Глава шестнадцатая
Благополучно закончив свою первую ревизию и отчитавшись за нее Перед высоким начальством, Алексей позволил себе расслабиться, отвлечься от служебных забот, что называется, свободно вздохнуть. А вздохнув, подумать - да ведь теперь он что ни на есть хозяин-барин: никому ничего не должен, до всех ему такое же дело, как и всем до него. И пусть то, что будет с ним через неделю, в руках его бога, то есть начальника отдела Калюжного, зато сейчас, отсидев восемь часов в отделе, он, свободный гражданин России Алексей Сафонов, может пойти в кино, в областной драмтеатр, в городскую библиотеку, наконец.
Именно к такому роду занятий, способу добывания хлеба насущного молодой человек, оказывается, и стремился неосознанно в годы взросления, в процессе поисков своей ячейки в сотах многоголосого и беспокойного улья бытия. На каком другом месте мог бы он иметь такую степень свободы, иметь возможность хоть раз в месяц-полтора делать, что хочешь, думать, о чем заблагорассудится тебе, а не тому, кто имеет над тобой власть: начальство, жена, хозяйка квартиры?..
Кстати, что касается жилья в городе: об этом Алексею еще предстоял разговор с тетушкой Катериной. А с Веруней они во время последней побывки Алексея дома, в Кустарях, уже условились, что она готова переехать в город по его первому сигналу, пусть только муженек заблаговременно сообщит дату приезда за ними, чтобы она могла без спешки, без горячки уложить всё необходимое на первый случай для житья на новом месте.
Говорят, что одной из своих заповедей Коран обязывает приверженцев мусульманства знать и чтить своих предков до седьмого колена. У нас же, многогрешных наследников православных христиан, редкий человек знает, кем был его прадед. В Кустарях, например, даже имя своего деда помнили, увы, далеко не все. Размышляя об этом, Алексей испытывал что-то вроде недоумения, но когда стал доискиваться до своих истоков, смог лишь установить, что дед его по отцу был ремесленником-шорником, а дед по матери - садовником. И тот, и другой, как было заведено их предками, по привычке блюли каноны православной веры, но церковные реформы патриарха Никона в лад со своими земляками принимать не захотели, остались убежденными приверженцами староверческой общины, которой еще до них было дано название "Спасово согласие". За это односельчане, принадлежавшие к другим религиозным общинам или - на казенном языке - сектам, обзывали их кто кулугурами, кто колганниками. Отношения между сторонниками разных сект были в то время до нелепости натянутыми, немирными. Взять хотя бы такой казус. Сектантские побратимы предков Алексея никогда не давали сторонникам других сект напиться из посуды, из которой пили сами. Для них держали особую, так называемую "поганую" посуду.
И не дай Бог парню из одной секты - на селе говорили "веры" -полюбить девушку из другой. Тут иерархи враждующих между собой сект стояли как говорится насмерть. Никто на селе не мог вспомнить, чтобы полюбившие друг друга парень и девушка из разных сект получили благословение родителей. По рассказам Степаниды Ивановны склоки между родственниками влюбленных достигали порой в таких случаях накала злопыхательства, перед которым вражда между домами Монтекки и Капулетти из трагедии "Ромео и Джульетта" Шекспира выглядела бы бледнее, чем ссора между мальчишками, не поделившими подобранный на дороге беспризорный двугривенный.
Так уж получилось, что из всей довольно многочисленной родни Алексея самый глубокий след в его сознании, а особенно в душе, оставили лишь двое - тетушка Марья, да тетушка Катерина. Они же, точнее, память о них, стала со временем незаживающей, саднящей раной на совести племяша, потому что обе они как-то незаметно ушли в мир иной прежде, чем он догадался хоть как-то воздать им за их доброту, за бескорыстное участие в его непростой судьбе.
Казня себя за это упущение, Алексей отдавал себя ясный отчет, что если бы не его щедрые сердцем тетушки, вряд ли у него хватило бы духу и напористости, чтобы обрести то место в жизни, которое его наиболее устраивало. Взять хотя бы его восхождение на орбиту, на которой вращались чины ответственнейших областных учреждений - от облпотребсоюза до обкома правящей партии. На этой орбите господствовали свои не писанные законы и обычаи, и еще неизвестно, сумел ли бы по сути дела деревенский парень, вскарабкавшись на нее, удержаться, если бы тетушка Катерина не взяла на себя труд разъяснить новичку, как себя вести в чуждом ему мире.
Екатерина Давыдовна - таким было полное имя тетушки Кати - являлась родственницей отца не по прямой линии. То, что она так приветливо встречала сородичей, объяснялось скорее ее благожелательным, приветливым нравом - то, что Степанида Ивановна именовала человеколюбием.
В первый раз Алексея заставила толкнуться к тетушке элементарная нужда в ночлеге. Когда, еще в начале Великой Отечественной войны, кустаревский райвоенком направил Алексея с ответственным поручением в областной центр, отец, Петр Кузьмич, спросил сына:
- Едешь надолго?
Этого Алексей не знал. Подумав, родитель посоветовал:
- Если придется заночевать, толкнись к тетке Катерине. Она - наша дальняя родня.
