруг жаловаться на животик, на боли, причину которых врачи долго не могли установить. Между тем недуг этот, как после долгих, мучительных расспросов мамани и сбивчивых, по-детски путаных ответов дочурки удалось выяснить родительнице, мешал маленькой школьнице слушать объяснения учительницы, а в родных пенатах - сосредоточиваться на выполнении школьных заданий. Иногда неприятные ощущения и боли вынуждали бедняжку отпрашиваться домой до окончания занятий.
К счастью, кто-то из соседок надоумил Веруню попытаться отпаивать больную парным молоком. И вправду, заботливая мамаша вскоре убедилась, что со свежего, парного молока, если исключить грубую пищу, дочурка затем постепенно стала выглядеть и чувствовать себя здоровенькой. Хорошо еще, что деду, Петру Кузьмичу, хоть с большим трудом, да удавалось, как он говорил, "правдить свою животину", то есть содержать кормилицу-Пестравку, изощряясь в поисках мизерных полянок в лесу, порой лишь с большим трудом достижимых, на которых гражданам, не работающим в колхозе, разрешалось косить траву для личного скота. А то бы Людочке, наверно, не выжить бы, поскольку ее желудок выдерживал только свежайшее молоко, причем от одной и той же коровы. Ведь бедняжку уже помещали раза два-три в районную больницу, где ее насильно пичкали разными порошками да микстурами. Сильные боли в животике доктора плохо-бедно утишали, но кто знает, что стало бы со страдалицей, если бы не дедова Пестравка с ее чудодейственным молоком...
И хотя Люда с годами и окрепла здоровьем, однако по сравнению с Ирой, старшей сестрой, которая потом, в свои пятнадцать лет, шутя таскала, закинув за спину, пудовые мешки с картошкой, Люда выглядела как нежный, хрупкий цветочек, который, казалось, так и просился, чтобы его защитили от непогоды. Однако, судя по успехам, которыми девчушка блистала в учебе - и не только в ней - способностей и воли найти себе место под солнцем ей было не занимать.
"Маленькие детки - маленькие бедки, подрастут детки - потяжелеют и бедки". Житейскую сущность этого присловья Алексей стал чувствовать на своем горбу, когда его первенец начал спотыкаться, осваивая в средней школе премудрости математики, а его сестренка, Ира, перейдя из начальной школы в среднюю, в первое время никак не могла приноровиться к новым правилам, и особенно к строгости, с какой педагоги относились здесь к своим еще по-детски наивным питомцам.
Заскочив однажды после очередной командировки домой, Алексей, ознакомившись с положением дел под родной кровлей, к немалому огорчению понял, что его неотложного вмешательства требует не столько дочка Ира, сколько ставший уже почти совсем взрослым десятиклассник Геннадий. Девчушка, по-видимому, уже начала привыкать к новым учителям, а вот у сына, как выяснилось после беседы с ним, дела оказались хуже некуда: Суздальцев, преподаватель математики, с которым Геннадий стал конфликтовать еще в девятом классе, не допустил его до выпускных экзаменов по своему предмету
Положение сложилось критическое: сыну грозила перспектива покинуть школу без аттестата зрелости. Деваться было некуда - отец, скрепя сердце, отправился к преподавателю математики Суздальцеву домой. Тот принял его с обычной суховатой вежливостью, которая больше смахивала на безучастность. Даже не предложив посетителю сесть, он ровным, бесстрастным голосом изъяснился:
- Как я мог допустить вашего сына до экзаменов, если он не явился на предэкзаменационную контрольную работу? Когда он сослался на уважительную причину - недомогание, я предложил ему прийти ко мне домой, назначил дату... Однако я понапрасну прождал его весь день, не выходя из дому.
Когда, вернувшись к родному очагу, отец попытался прояснить обстановку, как-то урезонить сына, уговорить его нанести визит педагогу, повиниться перед ним, с парнем сделалось что-то вроде нервного припадка.
- Не хочу я, - причитал он, - чтобы мне подавали что-то вроде милостыни! Я, если потребуется, могу любой экзамен сдать на пятерку, только пусть со мной разговаривают как с равным... И вообще, чего вы все ко мне пристали? Не хочу я больше тратить время на эту обрыдлую зубрежку. Вы что - все помешались что ли, будто без этих заумных синусов-косинусов прожить нельзя? Я лучше пойду к тете Маше на ферму, пусть она научит меня, как ухаживать за животными.
...Алексей знал, что Гена, когда стал подрастать, охотно помогал деду обихаживать телка Ваську, любил выносить ему пойло, которое готовила бабуля. А по весне приносил своему любимцу свежей сочной травы, которую накашивал серпом за огородом... Увы, тем сильней и мучительней оказалась драма юного почитателя и друга животных, когда он увидел мертвые глаза своего четвероногого друга на отделенной от туловища голове - его забили, когда зимой кормов не стало хватать даже кормилице-Пестравке.
Причина нервного срыва, под действием которого Гена обрушил на родителей свою гневную отповедь, отцу была понятна. Хотя девятый класс средней школы сын закончил успешно, однако это, по-видимому, стоило ему большого, может быть, даже чрезмерного напряжения, особенно нравственного: ведь ему приходилось преодолевать необъяснимое чувство неприязни к преподавателю математики Суздальцеву. По рассказам Веры, сын корпению над учебниками и тетрадками отдавал дома без малого все свое время от возвращения из школы до отхода ко сну. Он почти не выходил по вечерам на улицу, в места, где собиралась молодежь. Не помнила мать и случая, чтобы он сходил в кино или на танцы. Ребята приносили ему интересные книжки, чтобы он почитал для отдыха, но они так и оставались на тумбочке у его койки не тронутыми. Как сынуля признался потом отцу, когда он брал в руки легкие, увлекательные новеллы американского писателя О,Генри, он, не замечая этого качества произведений автора, вчитывался в них с такой въедливостью, словно это были теоремы по геометрии или сложные законы физики.
Естественно, что все это не могло не привести к перенапряжению нервной системы юноши. Сидя за книгами, он не выносил никакого шума. Часто, не сдержавшись, орал на сестренок, когда те, заходя на кухню, которую юноша сделал местом своих занятий, позволяли себе переговариваться о чем-нибудь. Доходило даже до того, что, невзирая на холодную осеннюю погоду, когда на улице при сильном ветре дождь перемежался со снегопадом, Геннадий вскакивал из-за стола, одевался и, забрав учебник, убегал в амбар. Там он, стоя, притулялся к крохотному окошечку и продолжал напряженно вчитываться в ускользающие от сознания фразы до тех пор, пока не начинали коченеть ноги, обутые в чесанки с галошами.
Однако как бы то ни было, десятилетку Геннадий Сафонов, несмотря на переутомление, все же закончил. И хотя документа об этом ему не выдали, директор средней школы, к которому отец с сыном пришли за советом, уверенным голосом успокоил их - пусть, дескать, отслужит свой срок в Советской Армии, а когда вернется, отношение к нему как к человеку, исполнившему свой долг перед Родиной, будет совсем иное: отказать ему в праве на продолжение образования никто не посмеет. Выло бы только желание учиться. На прощание седоголовый деятель просвещения заверил посетителей, что в его помощи, если только она потребуется, они могут не сомневаться...
Поскольку до призыва в Армию оставалось около трех месяцев, Геннадий решил последовать совету тетушки Марьи поработать у них на животноводческой ферме. Первые три дня новоиспеченный разнорабочий по указанию заведующего фермой Федора Ивановича занимался вывозкой навоза со скотного двора на совхозные пажити. Работа была привычная: в последние годы, когда деду сил стало не хватать, чтобы управляться с уходом за Пестравкой, внук с готовностью приходил к нему на помощь, а то и вообще заменял его. Но здесь почувствовать влечение к работе ему не удалось. Утром одного из пасмурных июньских дней тот же Федор Иваныч вручил выпускнику средней школы кнут и дал команду отогнать молодых бычков на пастбище.
Пастухом Геннадий проработал около трех недель. А когда узнал, что бычков выгуливают, чтобы отправить их потом на бойню, для выполнения плана по мясозаготовкам, несостоявшийся животновод нашел себе замену и на ферму больше не заявлялся, поскольку ему живо вспомнились мертвые глаза дедова бычка Васьки, к которому он тогда успел прикипеть душой и которого Петру Кузьмичу пришлось забить.
Поскольку безделье вчерашнему школяру, а теперь совершеннолетнему парню скоро стало казаться невыносимым, он по приглашению дяди Федора, младшего брата матери и шофера по профессии, пошел работать к нему в качестве грузчика, "дядя" был всего на пять лет старше племяша и, наверно, поэтому чувствовали они себя по отношению друг к другу почти ровней. Тем более что характер у Феди был легкий и открытый. Он за месяц научил парнягу водить машину, познакомил с ее важнейшими узлами, а главное - показал, как устранять наиболее часто случающиеся неполадки.
Все это очень пригодилось молодому человеку на военной службе, которую он потом проходил в команде аэродромного обслуживания. Там он окончил курсы шоферов, сдал экзамен на механика-водителя, получил водительские права.
Проводив сына в армию, Вера, мать семейства, могла спокойно переключить внимание на дочерей, особенно на Люду, здоровье которой, кажется, еще недавно стало вдруг предметом ее неусыпных забот. Сейчас здоровье дочурки выправилось, учить уроки сделалось ее любимым занятием. Немалое удовлетворение доставляло матери, когда на родительских собраниях в школе ее Людочку педагоги называли в числе лучших учениц.
Вот только в характере Люды ни с того, ни с сего завелась черточка, которая выделяла девочку, делала ее не похожей на своих подруг. Она стала избегать участия в шумных играх, дичиться ребячьих компаний с их проказами и шалостями.
А еще, как выяснилось попозже, когда Люда уже училась в средней школе, полюбила Людочка уединение. Это всплыло, когда стала мать однажды в свой выходной день накрывать на стол, смотрит - вся семья в сборе, а самой младшенькой - хвать-похвать - за столом не оказалось. Поискала она в горнице, в спальне, вышла во двор - словно спряталась дочерь, пошутить вздумала. И только когда пришел из сада Петр Кузьмич, выяснилось, что шалунья уже не в первый раз по выходным дням возьмет книжку да скамеечку и спрячется в малиннике. Кустарник этот в последние годы разросся, зайди в него - кто и захочет, не сразу тебя отыщет.
И уединялась Люда не только для того, чтобы посидеть одной с интересной книжкой. Начитавшись российских поэтов - от Пушкина, Кольцова и Плещеева до Есенина и Твардовского, девушка все чаще стала ловить себя на том, что ее посещают образы и видения, которые как бы просились, чтобы их выразили словами.
Что было странным - Люде не нравились уроки литературы - в той манере, в какой ее преподавали в школе. Она путала факты биографий писателей, авторскую принадлежность романов и поэм. В частности, была уверена, что произведения "Отцы и дети" и "Накануне" были написаны не Тургеневым, а Львом Толстым.
На уроках литературы в ту пору педагоги, следуя методикам органов народного образования, часто и подолгу разглагольствовали о так называемом соцреализме. Суть этого понятия до сознания Люды не доходила. Другое дело - стихотворение пятнадцатилетнего Сережи Есенина:
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется, на душе светло...
Когда Люда произносила про себя эти мелодичные строчки, в ее девичьем воображении всплывали светлые кудряшки одноклассника Юры и озорные искорки в его серых глазах, когда он, бывало, с ласковой улыбкой смотрел на нее. И так ей хотелось при этом, чтобы юноша нежно обнял ее за плечи и чтобы эти объятья длились долго-долго. Но разве это мыслимо - ей, хоть и скромной, но гордой девушке, попросить парня, чтобы он обнял ее?..
От сознания невозможности осуществления своего тайного желания Люде, укрывшейся, как обычно, с томиком стихов любимого поэта в дедовом малиннике, стало вдруг грустно-грустно. В голове ее помимо воли сложилась строчка, за ней другая:
Тревожно на душе, хоть вечер был как счастье.
В твоих руках я таяла свечой...
За какой-то час под безыскусно-неуверенным пером поэтессы поневоле родилось стихотворение - целых четыре строфы, само собой разумеется, наивных и несовершенных по форме. Люда прочла его про себя раз, другой, удивленно-обрадованно подумала, как это ей удалось самой, без подсказок учительницы написать стихотворение - как ей показалось, почти такое же, какие она читала в книжках.
А главное - пока Люда ломала голову над словами, которые никак не хотели умещаться в строках стиха, грусть ее, вызванная мыслями о невнимательном отношении к ней одноклассника Юры, как она заметила, мало-помалу рассеялась. И это - успокоительное действие процесса творчества на нервную систему не лишенная наблюдательности сочинительница хорошо запомнила. Запомнила, и потом, может и не совсем сознательно, приучила себя: случись с ней такое, что в сердце вдруг воцарится сумятица, а мысли в голове начнут путаться - бери в руки перо и постарайся во что бы то ни стало выразить эти мысли словами. При этом неважно, получится ли при этом что-либо стоящее в смысле художественности. Главное тут - почувствовать, что ты - не раба своих дум и настроений, что можешь, когда надо, занять свою голову более полезными и приятными делами.
Когда отец Люды обнаружил у младшей дочери тягу к словесности, он, одобряя в душе ее наклонности, с удовлетворением подумал, что она теперь правильно сориентируется и пойдет потом учиться в педагогический институт на отделение языка и литературы. Однако надежды отца хотя и оправдались, однако события в дальнейшем начали развиваться в русле, какого он для своей любимицы не желал. Правда, выяснилось это лишь потом, а пока Люда прилежно училась в девятом классе Кустаревской средней школы и продолжала увлекаться стихотворчеством.
Иногда ученица приносила тетрадку со своими виршами в школу. И однажды получилось так, что преподавательница литературы, Серафима Георгиевна, опытный и увлеченный своим делом педагог, во время занятий обнаружила на парте, за которой сидела Люда, раскрытую тетрадь, хотя по ходу урока учащимся ничего записывать не требовалось.
- Можно посмотреть? - спросила учительница, подойдя к парте Люды.
Ученица смутилась и даже немного растерялась, будто ее застали за каким-то неподобающим занятием. Тем более что она считала свое увлечение - сочинять стихи - своим сугубо личным интересом, до коего никому нет никакого дела. Тетрадку со своими стихами она случайно прихватила в школу и на перемену вынула ее из сумки, чтобы внести в один из стихов поправку, которая непроизвольно пришла ей в голову. Вообще-то об увлечении Люды сочинительством знала только ее соседка по парте - самая близкая подруга - да, может быть, еще кто-нибудь из учащихся, которые вообще-то считали это дело легкомысленной причудой.
Между тем Серафима Георгиевна уже протянула к тетрадке руку. Люда машинально взяла ее со стола, передала учительнице. Пробежав глазами по строчкам одной из страниц, литераторша поняла, что это стихи, причем, судя по неумелости и наивности строк - явно ученические. Догадываясь, что автор сочинений - ее ученица, Серафима Георгиевна, щадя самолюбие девочки, проговорила:
- Похвально, Сафонова... Я оставлю тетрадь до конца занятий у себя, хорошо?
Так у доморощенной поэтессы появилась первая, причем серьезная читательница. Причем не только читательница, но и вдумчивый критик.
- Послушай, Сафонова, - сочувственно смотря в глаза своей подопечной, выспрашивала учительница, - а ты стихи Артура Рембо когда-нибудь читала? Нет? А Надсона и Сологуба? Мне кажется, что некоторые строчки этих авторов как бы закрались и в твои стихи. Только ты, пожалуйста, не обижайся, потому что такие неосознанные заимствования бывают почти у всех начинающих стихотворцев. К тому же сходство с упомянутыми авторами могло мне попросту показаться.
Расспросив, как давно Люда занимается стихотворчеством и не мешает ли это ее учебе, Серафима Георгиевна, заметив, как у ее ученицы задрожали руки, когда она принимала возвращаемую ей тетрадь, начала утешать ее, подбадривать:
- Наберись мужества, Сафонова! Такое ли тебе придется выслушивать от редакторов, если ты решишься развивать свой талант. А он у тебя есть, можешь мне поверить!
На прощанье Серафима Георгиевна посоветовала Люде не пренебрегать советами современных критиков и теоретиков литературы.
...То ли повлиял отрезвляющий душ проработки, которую устроила ей преподавательница литературы, то ли сказалась постоянная нехватка времени по причине усложнения учебы в старших классах средней школы, только тяга к сочинению стихов стала в эти последние школьные годы посещать Люду все реже и реже. Вернулась младшая дочь Сафоновых к любимому занятию только годы спустя, когда она уже сама стала учительницей, совмещая работу с учебой в заочном педагогической институте.
В этот заезд в семейное гнездо в сознание Алексея - приходящего, как он сам себя окрестил - мужа и отца запало нешуточное подозрение: ему померещилось, что у его супруженьки начинают сдавать нервы. Она уже давно докучала своему благоверному упреками в том, что он де переложил на ее хрупкие женские плечи все заботы о детях, которые, как-никак, уже стали взрослеть, и то у одного из них, то у другого наступает переломный период, когда за каждым нужен глаз да глаз. Так вот и теперь, в эту ночь, Веруня, выудив супруга из сладких объятий сна тяжкими вздохами да бесконечными переворачиваниями с боку на бок, нарочито громким кашлем дала ему знать, что она бодрствует. Сделала она это намеренно: ей не терпелось довести до сведения отца своих детей, что она о нем как об отце думает.
- Слушай, муженек, - вроде бы спокойным тоном начала благоверная. - Тебя как родителя хоть немного заботит судьба твоих кровных чад или мне одной об этом голову ломать?
- А о ком речь? - насторожился Алексей. - Я имею в виду - в данный момент...
- О ком речь, о ком речь, - уже с ожесточением передразнила его жена. - Будто ты не знаешь, что через три месяца Ира, наша старшая дочь, выпорхнет из школы... Не оставаться же ей недоучкой…
"Так время-то еще есть", - хотел было сказать Алексей, чтобы успокоить жену. Так не тут-то было! Супруженька села на постели и, сдерживая себя, чтобы не перейти на крик, запричитала:
- Все отцы, как отцы, живут с детьми душа в душу, знают, к чему они тянутся, какие у них мечты, наклонности... А мой муж дочкам своим - словно дядя чужой...
Алексей понимал, что его супруга, может быть, и неосознанно, сгущает краски, приписывает ему грехи, которых он даже при самом строгом, самокритичном подходе к своей персоне не находил в себе. Однако сейчас он счел благоразумным в пререкания с благоверной не вступать. За двадцать лет супружеской жизни он невольно пришел к твердому убеждению: в тяге к домашним перекорам и сварам большинство женщин мало чем отличаются друг от друга. По-видимому, ругань для их психики - нечто вроде отдушины, лекарства, как стакан зелья для пропойцы, жаждущего похмелья. И если на свете есть жены, которые входят в положение своих мужей-алкоголиков, сострадают им, поднося им по утрам спасительный стакан, то почему бы и ему сейчас не заставить себя проявить терпение и снисходительность, не дать супруженьке возможность "опохмелиться" от мучающих ее забот и тревог, не выслушать то, что наболело у нее на душе? Ведь на то она и семейная жизнь, чтобы люди учились быть терпимыми, благожелательными друг к другу.