И растолковал - как, по какому адресу искать родственницу.
Алексею тогда пришлось воспользоваться советом отца. И парнишка запомнил, что тетушка приняла его чуть ли не как родного сына.
...Небольшого росточка, с крупными, почти мужскими чертами лица, внешностью и манерами мало чем напоминавшая горожанку, женщина. за какой-то час знакомства расположила к себе юношу мягкой, сердечной улыбкой, живым интересом к собеседнику и его семье, остроумными репликами, свидетельствовавшими о том, что все новости кровно интересуют ее. Тетушка долго расспрашивала гостя о своей кустаревской родне, искренне сожалела, когда оказывалось, что он интересующих ее земляка или землячку попросту не знал.
За чаем тетушка словно ребенок радовалась подарку Степаниды Ивановны - варенью из яблок, которые в Кустарях называли райски -ми, наверное, за то, как думал Алексей, что они придавали варенью неповторимый вкус и аромат.
Расстались родичи в тот раз, исполненные взаимной симпатии и доброжелательства. Свои приглашения заезжать к ней тетушка повторила несколько раз с подкупающей искренностью.
Когда Алексей заявился к тетушке Катерине после учебы в техникуме, он застал ее немного состарившейся, но такой же бодрой, подвижной и общительной, какой она была, когда он познакомился с ней. Разве что только прибавилось морщинок у глаз, да речь стала более размеренной, экономной.
После того, как Алексей угостил родственницу сорокаградусной, она впала в лирическое настроение и до полуночи с воодушевлением повествовала о своей молодости, которую она провела в Кустарях, в многодетной семье столяра. Из поры раннего девичества у нее сохранилось воспоминание о юноше Косте с соседней улицы, который зацепил ей сердце своим необузданным характером."Таким же, какой был тогда у меня"- подчеркнула тетушка.
- Однажды мы стайкой, - вспоминала она, - трое ребят, трое девчат - середь ночи сорвались с посиделок и по предложению Костьки, который был у нас заводилой, направились в рощу, примыкавшую к дальней околице села. Мои подружки заколебались было: все знали, что в этой роще располагалось место последнего упокоения кустаревцев. Разговор заводилы с оробевшими был короток и крут:
- Кому страшно, пусть остается. С трусишками нам не по пути. После этого девчонкам оставалось только повиноваться - это было все же меньшее зло, чем разлука с кавалерами.
На кладбище Костька знакомил честную компанию с богатыми памятниками, под которыми покоились именитые кустаревцы. Светила яркая луна, Костька, читая выгравированные на памятниках фамилии, сопровождал их непристойными замечаниями.
- Меня от этих его слов начало коробить, - с гримасой брезгливости заметила тетушка, - и я со злостью осадила сквернослова, напророчила ему, что придет день, и его закопают в эту землю и что ему-то уж наверняка памятника не поставят...
В ответ безобразник вскочил на одну из могилок и приплясывая, пропел:
И мене лежать в земле сырой,
И холм могильный надо мной...
И что самое странное, паренек и в самом деле примерно через неделю умер, и как тетушка ни старалась разузнать что-либо о причине его смерти, никто ей ничего вразумительного сказать не мог.
...Когда тетушке исполнилось пятнадцать лет, отец устроил ее на работу в веревочную мастерскую известного на селе богатого купца Силуянова.
- Я колесо крутила, - пояснила тетушка, - по десять-двенадцать часов в день напрягаться приходилось. Откуда только силы брались.
За это хозяин платил мне двугривенный, получалось больше пяти целковых в месяц. Ишачила я почти год. Именно тогда я своим хребтом усвоила, что значит пословица: "Работа и мучит, и кормит, и учит". Поняла я также, что тех, кто чурается работы, жизнь попросту выбрасывает на свалку, как изношенное тряпье.
...Заработанных денег тетушке хватило, чтобы справить все не-обходимое для приданого. Сделать это было в то время в пределах возможного. Например, двухдневного заработка ей хватило, чтобы купить отрез хорошего ситца на кофточку.
- А что нужно было невесте для приданого? - как бы спрашивала себя тетушка. И сама, загибая пальцы на руке, перечисляла, - это перина, ткани разные для пошива простыней, наволочек, занавеси... Помню, с каким восхищением я наблюдала, как приказчик отмеривал мне десять аршин ситца для полога. На ситце этом красовались огромные бледно-розовые бутоны казавшихся мне сказочными цветов... У меня даже в глазах зарябило от такого великолепия.
Алексей не сомневался в правдивости слов тетушки, когда она без притворной скромности утверждала, что в невестах она была девушкой шустрой, бойкой на язык и наверное приглядистой, потому что за право провожать ее с посиделок домой, как она слышала от людей, парни грозили порой друг другу "пересчитать ребра".
Не мудрено поэтому, что во время гражданской войны, когда Катюша была уже на выданье, приглянулась она бравому командиру продотряда, присланного в село добывать хлеб для Красной армии. Заприметил он девчонку, когда она лихо отплясывала чечетку на свадьбе своей подружки. Наплясавшись вдоволь, девушка с подружками со своей улицы собралась домой. Борис - так звали командира - был приглашенным гостем на свадьбе. Когда он увидел, что молодайки уходят, он нагнал их, навязался в провожатые. Дорогой он развлекал спутниц веселыми былями из жизни красноармейцев, сыпал прибаутками. Когда дошли до дома Катюши и она уже отворила свою калитку, Борис быстро подошел к ней и, осторожно взяв за локоток, глухим от волнения голосом сказал:
- Катюш... Можно я так... буду звать вас?