Когда Веруня, по-видимому, немного облегчив душу, со вздохом улеглась на свое место в постели, муженек протянул руку и ласково погладив ее по голове, спокойно, будто он и не слышал жестоких обвинений, только что высказанных в его адрес, проговорил:
- Прости, милочка, я не делился с тобой об этом, но я уже интересовался у Иры, какие у нее планы на будущее. Я предлагаю, давай завтра вместе поговорим с ней, лады?
Отец уже знал, что их старшая дочь увлекается рукоделием. Она не раз просила родителя достать ей пряжи - то шерстяной, то вискозной, то еще какой. В одном из райсоюзов, в котором Алексей как раз делал ревизию, он узнал, что дотошный проныра-завторг выпросил в порядке блата на областной оптовой базе партию этого дефицитного тогда товара. Заботливому родителю с трудом удалось выцыганить несколько пуков розового и салатного цвета. А когда он привез пряжу домой, дочь на радостях обняла и чмокнула батю в щеку, а потом с неделю без удержу хвасталась подарком чуть ли ни перед каждой приходившей к ней подругой. А сколько было восторгов после того, как дочка с помощью мамани связала, наконец, себе цветной свитер и начала ходить в нем на занятия! Да и что говорить - видеть на лице любимицы-дочки счастливую улыбку - это ли не радость для любящих родителей!
...В условленный во время ночного разговора с женой день Алексей, улучив момент, когда семейное вечернее чаепитие подходило к концу, сначала похвалил Иру за полученную накануне "пятерку" по химии, а потом, как бы между прочим, спросил:
- Слушай, Ириш, как это у тебя столь искусно получается? Может, поделишься опытом?
Дочь поставила на стол чашку, вопросительно посмотрела на отца.
- Я имею в виду твой талант вязальщицы... - пояснил батя.
- А что такого? я в своем классе не одна этим занимаюсь.
- А то, что, как я полагаю, вам бы пришлось по душе по окончании десятилетки пойти учиться в текстильный институт.
- А чем нам придется заниматься по окончании этого учебного заведения?
- Ну, например, конструировать вязальные машины... Дочь даже не дала отцу договорить.
- Брр... - передернула она плечами. - Вот чего я никогда не любила, так это с железками возиться.
- Ну, а чтобы ты хотела делать после школы?
- Вязать!
- Восемь часов в день? Двадцать дней в месяц и всю жизнь одно и тоже? Да ты знаешь, какое образование у вязальщиц в нашей Кустаревской промартели? По году-полтора церковно-приходского училища, то есть по-теперешнему - начальной школы...
Ира задумалась. Разговор отца с дочерью на этом тогда и закончился. Алексей, покосившись в сторону жены, с удовлетворением заметил, что она смотрит в его сторону с благодарностью. И как потом оказалось, быть мужу признательной ей было за что. уж кто-кто, а мать-то не могла не видеть, что старшая дочь ее после разговора с отцом заметно посерьезнела и взгляды ее по выражению отца семейства все чаще стали выдавать напряженную работу мысли.
А что касается разноса, который Вера закатила мужу в ту памятную ночь, то в смысле необычной раскованности это был едва ли не единственный случай, когда жена позволила дать своему нервному напряжению спасительную разрядку. А надо было, чтобы она делала это почаще, потому что с годами душевное состояние Веры - жены и феи-берегини семейства - стало нуждаться в этом все более настоятельно.
...Запомнился Алексею-отцу конец лета того года, когда его дочка Ира приехала в областной центр сдавать экзамены в политехнический институт. А у отца - ревизора со стажем, в городе в то время по-прежнему не было постоянного пристанища. Хлопотать о предоставлении ему жилплощади он перестал. Председатель профсоюзного комитета, в обязанности которого входила забота об этих насущных нуждах сотрудников, после нескольких визитов Алексея без обиняков заявил ему:
- В число первоочередников профком поставить вас не может, поскольку семья ваша, насколько мне известно, в городе не проживает и жильем полностью обеспечена.
Ну, что мог возразить на эту жесткую отповедь затурканного чиновника рядовой претендент на элементарные человеческие условия существования? Он знал, что едва ли не половина работников облпотребсоюза - а это до полсотни семей - либо ютятся в перенаселенных коммунальных квартирах без всяких удобств, либо снимают "углы" у частников.
Заботливый отец был рад уже и тому, что устроил дочерь в общежитие института. Помог ему в этом, конечно же, его шеф, Виктор Никитин, с которым они продолжали поддерживать добрые приятельские отношения. В свою очередь, у Никитина были связи с хозяйственниками учебного заведения, в котором пожелала учиться Ира. Кстати, приехала дочерь из Кустарей не одна. По правде сказать - поохотилась Она подать заявление в политехнический институт не в последнюю очередь потому, что его облюбовали чуть ли не полдюжины ее одноклассниц, их в немалой мере соблазнило то, что в этом учебном заведении студентам платили неплохую стипендию. А это означало, что у вчерашних школяров появятся хоть и скромные, но зато свои деньги, которыми они будут распоряжаться по своему усмотрению, без оглядки на родителей! Немаловажную роль играло и то, что иногородним учащимся институт предоставлял общежитие.
В очередной раз Алексей заявился в общежитие, к дочери, накануне вступительных экзаменов. Когда он переступил порог комнаты, в которой поселилась Иринка, сидевшая в это время на койке, и присмотрелся к ее лицу, его встревожило то, каким оно было бледным и как нервно подрагивали пальцы рук дочери, которыми она теребила свою косу, то заплетая ее конец, то расплетая. Отец знал, что дома за Ирой замечались признаки проявления малодушия, особенно, когда, готовясь к экзаменам, она начинала нервничать. Но чтобы довести себя до такого состояния...
Что с тобой, Ириш? На тебе лица нет. - Взяв дочь за руку, папаня потянул ее на себя. - Давай выйдем в сквер, подышим свежим воздухом.
- Папка...- жалобно проговорила Ира, когда отец с дочерью остались наедине, и припала к груди отца.
Что примечательно, Алексея в первые мгновения встречи впечатлила скорее не радость, с какой его встретила дочь-любимица, а то, каким она чисто женским манером прильнула к нему. "Совсем, как ее маманя в свои молодые годы, - подумал отец семейства, - когда она с муками привыкала к долгим разлукам с мужем. " На какое-то мгновение ему почудилось, будто он обнимает сейчас свою Веруню - ту, двадцатилетнюю, горячую, ревнивую и бесконечно милую его сердцу. Иллюзию усугубляли груди дочери: такие же, даже под тканью кофточки приманчивые, так же топорщившие одежду, они чувствительно упирались в грудную клетку отца как реальное олицетворение плотского родства с матерью. "Как много теряют иные родители, - пронеслось в голове отца, - которые из ложного чувства стыдливости стесняются обнимать своих чад. Настоящее чувство родства не может рождаться без целомудренных физических контактов".
- Так что же все-таки приключилось с тобой? - с улыбкой повторил папаня, когда Ира, отстранившись и с мольбой глянув ему в лицо, опустила глаза. А у того вдруг всплыли в памяти собственные школьные годы. Вспомнилось, как он пренебрег выпускным экзаменом по физике, которую он недолюбливал, потому что некоторые явления в учебнике описывались не так, как он представляли их себе сам.
- Ну, как ты не понимаешь, палка? - Ира капризным упреком прервала воспоминания отца. - У нас завтра первый экзамен. Ребята с других факультетов, которые уже сдавали, говорят, что экзаменаторы придираются к мелочам, потому что большой наплыв желающих и они получили задание - отсеивать... У нас все девчата перетрусили.
Алексей тихо рассмеялся:
- Так ты, значит, ударилась в панику за компанию?
- Да ну тебя! Все вы, мужчины, такие... черствые.
- Откуда ты знаешь, какие они, мужчины?
- По тебе вижу...
- Видишь, а вот не знаешь, что батя твой сдавал выпускной экзамен в десятилетке без подготовки.
- Как это?
- Очень просто...- со смешком начал исповедоваться батя.- Перед экзаменом целую неделю все лодыря гонял. Вдолбил себе в голову, что мол, с повторением я еще успею. Мне обычно-то пяти-шести часов хватало, чтобы просмотреть учебник. Вот я и решил: в день экзаменов встану часов в пять утра и на свежую голову займусь. А поскольку в последний свободный день я чуть ли не до полуночи провозился с починкой велосипедной камеры и проснулся на другое утро лишь в десять часов, когда экзамены в школе уже начались, тут уж было не до повторения. Главное, я не позволил тогда себе поддаться малодушию. Позавтракал и отправился в школу, твоя бабушка сказала бы - как баран на заклание. Когда подошла очередь, вытянул билет и, присев для порядка - чтобы, дескать, собраться с мыслями - смело вышел к доске и начал выкладывать все, что сохранилось в памяти из почерпнутого за год на уроках. Разумеется, согласно вытянутому билету. Причем говорил я таким уверенным голосом, что экзаменаторы только под конец, видимо, что-то заподозрив, начали переглядываться друг с другом. Скорее всего, я, увлекшись, выхватывал что-нибудь не из той оперы. Но это уже была не беда - тройку за ответ мне выставили, причем твердую. Так заверил меня наш преподаватель. Наверно учли, что в течение учебного года был почти круглым отличником.
К удовлетворению Алексея Ириша, слушая его, успокоилась, заулыбалась, в глазах ее засверкали озорные искорки. Отец решил, что теперь можно и подзадорить деву, помочь ей укрепить веру в собственные силы.
- Учти, дочка, - ободряюще улыбаясь, начал он, - когда ты готовишься к такому серьезному делу, как экзамен, совсем не лишне будет, скажем так, подумать о закаливании своего духа. Ну, например, время от времени ты внушаешь себе: "Я всё выучила, я в себе уверена, мое самообладание ничто не смутит», ну и так далее. И не забывай: во время экзаменов я буду незримо стоять около, наблюдать за тобой. Ты поняла?
Проводив Иру в ее "апартаменты", немного смутившийся под взглядами посторонних - соседок дочери по комнате - родитель огляделся: крохотная комнатка с одним окном, голые стены, три убогих железных койки, одна из них у самого окошка, рама которого зияла щелями - закаляйся, студент, а то зимой из насморков и ангин вылезать не будешь. В общем, налицо все условия, чтобы учиться жить так, как звала популярная в то время комсомольская песня:
Чтобы тело и душа были молоды,
Были молоды,
Были молоды –
Закаляйся, как сталь!
Как ни странно, озаботило отца семейства во время встречи с дочерью больше не то, что она вдруг запаниковала, а убогость помещения, в котором предстояло прожить целых пять лет его не пышущей здоровьем Ирише и ее таким же компаньонкам.
А что касается панического настроения девочки, то оно, как выяснилось, было спровоцировано тем, что будущая студентка испугалась - а вдруг ей не удастся сдать экзамены так, чтобы ей назначили стипендию, и ей не на что будет учиться. Хорошо хоть, что отец прочувствованными словами, кажется, успокоил Иру, заверив ее, что, как они условились с матерью, учить они своих детей будут, не взирая ни на какие обстоятельства.
А еще по дороге к месту своей работы Алексей задумался о странности своего сердца. Почему, спрашивал он себя, так устроена эта грешная жизнь, что свою младшенькую, свою ясноокую ласточку Люду он все же любил больше, чем Иру, хотя внешностью старшая со своими карими, как у матери глазами и словно выточенным, искусным мастером носиком вызывала - отец знал это - тайную зависть сестренки. Но думал-то он сейчас не о младшей, а о старшей дочке, об Ирише! Объяснялось это, наверно, тем, что Ира, во-первых, сейчас нуждалась в его отцовской моральной поддержке и во-вторых, при свидании живо напомнила ему его юную Верочку, заставила его сердце вновь пережить те мгновения, когда он безоглядно влюбился в нее и когда они с будущей его нареченной играли в кошки-мышки: она, дразня, бегала от него, а он той дело терял ее след...
На другой день после работы, придя в условленный час в студенческое общежитие, Алексей застал Иришу с кипящим чайником в руке. Спустя какое-то время, уже за столом в ее с компаньонками комнате, с аппетитом уплетая предусмотрительно купленные отцом в своем учреждении плюшки, правда, не первой свежести, дочь умудрялась без умолку тараторить.
- Папка, папка, - с неподдельной радостью и почти не переставая жевать, вещала она, - а ты знаешь, паника-то оказалось ложной. Вредные слухи, как выяснилось, распространяли те, которые учиться не хотели, а приехали потому, что родители чуть ли не силком вытолкали их... А экзаменатором у меня оказался старичок - такой вежливый, обходительный. "Я, - говорит, - и пятерку бы вам поставил. Но вот перед вами экзаменовалась девушка... Ее изложение материала было таким продуманным, таким обстоятельным. Мне как-то неудобно ваши и ее знания оценивать одинаково.
Наливая третий стакан чая, Ира продолжала:
- Только ты не подумай чего, папка. Всё будет окей. Меня зачислят. И стипендия будет, если сдам все экзамены как этот. А это будет так - я теперь уверовала в свои силы.
- Это что еще за Мокей такой? - Алексею захотелось подшутить над дочкой, глаза которой лучились радостью, энергией. - Сторожа что ли у вас так зовут? Только причем он здесь?
- Эх, ты - ревизор, а такой невежда... - Это же американцы так говорят, когда над ними не каплет.
- А чему ты радуешься, ведь впереди еще три экзамена? Отец, конечно, понимал, что успех воодушевил Иришку, но ему захотелось подразнить будущую студентку.
- Ладно, - с доброй усмешкой молвил он. - Поживем, увидим...
- Пап, ну как ты не понимаешь? Лиха беда - начало. Я теперь с утроенной энергией зубрежкой займусь. А главное - в глаза экзаменаторов нахальней глядеть буду.
Алексей улыбнулся про себя: задор у девахи плещет через край.
- Ну-ну... - с удовлетворением произнес он. - только не дай тебе Бог остыть прежде времени как этот чайник. - Отец показал глазами на неказистую посудину, с которой уже начала слезать эмаль
Ответ дочери явно польстил самолюбию отца, хотя он и не отдавал себе в этом отчета. Ему оставалось только уладить будничные, хотя насущно необходимые дела, касающиеся материальной стороны бытия.
- Домой-то, Ириш, после сдачи экзаменов поедешь? - спросил он.
- А как же! Надо привезти теплую одежду, разные бытовые мелочи. Да и мамку порадовать хочется.
Отец достал из грудного кармана пиджака бумажник, раскрыл его, пошелестел купюрами.
- Так вот, Ириш, - озабоченно проговорил он, - я как раз зарплату получил. Две трети отдаю вам с мамой. Дома обсудите, как распорядиться деньгами. Телефон мой ты знаешь, звони, не стесняйся, в любое время - я предупрежу коллег, они скажут, как меня найти.
- Как хорошо было с тобой, палка, - прочувствованно проговорила дочь. Приходи почаще, я буду ждать...
Выходя из общежития, Алексей с удовлетворением подумал: все хорошо, что хорошо кончается... Перед его внутренним миром невольно предстала картина того, сколько забот и беспокойства доставила старшая дочь ему, а особенно матери, когда она до самых выпускных экзаменов в школе не могла определиться, решить, чего же она хочет от жизни, а главное - как собирается добывать хлеб свой насущный, когда в этом возникнет необходимость.
Теперь-то все это представляется тягостным сном, злоключением, к счастью, благополучно разрешившимся. Но сколько таких снов волновало, а порой и мучило его душу на протяжении всей сознательной жизни!.. И сколько их еще готовит судьба и ему, и его Веруне. А теперь вот еще и детям...
А между тем за служебными заботами, за вечными разъездами - что ни месяц, то другой район, другие люди и проблемы - время для Алексея Сафонова пробежало, порой даже не оставляя после себя никакого следа. Пробежало и перенесла его к новым заботам. Подошла для него, как для главы семьи, пора обратить отцовское внимание на младшенькую, на Люду, помочь и ей сориентироваться в этом мире в соответствии с пожеланиями и способностями, вселить в нее уверенность в минуты, когда ее начнут одолевать сомнения.
Когда отец обнаружил у Люды стойкую тягу к словесности, он, одобряя в душе наклонности дочери, с удовлетворением подумал, что она теперь примет правильное решение и пойдет учиться в педагогический институт на отделение языка и литературы. Учительское будущее предсказывала своей ученице и Серафима Георгиевна, преподаватель литературной другие педагоги школы, в которой она училась.
- У тебя есть такая жилка, - наперебой внушали они ей. - Ты даже самому тугому на соображения ученику можешь растолковать истину, которая до него не доходит. И это качество - умение прививать ребятишкам знания - оно у тебя естественное, врожденное. Так что поверь - быть теляти на веревочке.
Однако хотя надежды и упования отца, а также прогнозы педагогов в отношении будущего Люды почти что оправдались, только события потом начали развиваться в русле, которое заставило родителя проникнуться к своему чаду искренним сочувствием.
По складу характера младшая дочь Сафоновых как росла, так и осталась скромной тихоней. Тем не менее это не мешало ей как ученице выкладывать на уроках свои знания грамотно и пространно, включая мельчайшие подробности материала. Собственно, это и побудило отца предсказать, какое высшее учебное заведение выберет его дочь. Однако поступить на очное отделение областного пединститута, о чем она мечтала с восьмого класса, Людмила не решилась. Помешали нелады со здоровьем. Из-за частых ангин примерная ученица в последнем, решающем классе средней школы стала часто пропускать уроки. Это не могло не сказаться на успеваемости школьницы, на качестве аттестата зрелости: ее знания по истории и литературе были оценены на "посредственно".
Многократно обдумав свое положение, Люда решила устроиться учиться на заочное отделение литературного факультета. Но и тут ей не повезло: заочно, как ей сообщили, областной пединститут готовил только учителей иностранных языков.
Девушка болезненно переживала свою незадачливость, особенно, когда узнала, что ее закадычные подружки удостоились-таки заманчивого звания "Студентка такого-то ВУЗа". Сопереживая горю дочки, отец стал уговаривать ее поступить на заочное отделение, как он выразился, "иностранного факультета. Люда колебалась - пугала неизвестность, не было уверенности в своих силах - бороться-то за "академическую непотопляемость" предстояло в одиночку, без поддержки подруг, хотя бы моральной.
Посоветовавшись с Верой, Алексей забрал аттестат дочери и ее заявление и увез документы в областной центр. Там он перед очередной командировкой посетил декана заочного отделения педагогического института. Тот, ознакомившись с аттестатом Люды, нашел его "вполне подходящим" - может быть потому, что отделение страдало хроническим недобором абитуриентов - и, вручив отцу приглашение для Люды на сдачу вступительных экзаменов, обещал взять ее кандидатуру под личный контроль.