- Что вам от меня надо? - сердито отрезала девушка и рывком высвободила локоть.
- Катюш, я только хотел спросить: вы позволите, я вам напишу?
- Мне-то что? - сердито отрезала озорница. - Только я все равно неграмотная, - и захлопнула калитку перед носом растерявшегося кавалера.
Когда гражданская война закончилась, Борис приехал в Кустари, заявился к отцу Катюши. Ее самой дома в это время не было. Стояла погожая осень, накануне прошел теплый грибной дождик. Ранним воскресным утром девушку разбудили подружки, пригласили в сосновый бор пойти - там, дескать, грузди высыпали, хоть косой коси. Возвращается она в полдень с грибами, глядь - Борис с папкой сидят на кухне, чаи гоняют. Деваха вежливо поздоровалась с гостем и - шеметом в горницу. Стоит сама не своя перед зеркалом, косу то расплетет, то заплетет опять... Ну, думает, конец тебе, телушка - бычка привели. Что делать, думает, как теперь себя вести?
Вообще-то Борис ей понравился - серьезный такой, видный из себя, не болтун, как знакомые сельские охламоны, с которыми девчонки на посиделках вечера проводили, но ведь Катюша совсем не знала Бориса, а вдруг окажется - он злыдень какой-нибудь аль пьяница горький. Не даром же говорят -в своем селе за полдурака замуж выходишь, а уж в чужом за круглого дурня угодить можешь... Дай сейчас маху - век с таким маяться будешь.
Вдруг видит бедолага - дверь в горницу отворяется, входит Он - в гимнастерке и галифе, плечистый, подтянутый и с зачесом, который потом на селе стали называть политическим. Видит невестушка в зеркале - остановился женишок позади нее, переминается с ноги на ногу, то покраснеет, то побледнеет, а заговорить никак не может -видать, все слова порастерял, пока из кухни в горницу шел. и не знает, что делать, куда деваться от неловкости.
- Катюша, дорогая...- выдавил, наконец из себя суженый-ряженый, а у самого голос дрожит, никак он совладать с собой не может. И вдруг выпаливает:
- Выходите за меня замуж! Прошу вас...
Тут уж пришла пора растеряться невесте. Как же это так - ни с того, ни с сего - слезай, приехали. Она же знала - подружки своих женихов месяцами манежили, испытывали, а ну, мол, друг ситный, выкладывайся, покажись, что ты за фрукт!
А Борис между тем каким-то деревянным голосом продолжает:
- Мы с вашим папаней договорились...
Невесту при этих словах аж затрясло всю. Она повернулась и со злостью бросила горе-жениху в лицо:
- Ах, так, с папой договорился? А я, получается - сбоку при -пека?.. Ну и ступай, женись на папе!
А сама - мимо жениха бегом на кухню, оттуда - во двор. Чувствует - рыдания ее душат...
Тут тетушка, взволнованная воспоминаниями, минуту-другую по -молчала. Убедившись, что племяш с интересом слушает ее, она возобновила рассказ.
- Тут слезы заструились у меня по щекам, я и не думаю их вытирать, бреду по улице сама не знаю куда. Огляделась - хорошо хоть, никого не было кругом, а то после от сплетен деваться было бы некуда.
К счастью, бедолага вспомнила - бабушка у нее была, добрая, ласковая такая, и внучат привечать любила очень. Прибежала к ней внучка, бабка, видно, сразу поняла , что душа у нее не на месте. Заварила бабуля чаю деревенского, из сушеной тыквы, напоила дев -чушку. "Ну, что за муха тебя укусила? - спрашивает. - Давай, выкладывай..." От слов бабкиных участливых незадачливая невеста понемногу отходить начала, стала, запинаясь, рассказывать про свою беду. Видит - бабуля улыбается с этакой лукавинкой в глазах. "Ну, что это за беда, - начала она утешать внучку. - К девахе свататься пришли, а она, нате вам, нос от жениха воротит. А о том не подумала, что подружки-то иные в невестах-перестарках ходят, потому как женихи-то на войнах головушки поклали...
Бабуля поправила на голове платок - белый, в черную крапинку, задумалась. А потом и спрашивает "А парень-то тебе не по нраву, что ль?" У внучки же слезы опять на глаза навертываются. "Да нравится, нравится!.- вспылила она. - Но нельзя же так, с налету, словно обухом по голове... Что я, чурбан что ли с глазами или тряпка в лавке - три копейки дюжина?" "Да,- покачала бабуля головой. - Ты, видать, девка из тех, из разборчивых. К тебе подход нужен..." Она встала из-за стола, за которым они беседовали, сняла свой застиранный передник. "Ну, ладно,- говорит, - будь по-твоему. Оставайся пока здесь, а я пойду, покалякаю с твоими. Давненько у них не была."
Ушла старая женщина, а внучка прибралась у нее в доме, прилегла на хозяйскую кровать и сразу крепко заснула, словно после трудов праведных. Сколько она проспала - не помнит, разбудили ее голоса в сенцах. Вскочила сонуля, выглянула украдкой из закутка, где кровать стояла, видит - дверь из сеней в кухню отворяется, входит бабушка, а за ней Борис - стройный, подтянутый и с цвета -ми в руках. Они с бабкой не видят беглянку, а она прошмыгнула В горницу и дверь за собой потихоньку прикрыла. Через какое-то время к ней бабушка пришла. "Вот что, голубушка,- говорит она, понизив голос. - Устрою-ка я вам смотрины..." "А что это такое?" -спрашивает невеста, тоже вполголоса. "Ну, что ты, разве не знаешь? Посидите, поглядите друг на друга, побеседуете. Я чаю вам принесу. Ну, а об остальном пускай жених сам позаботится... Он тебя будет спрашивать о том, о сем... Если тебе есть что сказать, отвечай, если нету - улыбнись этак с загадкой, со значением. Только Боже тебя упаси тараторить без умолку - мужчины балаболок не жалуют... Словом, держи себя в руках, знай себе цену..."
Ушла бабуля, а невеста - к зеркалу. Обсмотрела себя и так, и этак - вроде ничего видик, всё чин-чинарем. А тут и жених в дверях показался. "К вам можно? - спрашивает. "Заходите, коль пришли..." - с достоинством отвечает невеста, сама делает вид, будто ей все равно. А какое там "все равно", когда вся напряглась, будто к прыжку с горы на борону приготовилась. "Вы меня извините за давешнее" ,-говорит молодой человек с чувством, с улыбкой виноватой на лице. - Я волновался очень, не мог сразу сообразить, как надо себя вести... в таких случаях". А Катюше почему-то весело стало. И - смешно. "Бравый вояка, - пронеслось у нее в голове, - а какой-то пигалицы застеснялся."
"Присаживайтесь"- сказала невеста, показав рукой на стул. "Вот цветы... вам", - смущенно произнес Борис, подняв букет на уровень груди. - Куда бы их?.." Катюша тоже смутилась - ей никто еще не дарил цветов и она не знала, что надо делать, получая подарок. К счастью, в это время в горницу вошла бабуля, неся в руках поднос с чаем. Невеста приняла поднос, проговорила, обращаясь к хозяйке дома: "Бабуль, будь добренькой, найди какую-нибудь посуду под цветы". Приняв от жениха букет, она передала его родственнице, забыв даже сказать "спасибо" дарителю.
Сели молодые друг против друга за стол, Катюша смело так, с вызовом уставилась на жениха, а он взгляда не выдержал, отвел глаза в сторону. Стал молодой человек чай из чашки в блюдце наливать, да так неуклюже - на скатерть пятно посадил. Его милая промолчала, сделала вид, будто не заметила ничего. А потом и говорит: "А вы пейте из чашки - чай-то не очень горячий." Гость отпил глоток: "И в самом деле, - закивал в знак согласия, - а я обжечься боялся!" Посмотрели тут молодые друг на друга и нежданно-негаданно рассмеялись, да так дружно и раскованно, словно сговорились. Тут уж на душе у девахи сразу полегчало, словно гора с плеч сверзилась. И полилась, заплескалась у славной четы беседа -про то, какая хорошая погожа установилась, какой урожай мужики собрали, какие славные родители и родичи у Катюши - да мало ли о чем молодые люди могут говорить, когда у них языки развяжутся! К тому же Борис оказался хорошим рассказчиком, свое детство вспомнил, товарищей по службе в лицах представил... Расстались молодые по-дружески. Борис ручку невесте хотел поцеловать, а ей - очень уж неловко ей стало... Договорились встретиться на другой день тут же, у бабушки.
На пятый день Борис сделал Катюше предложение, она попросила неделю на раздумье - по правде так просто, для приличия. А жених в ответ помрачнел, да настолько, что невесте как-то боязно сделалось - непонятно ей, что в этом такого? А он с заботой в голосе признался: "Мне через неделю в области быть надо, насчет работы договариваться". Ну, а девахе тоже уступать не хочется. Стали они судить-рядить, сроки утрясать.
Правда, дальше-то пошло все, как это обычно у людей делается в таких случаях. В условленный день сходили молодые в сельсовет - хороший знакомый отца, председатель, с веселыми напутствиями и прибаутками зарегистрировал брак. Ну, само собой, и свадьбу справили - скромную пусть, и без венчания, поскольку Борис, как оказалось, был партейный. Но все остальные обычаи по настоянию матери невесты постарались соблюсти, чтобы от соседей не стыдно было. Да и самим молодым хотелось, чтобы все было по-праздничному, ну, и чтобы потом, впоследствии, было что вспомнить...
Досказывала тетушка в тот день свою историю о том, как она стала горожанкой, уже в постели, поскольку она уже устала и ей трудно было сидеть за столом.