Алексеи отослал документ домой заказным письмом, в котором назначил Люде дату ее приезда в город и место их встречи. В день начала экзаменов он, прервав свою ревизию в одном из районов, приехал в областной центр и посетил еще раз вместе с дочерью декана, который ознакомил абитуриентку с порядком проведения экзаменов. После этого отец, устроив свою младшенькую в общежитие института, оставил ей денег на пропитание и обратную дорогу, и вернулся на работу в полной уверенности, что вступительные экзамены будущая студентка сдаст не хуже других. Эту уверенность Алексей постарался внушить и самой виновнице забот и упований родителей.
...В положенный срок от Люды пришла телеграмма - кратная, зато выразительная: "Папа и мама, можете поздравить... " Не зная местонахождения отца, дочь направила послание по домашнему адресу.
А пока Люда сдавала экзамены, на которые, с дорогой - Алексей знал это - ей потребуется не менее трех дней, любящему мужу подумалось: а не наведаться ли ему под крылышко своей любезной, чтобы провести с ней пару дней в более или менее интимной обстановке? Благо, теперь не надо будет стесняться детей, которые все разъехались кто куда. Ревизию он в это время проводил - который уже раз за время работы в облпотребсоюзе - в пристанционном поселке Гудково, откуда езды до дома, если поймать попутку, всего около часа.
...Веруня приезду мужа была и рада, и не рада. Приветствовала она появление благоверного хотя бы потому, что стало с кем перемолвиться словом, пожаловаться на болячки, а главное- с ним веселее пошли работы по заготовке на зиму огурцов, помидор и прочих овощей. А не хотела - именно сейчас - приезда мужа его лучшая половина по той причине, что уже - за столько лет жизни с ним фактически чуть ли не поврозь - она привыкла отдыхать ночью на су -дружеской постели, свободно раскинувшись на мягкой перине, спать когда захочется и сколько захочется, не думая о том, что середь ночи тебя взбулгачут и чего-то от тебя потребуют... А этого порой так не желаешь... Тем более, что силенки в последнее время начали понемногу сдавать, высиживать рабочий день в конторе порой становится в тягость, нередко одолевают головные боли, пускай хоть и не сильные, но это ведь на рабочем месте, куда от них денешься?
Но раз уж благоверный приехал, тут думать некогда - благо это или наказание. Ночью, в постели, у супругов - в который уже раз - состоялся разговор о том, а не пора ли Алексею отказаться от образа жизни как у неприкаянного, поскольку Веруне теперь, без детей, будет скучно в доме. Супруга, подумав, высказала свое мнение:
- По-моему, это - не выход...
- Почему? - удивился Алексей, поскольку знал: жена не раз высказывала опасение, что без детей она не будет знать, куда ей девать себя.
- Я думаю, мы с тобой уже не сможем жить, постоянно мозоля глаза друг друга. - Вера не заметила перемены в своем прежнем мнении.
- Но живут же люди весь век?
- Да, но как живут? Тебе не кажется, что чем дольше мы будем толчись бок о бок, тем больше будет подвертываться поводов для ссор, а значит - и для нервотрепок. Да и денег в доме будет меньше. Где ты на селе заработаешь столько, сколько имеешь сейчас?
А деньги - ты сам знаешь, что это одна из главных причин для семейных раздоров.
- А ты не подумала - случись с тобой что-нибудь, и врача будет некому вызвать...
- Ну, покамест я не одна, у нас с соседкой Дашей уговор - держать друг друга в курсе своего самочувствия... Ты знаешь, что она-то осталась на этом свете совсем одна.
А потом, помедлив, Вера высказала такое, что надолго оставило в душе мужа тяжелый осадок.
- Да и что мне смерть, если жизнь меня уже давно не радует...- с грустью в голосе призналась она.
Знал бы Алексей, чем в дальнейшем обернется мрачное, горестное откровение милой женушки! Он бы, наверное, постарался доискаться до глубинных причин, побудивших Веруню приоткрыть одну из тайн своей души. Эти поиски неизбежно привели бы его к мысли о необходимости войти в контакт с медициной здесь, в Кустарях или в областном центре... Впрочем, разве больному когда-либо становилось легче оттого, что он узнавал заковыристое, "ученое" название своего недуга? Тем более, если окажется, что болезнь заведомо неизлечима...
...Поскольку Алексею не завтра, так послезавтра надо было возвращаться в Гудково, заканчивать там ревизию, он, лежа ночью без сна в супружеской постели, подумал: у них с женой уже давно не было близости. Какое-то отстраненное состояние ее духа не располагало к интимности. "Но если я уеду, не дав знать Вере, что меня влечет к ней как к женщине, как к супруге, - рассуждал Алексей сам с собой, - не истолкует ли она мое поведение превратно? Загвоздка тут в том, что никому еще не удавалось разглядеть, что творится в душе женщины, предугадать зигзаги ее настроения. Ведь как ни поступи, виноватым в семейных размолвках, разладах всегда оказывается муж. Лучше уж рискнуть, даже если ожидаешь получить отпор. Во всяком случае, будет какая-то ясность. Да и совесть свою успокоишь".
И Алексей решился - положил руку на грудь супружнице. Вера, лежавшая на спине, не шелохнулась, продолжала лежать молча, хотя муж знал, что она не спит. Тогда он попытался погладить супругу, проведя ладонью по ткани ее ночной рубашки.
- Слушай, Алеш, ты что, не можешь без этого? - спокойно спросила жена, сделав ударение на слове "этого".
Мужчину такое отношение супруги к его ласке обидело. Только он по опыту знал: попробуй-ка возразить, а тем более напомнить о своих супружеских правах! Слово за слово возникнет перебранка, неприятный осадок которой потом надолго выведет из равновесия и его самого, и Веруню. Отступать тоже не хотелось - не позволяло самолюбие, мужчина решил ограничиться невинным, ни к чему не обязывающим вопросом:
- А ты что, не хочешь?
Вопрос был явно непродуманным: Вера была из тех женщин, которые относились к интимной жизни если не безразлично, то, во всяком случае, не обнаруживала к ней особого рвения. Тем более, что своеобразие ихней совместной жизни с Алексеем, заставлявшее ее месяцами обходиться без мужской ласки, отнюдь не способствовало развитию у нее интимного потенциала.
Терпеливый супруг с пониманием отнесся к тому, что его благоверная, как и всегда в таких случаях, опять заставила ждать себя с ответом.
- Мне жаль, - наконец заговорила она, - что мой муж прожил на свете столько лет и не знает, что редкая женщина в моем возрасте умудряется сохранить желание. Ты же наверняка слышал народную присказку, в которой столько здравого смысла: "Бабий век, - говорит она, - сорок лет". А сколько лет мне, ты, надеюсь, не забыл.
Алексей в темноте улыбнулся про себя: такой поворот разговора ему определенно нравился.
- Но я слышал и другую мудрость, - с усмешкой проговорил он,- которая гласит: "А как стукнет сорок пять - баба ягодка опять".
- Ну да, - прыснула Вера, - знаем мы, кто это так говорит...
- Кто?
- Бабенки, которые из кожи вон лезут, абы цену себе набить...
- Набить ради чего? Чисто из женского тщеславия?
- Скорее, чтобы удержать около себя своих законных супругов от зырканья на посторонних красоток.
- А ты не боишься, что и мне захочется "позыркать"?
После довольно долгого молчания Вера каким-то отрешенным голосом проговорила:
- Леш, да если бы я боялась, я бы давно разлучила тебя с твоей бродяжьей службой.
Алексей невольно задумался: что это такое у жены - твердая уверенность в преданности мужа или полное безразличие к его поведению? Ибо он был уверен, что каждая жена - прежде всего, собственница, которая готова стоять насмерть, защищая свои интересы и, прежде всего, - свое право на завоеванного ею мужчину. А Вера, выходит, либо пренебрегает своими правами, либо целиком отдалась мыслям о своем недомогании, что уже само по себе - тревожный сигнал, либо... Что еще? Благоверный совсем запутался. Он счел за лучшее переменить тему.
- Слушай, Верунь, - начал он серьезным тоном,- я знаю, некоторые жены жалеют своих мужей, а скорее всего - опасаются, как бы они из-за их отказов болячку какую-нибудь на стороне не подхватили...
- А ты что, испытываешь неудобства, когда воздерживаешься?
- Бывает, как сейчас, например...
Сказал это муженек скорее потому, что недавно натолкнулся в случайно попавшем под руку журнале на статью чешского доктора Пачеса, который утверждал, что мужчины, которые не ведут регулярной половой жизни, гораздо чаще бывают подвержены опасной мужской болезни - аденоме.
Тут Вера, какое-то время поколебавшись, несмело повернулась к мужу и даже сделала робкую попытку прижаться к нему. Делала она это как бы стесняясь благоверного, что было немудрено: в последнее время то ли по совету врачей, то ли по собственной инициативе Веруня под разными предлогами держала муженька на расстоянии, ссылаясь то на недомогание, то на усталость. Алексей порой не понимал, что происходит с супругой, но даже допуская, что она капризничает, относился к этому с пониманием, надеясь в глубине души, что такое настроение благоверной со времени изменится к лучшему.
А пока муженек, отыскав ртом губы своей желанной, надолго приник к ним, как он сам называл это, в прочувствованном поцелуе. Заметив вскоре, что поцелуй Веруне был желанен, мужчина осмелел, начал освобождать милушку от остатков одежды, которые мешали. К его великой радости она ему в этом активно помогала.
...Когда обоюдоострый накал страстей у супругов, постепенно угасая, иссяк, Веруня, отдохнув и уставившись глазами в невидимый потолок, молитвенно проговорила в темноту:
- Господи, прости меня, неразумную - я и не подозревала, что способна на такое... А все мой незадачливый хозяин виноват, что меня от житейских радостей отвадил, монашенку из меня сделал...