...Когда молодая чета приехала в областной город, у них, естественно, не было своего жилья, и им долго пришлось скитаться по чужим углам, терпеть неудобства. Борис поначалу работал экспедитором на колбасной фабрике, по вечерам учился на курсах "красных директоров". Соседи на первых порах даже кланяться не желали. Как же - прихлебательница новой власти, жена партактивиста... Бориса-то после окончания курсов начальником планового отдела назначили. Ну, а потом, когда обыватели увидели, что живут-то приезжие по-простому, одежда на них такая же, какую носили в ту пору все простые горожане, еду покупают на рынке такую же, как они, то есть, что подешевле, сердца их начали постепенно смягчаться, взгляды при встречах не то что потеплели, но перестали быть такими колючими как прежде. А когда тетушка на Пасху с крашеным яичком в руке зашла похристосоваться сначала к соседям справа, а затем слева - глядь, вскоре и другие бабенки на знакомство напрашиваться стали.
Благоверный, конечно, журил тетушку за это, ведь им, партийцам, было запрещено церковные праздники отмечать, но тетушка однажды резонно заметила ему: "Ты вот что, любезный, на службе своей можешь сказать, что жена твоя истинно верующая - какой была, такой и хочет умереть. Агитировать за свою веру я никого не собираюсь, так что ни я, ни ты Советской власти никакого вреда не причиняем. Хочешь, я пойду к твоему партейному начальству сама и выложу все это." Как уж потом муженек улаживал этот вопрос, тетушка не интересовалась, но никаких замечаний он ей потом по поводу ее веры не делал.
В положенный срок у четы Куприяновых - тетушка при бракосочетании приняла фамилию Бориса - народился сын. К тому времени руководство фабрики, где работал Борис, выделило им отдельную квартиру, хотя и довольно скромную. Нужды особой семья не испытывала. Зарплаты, которую платили главе семьи, хватало, чтобы содержать семью. Тетушка с течением времени приспособилась к городской жизни. Ей понравилось, что при фабрике и для нее нашлась работа. Она устроилась туда сначала судомойкой в столовую, а потом стала там помощницей повара. По душе ей было и то, что при фабрике был свой детский садик. Так что, когда Володя, сынишка их, подрос, Катерина снова вернулась на работу, которую она оставила было, когда ребенок еще нуждался в материнской опеке.
Слушая исповедь тетушки Катерины, Алексей отметил тогда про себя: своеобразие судьбы этой его родственницы сказалось в том, что на нее наложили свой отпечаток раскаты и отголоски российских революций 1917 года. Судя по известным ему фактам, ничем не легче была и судьба родной сестры отца - тетушки Марьи, а также крестной матери Алексея, супруги дяди Григория, Клавдии. Равно, как и судьба всех почти их сверстниц на селе.
Продолжение истории о городском житье тетушки Катерины Алексей услышал, когда возвратился к ней после своей первой командировки в один из районов области. Заявился тогда молодой человек к своей тороватой родственнице не в урочный час. Она в тот день ездила на автобусе в дальний сосновый бор по грибы, да сильно припозднилась - на обратном пути выйти на шоссе к обратному автобусу не успела. Пришлось бедолаге тащиться с полупудовой ношей на плечах почти десять верст пешком. Хорошо хоть, что тетушка оказалась ночью в лесу не одна - две молодые женщины из соседних квартир напросились утром составить ей компанию.
- А то бы я, наверно, умерла там со страху, - чистосердечно призналась охотница до природных даров, которую молодой человек даже и не знал, как воспринимать: то ли как неудачницу горемыку, мученицу, то ли как одну из предприимчивых россиянок.
В тот поздний вечер Алексей застал тетушку в ее крошечной кухоньке за мытьем грибов.
- Будь добр, - попросила она, когда племяш, раздевшись, появился в дверях кухни, - погладь мне между лопаток... Весь позвоночник болит как чирей.
- Да полегче ты, медведь! - вскричала тетка, едва племяш начал тереть.- Я ведь все-таки пожилая, худосочная женщина, а не статуя какая-нибудь...
- Пожилые женщины у нас предпочитают греть бока на печке, а не шастать по ночам в лесной глухомани, - ляпнул Алексей, не подумав, и сразу же пожалел об этом, потому что тетушку нахальное замечание племяша прямо-таки взорвало:
- А кормить меня ты что ли стал бы, сосунок?- минут пять пожилая женщина сердито сопела, со злостью швыряя промытые грибы в кастрюлю.
Растерянно извинившись, Алексей вышел в коридор, подхватил свой ревизорский портфель и, пройдя с ним в зал, начал на виду у тетушки выкладывать из него на стол предусмотрительно заготовленную снедь: хороший шмат шпика, белый хлеб, сладости к чаю, ну и, конечно, четвертинку сорокаградусной.
- Молодец! - отходя сердцем, похвалила тетушка земляка. - Значит, мне завтра на рынок тащиться не надо... А за четушку - особое спасибо: о-ч-чень хорошее средство от радикулита. И вообще -лампадка белой головки с устатку для русской души - лучшего средства не сыщешь!
Управившись с грибами, тетка Катерина с завидным проворством собрала на стол, на ходу спросила:
- Картошка вчера от ужина осталась - хочешь, разогрею?
С приходом Алексея пожилая женщина заметно оживилась."То ли предвкушение выпивки подействовало, то ли желание ублаготворить гостя", -гадал Алексей. Как бы то ни было, но не прошло ж четверти часа, как тетушка усадила гостя за стол, сама заняла место напротив, весело скомандовала:
- Наливай!
Провозгласив тост "За встречу", заядлая грибница залпом осу- шила свой лафитник и, с улыбкой посмотрев на молодого родича, с чувством произнесла:
- Фартово! А главное - к месту...
После второй рюмки тетушка обмякла, как она сама это называла - рассиропилась, зато после третьей снова воспряла духом и начала с аппетитом уплетать все, что было на столе, в том числе и вчерашнюю картошку, которую, к слову сказать, стряпуха с помощью растительного масла и огня, а главное - употребив свой незаурядный кулинарный талант, довела до таких кондиций, что она сама просилась в рот.
- Люблю повеселиться, особенного потешить мамону, - проговорила хозяйка, засовывая вилкой в рот большущий маринованный рыжик.
Алексей отметил про себя: пословица-то - не из свежих. Ее любил вставлять в свою речь - и к месту, и не к месту - его тесть Матвей Иваныч. А вслух племяш проговорил, чтобы польстить родственнице:
- Теть Кать, а ты, как я вижу, и трудиться любишь - дай Бог каждому...
- Да, уж этого у меня не отнять, - с горделивой улыбкой призналась собеседница. - С ранних лет приучали меня отец с матерью, царство им небесное...
Размашисто перекрестившись, тетушка продолжала:
- Ты лучше спроси меня, на какие шиши я живу? На пенсию? Как бы не так! Ее даже на пайку хлеба не хватает...
Алексею, хотя он и догадывался об источниках пропитания родственницы, захотелось подзадорить ее - пусть расскажет, что сама об этом думает.
- А чем же - неужели на фабрике подрабатываешь - в твои-то годы?
- А что? - горделиво вскинула голову тетушка. - Только там платят за труд - во!
И она показала гостю кукиш.
- Потому что, - продолжала пенсионерка, - на фабрике нашей трикотажной, где соседки работают, никакого порядка нету: то сырье не подвезли, то машины поломались. А в лесу я - хозяйка. Грибы, ягоды, калина, малина - все мое. Что донесу, то и припасу. И себе на прокорм, и любителям маринованных грибков на радость. На рынок приду - у меня отбоя нет от охотников. И рублики как голубки - за пазуху шмыг, шмыг. Приду потом в мясные ряды, любой кусочек говядины, баранины - подай сюда, а то уронишь...
Вскоре Алексею предстояло убедиться, что воодушевление тетушки было неестественным, надолго его не хватило. Речь ее постепенно становилась все более отрывистой, бессвязной. На какое-то время она взяла себя в руки, сказала полусонным голосом:
- Ты, если хочешь, пей чай. А мне пора бай-бай - я прошлую ночь почти не спала.
Усталая женщина облокотилась на край стола, подперла голову ладонями и, кажется, задремала. Алексей встал, разобрал тетушки -ну постель, осторожно, поддерживая за талию, довел женщину до места, уложил, накрыл одеялом.
За те несколько дней, в течение которых Алексей работал в отделе, ожидая очередной командировки, он имел возможность воочию убедиться, какого напряжения физических, да и душевных сил стоили тетушке те засаленные рублики, которые, увы, не сизыми голуб -вами, а тяжелыми каменьями повисали на ее шее, все ниже пригибая ее к матушке - сырой земле.
И хотя бедняге-хлопотунье было уже за шестьдесят, она все лето и всю осень поднималась зачастую из постели не позже полшестого утра, чтобы успеть на автобус, ехала в обширный лесной массив верст за пять от города, а может и больше. "Кто их мерил, эти злосчастные версты, кроме разве что наших бабьих ног"- говорила тетушка. Там она до вечера собирала грибы, в основном маслята, везла их потом, а иногда и тащила на себе, до дома, до хаты. Тут бы в самый раз попить чайку, да в теплую постельку... Да где там... Принесенную снедь надо было тут же очистить от сосновых иголок и прочего лесного мусора, промыть в холодной воде и отварить на керосинке, иначе грибы могли испортиться и весь ишачий труд, по выражению тетушки, "пошел бы псу под хвост". Обработка грибов обычно заканчивалась в третьем часу ночи. А через три часа надо было вскакивать с постели и отправляться за очередной партией даров леса. Так что обретение этих даров оборачивалось для двужильной трудяги чуть ли не каторжной принудиловкой.
Зимой сухощепой пенсионерке со своим товаром - маринованными грибами - раза три в неделю приходилось чуть ли не целыми днями студить свои старушечьи мослы на рынке - то при январских стужах, то при февральских метелях.
И что озадачивало, а порой и тревожило Алексея - он ни разу не слышал от родственницы ни одной жалобы на свою судьбу. Как-то во время одной из ночевок у тетки, когда она по какому-то случаю решила сделать себе выходной, Алексей за вечерним чаем спросил ее:
- Теть Кать, я не могу вспомнить в точности - во время войны, когда я приехал к тебе в первый раз, дядя Борис, твой муж, кажется, был еще жив?