А мужик был и рад, и не рад своей инициативе. Что его спутница жизни еще вполне дееспособна в постели, он только что убедился. Но вот было ли в должном порядке общее состояние жены - и физическое, и особенно нравственное - он полной уверенности в себе не чувствовал. А знать это важно было именно сейчас, поскольку он как муж и как глава семьи убедил себя: для него настало время решить, наконец, для себя вопрос - оставаться ли ему на ревизорской должности до выхода на пенсию или устроиться на работу где-либо здесь, в Кустарях, чтобы Веруня постоянно была в поле его зрения, и в случае чего он смог бы безотлагательно прийти ей на помощь.
Когда ревизор Сафонов проводил на военную службу сына, предварительно добившись, чтобы он овладел специальностью шофера, когда затем помог устроиться в хорошие ВУЗы сначала старшей дочери, а потом и младшей, он посчитал, что теперь может вздохнуть более или менее свободно. Да и потом, незадолго до возвращения Гены из Армии, отец с удовлетворением думал, что сынуля, заявившись домой, может сразу же устроиться на работу даже в родном селе, поскольку шоферов в Кустарях в то время частенько недоставало. Дочери, когда окончат учебу, тоже без работы не останутся - газеты пестрели объявлениями о вакантных должностях.
Примерно в таком, мажорном состоянии духа обретался заботливый отец и в тот памятный день, когда он завернул в родные пенаты после одной из своих ревизий, заурядной и поэтому томительно-скучной.
Узнав, что самочувствие Веруни особого беспокойства ей не причиняло, а родители, хотя и пребывали уже в преклонном возрасте, по выражению Петра Кузьмича "потихоньку скрипели без посторонней помощи", Алексей по совету отца занялся починкой изгороди сада. Выбрав из кучи хлама, валявшегося во дворе у ворот, лесину посвежей, он начал не торопясь отесывать ее. Трудился он с явным удовольствием, потому что плотницкие работы всегда были его хобби. И надо же было такому случиться, что именно за этим занятием, без стука миновав родную калитку, Алексея и застал его сынуля, вчерашний бравый солдат Геннадий Сафонов. Неслышно подкравшись к отцу сзади, он весело отрапортовал:
- Разрешите доложить - ваш сын такой-то, выполнив свой долг перед Родиной, прибыл под родительский кров!..
...Сын вошел в колыбель своего детства и юности возмужалый, подтянутый и с еле заметной усмешкой зрелого парня на устах. Когда родитель попытался осведомиться у сына, не надумал ли он, будучи в армии, продолжить образование, тот, посерьезнев, твердо заявил:
- Всему свое время, батя. Спешить мне некуда - впереди вся моя жизнь. Я там, на службе, отвык от гражданки, мне теперь надо сначала осмотреться, что здесь почем, чтобы, когда придет время, если и принимать решение, то уж раз и навсегда. А ты, папа, голову над моей судьбой не ломай, ладно?
Первые две-три недели по возвращении домой Геннадий по совету деда и с благословения мамани отдыхал, отсыпался, вольничал. Попробовал было навестить ребят, с которыми дружковал до ухода в армию. Толкнулся в один дом, в другой - увы, приятели кто разъехались по институтам да техникумам, кто подался в город, на производство. Сходил раза два-три на Леснянку, порыбачить, но то ли был не сезон - на дворе стоял сентябрь, вода в речке по ночам сильно остывала - то ли по какой иной причине, только клев был никудышный. Естественно, и зорьки выдавались холодные, сидеть на зябком берегу было не очень-то приятно.
Так что, выкопав, когда пришла пора, с помощью мамани и деда картошку на огороде, старший сержант запаса подумал, подумал, да и устроился шофером в дислоцированную на окраине Кустарей передвижную механизированную колонну, которые в то время создавались государством для оказания помощи колхозам и совхозам в строительстве хозяйственных объектов.
Работа в качестве водителя грузовой автомашины полюбилась Геннадию еще во время его службы в армии. И здесь, на гражданке, чем было не удовольствие - подминать под колеса старенькой трехтонки немеренные версты матушки России, мотаясь то за строительными металлоконструкциями на Урал, то за элитными семенами на хлебную Кубань, а той вообще Бог знает куда и зачем. Мчишься по только что пущенной в эксплуатацию бесконечной автомагистрали, а песня сама собой выплескивается из груди, переполненной смутными чувствами:
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит...
Только недолго длилось это выстраданное Геной счастье - любоваться просторами своей необъятной Родины. То ли из-за брака заводского, то ли по халатности не слишком опытного водителя меньше чем через полгода начал барахлить двигатель, а потом как перезрелые орехи стали лопаться один за другим листы рессор. А проблемы, связанные с ремонтом автомобиля, оказались в судьбе вчерашнего солдата чем-то вроде камня преткновения. Дело в том, что механик ремонтной мастерской за устранение любой неполадки, как узнал Гена, требовал определенной мзды, каковую шофера именовали кто калымом, кто могарычом - что, конечно, дела не меняло. Не раскошелишься, так механик - шофера знали это - серчая, будет мурыжить тебя до посинения. А ведь если машина стоит, то по окончании месяца рискуешь получить вместо зарплаты кукиш с маслом. С другой стороны - где взять денег на могарыч механику, если шоферской зарплаты и без того еле хватало на пропитание, да и то с натяжкой.
Геннадий знал, что шофера колонны при случае рисковали - подсаживали по пути "леваков", то есть пассажиров, перевозить которых в грузовиках автоинспекцией было запрещено. Отважился на это однажды и бедолага-новичок, уступил настойчивым просьбам трех колхозниц, подсобил им забраться в кузов. Затея эта закончилась плачевно: на выезде со станции гаишник отобрал у нарушителя документ на право вождения автомобиля. Для молодого человека, только еще вступающего на стезю самостоятельной жизни, это событие оказалось роковым - он на всю жизнь утратил интерес к профессии шофера и вообще к автоделу.
Осень он проработал на полях совхоза прицепщиком тракторного плуга, зиму - учеником слесаря в мастерской МТС. Маманя однажды попыталась уговорить сынулю устроиться по месту ее работы, в райпотребсоюз.
- В нашем учреждении, - увещевала мать свое чадо, - появилась вакансия экспедитора на оптовом складе. Может, пойдешь, поработаешь, приглядится... Я уже разговаривала с начальством.
- А что это такое, чем я там буду заниматься? - без всякого интереса спросил сын.
- Как это чем? - удивилась родительница неосведомленности сынули, уже хлебнувшего солдатского лиха. - Будешь с шофером на машине ездить в областной город за товарами, а по возвращении в райсоюз сдавать их по накладной заведующему складом. Дело ответственное, но ведь ты уже не мальчик.
Сын выслушал родительницу, задумался на минуту, и вдруг заговорил жалобно, заглядывая матери в глаза: - Ну, что ты, мамань? Какой из меня барахольщик?! Меня живо обсчитают или обвесят на первой же партии груза... Придется вам с папаней за меня раскошеливаться, возмещать ущерб.
Не могли не затронуть метания сына и бедолагу отца. Видя, что у Гены ничего не ладится, что он никак не может найти свою нишу в непредсказуемых комбинациях явлений жизни, слушая стенания и упреки жены - "сердце у тебя каменное", "изверг ты сыну, а не отец".- Алексей не раз до боли напрягал свой мозг в поисках выхода из того тупика, в который то ли по своей вине, то ли по своей беде угодил сын. Положение Гены напоминало отцу его собственное, когда он вернулся из госпиталя домой. Ему никогда не забыть, как он тогда, не зная, где приклонить голову, метался, то впадая в отчаяние, то вновь обретая надежду. И кто знает, что сталось бы с ним в то послевоенное безвременье, если бы не благотворное, бескорыстное покровительство председателя сельпо Палея и не настойчивые советы, увещевания и великодушная моральная поддержка Аллы Мокеевой. Это благодаря им он, приехав тогда в кооперативный техникум, ощутил в себе неуемную жажду действовать, бороться за достойное место в жизни.
"Может быть, - размышлял отец бессонными ночами, - помочь сыну найти свою Аллу Мокееву? Только ведь, по словам супруги, сын в ответ на ее шутливые намеки - сватов-то, мол, не пора засылать - отделывался шуточками в том духе, что, дескать, у его невесты еще материнское молоко на губах не обсохло.
Разумеется, и отец не раз пробовал заговорить с Геннадием о его будущем, выяснить, может, у него есть какие задумки, мечты - кем бы он хотел себя видеть, когда придет его пора встать на собственные ноги. Чаще всего, сынуля отделывался в таких случаях шутками, мол, поживем, увидим, пока же над ним вроде не каплет. Раз только, по-видимому, устав от чрезмерной родительской опеки, Гена, озабоченно копошившийся над семейным будильником, в ответ на очередной стандартный вопрос отца вдруг взбеленился, вскочил из-за стола, быстрыми шагами заходил по комнате и возбужденным голосом, в котором проскальзывали жалобные нотки, затараторил:
- Слушай, бать, кончай терзать мою душу!.. я сам все понимаю, только это не моя вина, что я не могу приспособиться к жизни, к тем порядкам, которые неизвестно кто в ней завел... Ты же знаешь, я люблю ухаживать за животными. Я их понимаю, и они это чувствуют. Но я не выношу вида крови, не могу примириться с тем, что моих питомцев пускают потом под нож...
Гена привел еще несколько примеров своих неудачных попыток приспособиться к жестоким реалиям жизни, в том числе эпизод, когда он на дальней станции пожалел своих землячек и за то, что он хотел помочь им добраться до дома, его лишили водительских прав. Потом, наверно, почувствовав, что к горлу подступают рыдания, молодой человек вышел, почти выбежал во двор и скрылся за калиткой. Домой он в тот вечер вернулся поздно и только спустя несколько дней признался матери: чтобы успокоить нервы, взбудораженные беседой с отцом, он убежал за околицу села и долго бродил там по опушке рощи.
Отверг Геннадий и советы отца с матерью вернуться в школу, закончить среднее образование. Воспользоваться своим отцовским авторитетом, настоять на своем Алексей не решился. Он видел, что на селе люди с высшим образованием - а это были в основном учителя и врачи - жили отнюдь не безбедно, их достаток вряд ли был гуще, чем у ревизора Сафонова, образовательный ценз которого застрял на уровне посредственного техникума. Алексею в этой связи пришел на ум разговор с Евгением Зайцевым, сыном потомственных сельских педагогов. Тому повезло на вступительных экзаменах в каком-то не то геологоразведочном, не то археологическом институте - его зачислили в студенты. Учился он успешно. На последнем курсе, пронюхав, что ему по окончании учебы уготована судьба вечного скитальца - прозябание на раскопках где-нибудь в Саянах или на Памире, а то и бродяжничество с поисковыми партиями по зонам вечной мерзлоты, он заскучал. Дескать, стоило ли для этого пять лет зубрить лекции, рыться в завалах мудреных книг, короче, губить свою молодость, чтобы превратиться – увы - не то в землеройку, не то в дикобраза? Думал парень, думал, да так ничего более оригинального не измыслил - кроме как "жениться на рояли". А означало это выражение в данном случае вот что. Училась на их курсе одна деваха - рослая, рыжеволосая, с оттопыренными ушами, которые она тщательно камуфлировала модной прической. Особа та была, как раньше говорили, не из простолюдинов: палаша ее обретался в ранге какой-то важной персоны в университете.
Вот за ней-то юноша и решил приударить. Он знал, что парень он - не урод, поскольку не раз замечал, что девушки-однокурсницы поглядывают на него не без интереса. И так или иначе, ухаживания мнимого влюбленного возымели должное действие, и как раз перед распределением студентов Евгений с Наиной - так звали избранницу сердца, точнее корыстного ума жениха - сыграли свадьбу. А потом молодая супруга, пустив в ход испытанные женские средства - слезы и угрозы - "а то уеду на Тянь-Шань и пусть там меня медведи раздерут..." - добилась для законного супруга места референта у какого-то профессора - подчиненного отца. Но словам Евгения, у них в университете в кандидаты наук из сельской молодежи пробиваются лишь считанные единицы. Он уверял Алексея, что вообще в науку там "пущают" почти исключительно только детей родителей, занимающих в своих кругах привилегированное положение.
А трудоустроить Гену, причем по его желанию, помог случай - почти по пословице: "не было бы счастья, да несчастье помогло". Когда-то, еще в школьную пору сына, отец по случаю дня рождения подарил ему портативный радиоприемник с проигрывателем. Парнишка мало-помалу не на шутку пристрастился к аппарату, который в то время был еще в диковинку. Бывало, что вокруг этого предмета - не такого уж диковинного свидетельства технического прогресса - возникали семейные ссоры: сестрам Ире и Люде хотелось послушать пластинку с модным шлягером, а как раз на это время приходилась трансляция шекспировского "Короля Лира". В таких случаях матери семейства ничего не оставалось, кроме как прибегнуть к Соломонову решению: она приносила с кухни ухват или сковородник и заставляла детей конаться, то есть перехватывать рукой черенок кухонного орудия - раз Люда или Ира, раз Гена. Чей верх, тому в данный момент и владеть приемником.
Но это было еще полбеды. Беда пришла года через полтора, когда приемник взял да и замолк. Гена в ту пору еще учился в школе, уделить внимание аппарату времени не было, и он куда-то запропастился. А теперь, оказавшись не у дел, молодой человек вспомнил о когдатошнем подарке папани и у него зачесались руки: неужто он, шофер, которого в армии командование ставило в пример, специалист, который, можно сказать, с техникой почти что "на ты", не сможет разобраться в каких-то элементарных электрических схемах? тут Гена кстати вспомнил, что его бывший одноклассник Сашка Скочихин еще в школе увлекался радиолюбительством. Однако, пригласив дружка домой, он убедился, что тот вряд ли может ему чем-либо помочь. Ну, открыли они заднюю крышку приемника, потрогали лампы и другие загадочные детали... Но - увы! Приемник молчал.
Сашка посоветовал бывшему однокласснику записаться в их кружок радиолюбителей при Доме пионеров, познакомил его с руководителем, который, как потом оказалось, служил в Армии радистом. Тот, покопавшись в своих технических пособиях, дал Гене почитать отмеченные им материалы. Специфические тонкости дались новичку не просто и не сразу, но вероятное место неисправностей в приемнике определил он сам. И после того, как папаня по его просьбе купил в городе нужные детали и они были водворены им на место, он не мог нарадоваться: приемник заработал! А это означало для него, что познать тонкости радиодела - вполне разрешимая для него задача!
Успех воодушевил молодого человека на посещение занятий радиокружка, на работу с технической литературой. Большую, а главное, доброжелательную помощь оказал ему руководитель кружка, талантливый педагог-самоучка, радиолюбитель с ранней юности. В кружке Геннадий получил более или менее связное представление о приемной радиоаппаратуре, о том, как управляться с ней, как устранять неисправности.
...Ко времени, Когда Алексей начал поиски места, куда бы пристроить сына, на должность техника сельского радиоузла заступил дальний родственник Сафоновых Сергей Иванович Бажанов. К нему-то отец Гены и направил стопы в один из наездов в Кустари, чтобы поделиться своими отцовскими заботами. Не виделись родичи года три - Бажанов жил на окраине села, из дома выходил редко, столярничал понемножку - на жизнь хватало, правда, если считать с пенсией как инвалиду войны, проделавшему неблизкий путь от Москвы до Берлина со своим подразделением связи.
На взгляд Алексея его родственник за то время, что они не виделись, малость сдал в своем обличье: он поседел, у глаз появились морщины. Неизменной осталась разве что только радушная, чуть застенчивая улыбка свояка, которой он не преминул встретить Алексея, когда тот, поднявшись по узкой крутой лестнице на второй этаж, вошел в помещение радиоузла.
- Слушай, Сергунь, - спросил гость, протягивая хозяину руку,- куда это ты спешишь?
Поймав вопросительный взгляд сельского радиста, родич пояснил:
- Шевелюру-то свою зачем так рано посеребрил?
- Так ведь у природы - свое расписание. - Да и тебе на свое обличье не мешало бы в зеркало почаще заглядывать...
- Зачем же в зеркало, когда есть домашний энкавэдэ. Тебя благоверная еще ни разу не утыкала?
- Чем?
- Да их любимой женской побасенкой: "Седина в голову - бес в ребро".
- Пока нет, вроде бы не за что было...
- Да ну! Ты уж не в святые ли записался?
О деле мужчины договорились по-родственному, без формальностей.
- Ты пришел вовремя, - сказал Сергей. - На радиоузле требуется помощник техника. Поскольку зарплата небольшая, из города сюда вряд ли кто поедет. Пусть твой сынуля отнесет заявление начальнику почты - радиоузел подчинен ему. Оформим новичка пока учеником - таково правило.
- Может, ты пока позвонишь начальнику, поставишь его в известность?
- Ну что ж, думаю, это не помешает...
Так Геннадий Сафонов, боль за судьбу которого не давала покоя его родителям, был наконец-то пристроен к делу. Теперь можно было спокойно поразмыслить об его дальнейшей судьбе.
Сам же Геннадий почувствовал, что освоение особенностей новой работы на время отвлекло его от мыслей о неурядицах и передрягах, которые ему довелось претерпеть в поисках своего места под солнцем. На счастье бедолаги теперешний шеф его оказался не только классным специалистом, но и тонким психологом-самородком, какие, оказывается, и в Кустарях были не редкость. Сергей Иваныч не стал педантично втолковывать юноше азы радиотехники. Он просто раз за разом последовательно развертывал перед молодым человеком схемы главных узлов радиотрансляционной аппаратуры, объявляя о выходе из строя то одного, то другого ее компонента. При этом он ставил задачу: сообразить, как отыскать место и определить характер неисправности или помехи, а заодно и предложить, что надо сделать, чтобы аппаратура заработала. Это было похоже на тот случай, когда мальца, чтобы научить плавать, смело бросают в воду и следят, как он там барахтается, повторяя прием до тех пор, пока парнишка не научится самостоятельно держаться на воде.
Освоившись с азами нового для него дела - помогли знания, приобретенные им в радиокружке -Геннадий стал брать техническую документацию на дом, просиживать над ними ежедневно чуть ли не до полуночи. Своего он добился: когда Сергей Иваныч уходил в отпуск, он без колебаний доверил новичку всю аппаратуру и все бумаги радиоузла...
А потом, спустя год, молодого человека снова начало посещать беспокойное чувство недовольства самим собой. Сознание того, что и эта его теперешняя примитивная работа, и окружение, и сама размеренная жизнь за спиной мамани, тревожных взглядов которой, бросаемых не сынулю украдкой, он, конечно же, не мог не замечать, нервировало его, побуждало к мучительным поискам своего настоящего пути в жизни. А каким он должен быть, этот настоящий путь - со временем Геннадий постиг это с предельной ясностью - никто кроме него определить не может...