Тетушка, отхлебнув глоток чая, дрогнувшей рукой поставила чашку на блюдце, надолго задумалась. Заподозрив неладное, племяш мысленно обругал себя: "Умею же я, недотепа, бередить людям душевные раны... Не иначе, как у них не обошлось без семейной невзгоды". Как тут же оказалось, Алексей угадал. Когда тетушка повернула к нему лицо, в глазах ее блестели слезы.
- Да, - сказала родственница глухим, как показалось Алексею, страдальческим голосом, - тогда он был еще жив, но одной ногой стоял уже в могиле...
И тетушка поведала племяшу, как сложилась ее семейная жизнь, а точнее - что за человек был ее муж.
...Характер у дяди Бориса, по словам безвременно овдовевшей женщины, оказался по тем бурным временам, когда старые, царские чиновники сходили со сцены, а новые только начинали входить во власть, приноравливаться к новым порядкам, судя по всему, слишком уж прямым, открытым. Он не мог мириться с недобросовестностью, а особенно с нечистоплотностью своих коллег. Были на колбасной фабрике, где он работал, и случаи злоупотребления начальством своей властью, от которого страдали рядовые рабочие. А супруг у тетушки сам был из батраков, в молодости натерпелся всякого от кулака-хозяина. Поэтому на собраниях он не стеснялся открыто говорить о непорядках на фабрике, о бесчинствах руководящих работников, называл виновников по именам, помогал пострадавшим писать жалобы в адрес городских и областных властей. Только правды и при новой власти добиться было непросто. Почти у каждого проходимца в верхах находился покровитель, как тогда говорили - "мохнатая лапа".
- Не знаю, - немного передохнув, продолжала тетка, - из-за этого, а может, просто судьба у него была такая, только что-то в моем Борюшке сломалось тогда. Очень уж он стал болезненно переживать неурядицы на фабрике... Смотрю я - раньше он, бывало, спиртное на дух не переносил, а тут вдруг начал прикладываться к рюмке. Сперва только по выходным, перед обедом, и то не каждый раз. А потом это постепенно перешло в привычку. Через какое-то время печень у него разболелась. Дошло до того, что пришлось положить его в больницу. Когда выписывали домой, доктор обнадежил - поживет, мол, еще. А недели через три похоронили мы его. Хорошо хоть, что к этому времени я одна осталась - сын к этому времени уже полгода как в военное училище поступил.
Воспоминания, которые - Алексей чувствовал это - больно затрагивали душу тетки, наверное, вывели ее из состояния равновесия, потому что она стала все чаще затягиваться табачным дымом. Племяшу больно было смотреть, как много его родственница курила. Маленькая, сухонькая - в чем только душа держится - она за день вдыхала в себя столько дыма, что его, по-видимому, хватило бы, чтобы даже у крепкого мужчины-курильщика закружилась голова. Хотя, вспоминая впоследствии на досуге всех русских женщин-работяг, с которыми ему в разных весях приходилось иметь дело или просто быть знакомым, молодой человек пришел к убеждению - сам он не смог бы сдюжить и половины того, что пришлось им вынести на своих хрупких плечах в это крутое время.
И вот ведь что было дивно: трудясь всю жизнь с великим напряжением сил, не доедая куска, не досыпая ночей, они не позволяли себе ожесточиться, как святыню блюли свою чистую душу, не давали прилипнуть к ней дурным соблазнам и сквернам мира, которые обступали их со всех сторон. Та же тетушка Катерина, изнемогая под тяжестью большущей корзины с лесной снедью, когда ее подводил редкий по тем временам автобус, никогда не забывала прихватить с лона природы букетик ромашек или других скромных цветочков... А в пору осеннего листопада, возвращаясь с рынка после распродажи маринованных маслят, она по дороге домой, бывало, обязательно заглянет в какой-нибудь сквер, наберет пучочек ярко-оранжевых кленовых листьев и, красиво распушив прелесть в фарфоровой вазе, поставит ее в комнате на самое видное место. О благолепии многоцветного осеннего леса, о том, каким целительным бальзамом ложатся оно на жаждущую умиротворения душу, тетушка, мечтательно глядя куда-то вдаль, могла говорить по нескольку раз на день.
Приятно удивляло Алексея в тетушке Катерине и то, как тепло она радела своим землякам. Он знал - "свято место", ее небольшая квартирка, состоявшая из жилой комнаты, кухоньки и крошечной спаленки-чулана без единого окошка - редко когда пустовало. У тетки почти всегда гостевал кто-нибудь из кустаревцев. Алексей находил этому только одно объяснение: у пожилой женщины от природы был, как тогда говорили, колхозный характер. Она не выносила одиночества. "Они, - говорила тетушка о земляках, - все мне как родные. Я за сорок лет так и не привыкла к городу, не приросла сердцем, как это бывает на селе, ни к одной из соседок, вообще к кому-либо из горожанок. А как приедет кто-нибудь из Кустарей - чувствую себя, будто вернулась на родину"... Ну, а земляки, которым, приехав в областной город, негде было приклонить голову, попав к тетушке и будучи обласканы ею, естественно, располагались у нее как у себя дома. "Да, - вынужден был признать Алексей, - видно не зря отец называл щедрую сердцем землячку добрым гением, порожденным кустаревской общиной".