Застряла в голове Алексея-отца память об одной характерной встрече с дочерью Ирой - застряла потому, что она высветила одну негативную черточку в характере его отношений с детьми. А произошло всё это так. Однажды, когда Ира училась уже на втором курсе института и, судя по ее высказываниям и поведению во время встреч, уже постигла, почем фунт студенческого лиха, отец, выкроив время, решил в очередной раз посетить свое чадо, порасспросить, какие у нее успехи в учебе, какие заботы, а если удастся, то и прозондировать, что она думает об устройстве своей личной жизни как будущая невеста, ведь Ирине пошел уже девятнадцатый год, возраст для девушки, близкий к критическому. Может, у нее уже и дружок завелся…
Увы, ничего такого выяснить отцу не удалось. Ира, когда ее родитель вошел в комнату, в которой она жила с тремя сокурсницами, сидела на своей койке, угрюмо уставившись неподвижным взглядом куда-то в угол помещения. При виде отца дочь порывисто встала, подошла к соседке по койке, тихо сказала ей что-то. Когда та вышла в коридор, она упала на постель, закрыла лицо руками и в голос расплакалась. Излишне говорить, как растерялся глава семейства, который с молодости знал за собой слабость - женские слезы обезоруживали его, более того - чуть ли не доводили его до потери самообладания. Сейчас он чувствовал себя беспомощней козленка, запутавшегося в поводке, которым хозяйка привязала его на лугу за кол. Слава Богу, что папаня хоть догадался плеснуть из стоявшего на столе графина воды в стакан и чуть не силком заставить дочь пригубить его. Наверное, минут пять-шесть Ира еще продолжала громко всхлипывать, припав к плечу отца, который подсел к расстроенной студенточке на койку и ласково поглаживал ее по спине.
Еще полчаса ушло на то, чтобы выпытать у дочери причину ее расстройства. Оказывается, ее "срезал" на экзамене преподаватель "политики", как студенты называли между собой дисциплину "Научный коммунизм", и теперь ее лишат стипендии до следующей экзаменационной сессии.
- Куда мне теперь деваться, - запричитала обиженная студенточка, теребя в руках мокрый от слез платочек. - Ни специальности никакой, ни жилья в городе. - Хоть на улицу выметайся...
Ну, это уже было слишком! Отец семейства понял, что настал момент, когда он должен проявить родительскую жесткость, к которой вообще-то проявлял отвращение и поэтому никогда к ней не прибегал - не было необходимости.
- Вот что, дочь! - как можно строже проговорил отец. - Кончай нюни распускать. Иди умойся и поставь чайник - будем чай пить с пирожными, с карамельками.
К удивлению, а больше к удовлетворению отца Ира беспрекословно выполнила не то просьбу, не то повеление родителя, наскоро привела себя перед зеркалом в порядок, взяла со стола чайник и вышла. Вернулась она, когда чайник уже вскипел. По-видимому, на кухне она с кем-то разговорилась: напряженность с лица ее сошла, на нем теперь угадывалась улыбка, правда еще робкая, немного растерянная. Вынув из шкафа стаканы и несколько залежалых пряников, Ира, преодолевая смущение, проговорила:
- Извини, папка, у нас в буфете сегодня больше ничего не было...
- Вот хорошо-то! - шутливо отозвался отец. - А то моей колбасе пришлось бы залеживаться.
Заботливый родитель достал из ревизорского портфеля большой кулек, выложил его содержимое на стол.
- Во! - развернул он колбасу. - Ветчинно-рубленая... А вот еще консервы и селедка. Конфеты, к сожалению, все слиплись.
Ира с особым удовольствием уплетала консервы из крабов, которые тогда только что появились в продаже. Появились, как говорили в народе, благодаря тому обстоятельству, что от них почему-то отказалась Америка, куда до этого экспортировалась почти вся продукция дальневосточных крабоконсервных предприятий.
Поскольку в комнату начали заглядывать девушки, с которыми Ира проживала совместно и которым, наверное, тоже пришла пора перекусить, Ира и ее родитель, не сговариваясь, вышли в коридор и остановились у одного из окон. На улице шел снег с дождем, на тротуарах было слякотно.
"А погодка-то - под стать тому настроению, в котором только что пребывала моя невезучая студенточка" - подумал Алексей. Ласково обняв свою кровинушку за плечи, он не удержался, мягко пожурил ее:
- А ты у нас, оказывается, паникерша. От кого-кого, а от тебя я этого не ожидал...
- Прости, папка... - только и нашлась бедняжка, что сказать отцу, смущенно заглядывая ему в глаза.
- Ладно, соловья баснями не кормят - так ведь гласит народная мудрость? Сколько целковых вам тут на месяц отстегивают?
- Девяносто рублей... - тихо, чуть ли не шепотом произнесла дочь. Когда заходила речь о материальной стороне отношений родители - дети, Ира постоянно испытывала мучительное чувство неловкости.
- Хорошо... вот тебе, дочка, сто пятьдесят. Когда деньги будут подходить к концу, дай знать мне на работу по телефону, который ты записала. Даже если я буду в командировке, вышлю тебе "стипендию" по почте.
Закончив неприятные для него денежные дела, Алексей, ободряюще улыбнувшись, спросил:
- Ириш, я все собирался поинтересоваться: чем вы тут живете в разлуке с родными и бывшими подружками? Не одними же лекциями да зачетами?
Ирина вопросительно посмотрела на батю: к чему он клонит?
- Ну, пойми же ты, - оживившись, воскликнул тот, - должны же быть у вас, молодых девушек, личные интересы, так сказать, хобби, развлечения...
- Папуль! - подумав, жалобно проговорила Ира. - Так у нас же совсем нет свободного времени. И устаем мы от лекций так, что нам уже не до хобби... Лучше уж соснуть лишний часок-другой, голову немного освежить.
- Ну, ты хоть в кино-то ходишь?
- Ходим с подругой изредка. Но сейчас я коплю деньги на чулки. Тут батя не мог не почувствовать угрызений совести. "Какой же я осел, - подумал он, - парю в облаках, не замечая, что у дочери, по сути дела невесты, пятки в чулках окно в Европу продрали..." Тем более что этот товар ныне из городских магазинов как тихоокеанским тайфуном повымело..."
- Это мое упущение, - честно признался отец. - Какой у тебя размер?
- Как у мамы...
- Говори, не стесняйся, в чем еще нуждаешься, - с задорной улыбкой проговорил батя.
- Тогда не жадничай, старайся не пропускать ни одной новой картины. А чулки я тебе на днях занесу. Вместе с билетами в областной драмтеатр. Лады?
- Папуля...- Ириша обратила на отца взгляд, исполненный горячей дочерней признательности. - Я, оказывается, совсем не знала своего родимого. Прости!..
"Надо мне было почаще приходить к ней, - с запоздалым сожалением подумал отец. - А то, чего доброго, утратишь мало-помалу душевный контакт со своей кровинушкой. А без этого - какое уж там взаимопонимание... "Кровинушками" мать Алексея, Степанида Ивановна, называла своих чад независимо от их возраста. По мнению Алексея, это слово наиболее точно отражало чувства, которые его маманя питала к ребятишкам. Неудивительно поэтому, что дети - и он, старший, и его сестренка Капа всю жизнь платили мамане той же монетой. А то ведь Алексею доводилось видеть семьи, в которых родственные связи держались на голом материальном интересе: родители детям, уже взрослым - деньги, те им - равнодушное спасибо, и то лишь по настроению и в зависимости от суммы.
А сердцем Иры, едва ли не впервые с такой силой, постепенно овладело волнительное чувство к отцу, которому она не умела подобрать подходящего названия. Да ей сейчас и не надо было этого. Она просто отдалась ощущению спокойной уверенности - будто сидит она в родительском доме за обеденным столом, а вокруг милые, родные лица, и каждый желает тебе добра, и на каждого можно положиться, как на самого себя.
Отец между тем, ведя свою старшенькую под локоток к двери ее комнаты, мягким голосом наказывал ей:
- Прошу тебя, Ириш, тратить свои умственные и душевные силы только на учебу. И, пожалуйста, не забывай, что у тебя есть родители, которые думают о тебе, беспокоятся о твоем благополучии...
Ты можешь мне обещать, что впредь будешь держать отца в курсе всех своих дел, особенно своего материального положения?
- Хорошо, папань, я буду стараться...
Твердой уверенности в голосе дочери отец почему-то не почувствовал. "Сам виноват, - решил он про себя, выходя из общежития. Уж для кого-кого, а для своих кровных чад, которые только начинают становиться на ноги, сердечности родительской жалеть - что может быть безответственнее"…
По дороге в свое очередное временное пристанище в городе ревизор Сафонов подумал было, что теперь ему можно облегченно вздохнуть, поскольку последствия подножки, которую судьба неожиданно дала его старшей дочери, они с Ириной благополучно устранили. Однако на то, чтобы в душе его воцарилось хотя бы временное благоденствие, Алексею-отцу рассчитывать было пока рановато. Правда, то, что у Люды отпала охота ехать учиться в город, для родителей было облегчением, потому что материально помогать теперь надо было только Ирине. Однако Серафима Георгиевна, классный руководитель Люды, как писала в своем последнем письме Веруня, настоятельно рекомендовала своей ученице устроиться на работу в школу - это, по ее словам, намного упростит заочной студентке учебу в институте и обеспечит ей хоть и небольшой, зато собственный заработок. Алексей понимал, что без его помощи тут тоже не обойтись. Однако, как он ни напрягал свой мозг, ничего путного придумать пока не мог. Сказывалась утеря связей с учителями и, особенно с руководящими работниками школ в Кустарях. Правда, беде этой можно было помочь, надо было только подождать, пока подвернется случай навестить родные края.