Не могло не понравиться молодому человеку и то, Какие чудеса тетушка могла творить на кухне. Из нехитрых, казалось бы, припасов - капусты, картошки, морковки, крупы - она могла соорудить такой борщ, а из обыкновенной ржаной муки и говяжьей печени напечь таких пирожков, каких деревенскому чревоугоднику до этого не приходилось попробовать ни разу. И еще в первые недели общения с родственницей Алексей успел усвоить, что любимой поговоркой ее было: "Работа и щучит, и кормит, и учит". Разумеется, землячка знала массу и других народных изречений и присловий, которыми она при случае словно еду перцем то и дело пересыпала свою речь. Что стоит хотя бы это: "Хочешь есть калачи, так не сиди на печи". А однажды, когда Алексей, набегавшись за день по городским учреждениям - до того, что у него пропал аппетит, - не оценил по достоинству приготовленный доморощенной стряпухой винегрет, она не без упрека заметила:
- Поработай до поту, тогда и поешь в охоту...
Обидней всего показался Алексею вывод, сделанный им в конце концов из наблюдений за жизнью тетушки, а также из ее высказываний: уделом её, как и всех ее горемычных сверстниц и сверстников, был и оставался тяжелый, самый неквалифицированный физический труд.
По логике вещей на ум Алексею стали приходить мысли о судьбах других родичей, с которыми ему приходилось либо жить, либо тесно общаться. Алексей — мужчина стал серьезно задумываться над житьем-бытьем своего отца, тестя Матвея Ивановича. Особое сострадание, а с другой стороны гордость вызывала у него наряду с тетушкой Катериной немилосердная планида дяди Григория, мужа крестной матери Клавдии. Того самого, который положил на алтарь спасения народного хозяйства России, немилосердно пострадавшего от войн, часть своего суверенного тела. Алексей вспомнил, какое тягостное впечатление произвел на его юное сознание рассказ дядюшки о его мытарствах в пресловутой трудармии. Под таким названием правительство в тридцатые годы двадцатого века создавало формирования с полувоенной дисциплиной, на которые возлагалась задача по восстановлению, в частности на Урале, крупных заводов, порушенных за годы первой мировой и особенно гражданской войны. Так уж получилось, что широко разрекламированная властями индустриализация фактически с особым пристрастием прошлась именно по хребтам трудармейцев.
Поскольку дядя успел уже присмотреться к соседу, убедиться, что он - свойский парень, не принять предложение из ложной скромности показалось ему неудобным. Чего доброго - земляк мог и обидеться. А когда дяде прислали из дому сухарей и сушеных яблок, он не преминул щедро поделиться гостинцем со своим новым приятелем. Между молодыми людьми постепенно установились отношения на-стоящей дружбы и взаимопомощи. Ибо кто же не знает, что общая судьба - самая сердобольная сводня в мире...
А где-то в середине второго года службы дяди Карим сумел, поскольку у него условия труда и взаимоотношения с начальством были несколько благоприятнее, так как он служил в хозкоманде, обслуживавшей цеховые столовки завода, оказать дружку услугу, которую в тех условиях было трудно переоценить.
- Послушай, Гриш, - сказал сослуживец в тот памятный день, -догнав дядю по дороге в общежитие, - а ты не хотел бы поменять свое место службы?
Дядя, в душе уже давно готовый во всему, остановился, выжидающе посмотрел приятелю в глаза.
- Ну, чего ты испугался, - чувствуя обеспокоенность товарища, дружелюбно проговорил Карим.
- Да разве меня переведут? Скажут - заменить некем, и все тут,- засомневался дядя.
- Знаю. А теперь послушай, что я тебе скажу.
И Карим поведал дяде, что шофером на грузовике у них работает поляк-политэмигрант, которому пришлось бежать из своей страны. Там власти не дают житья коммунистам и Казимир - так звали поляка - чудом избежав тюрьмы, перебрался в Советскую Россию. Ну а наши власти направили его вместе с другими перебежчиками сюда, на наш завод.
Карим остановился - ему надо было зайти в контору.
- Так вот этот Казимир, - продолжал приятель, - хотя заводские начальники его еще не признали своим, но поскольку в его бумагах значится, что он коммунист, а главное - на собраниях, куда его приглашают, он всегда подает дельные советы, с его мнением начальству приходится считаться.
Дядя подумал, что терять ему все равно нечего, поэтому дружку он ответил так, правда, все еще не веря в успех его затеи:
- Ладно, где наша не пропадала...
А вечером, вернувшись с работы, Карим обнадежил дядю:
- Я Казимиру сказал, что ты согласен. Он обещал поднажать на наших кадровиков.
Так дядя Григорий переквалифицировался из землекопов в грузчики при автомобиле - все поближе к современной технике.
Казимир оказался приветливым, общительным мужчиной лет тридцати с гаком. Принимая во внимание, что дяде тогда только-только стукнуло двадцать, он обращался к шефу по деревенской привычке уважительно, только на вы, а чтобы вступать с ним в пререкания - и мысли об этом не допускал.
На работу поляк являлся тщательно выбритым, в также тщательно отутюженных брюках и свежевыстиранной сорочке, чем и отличался от наших инженеров и служащих заводоуправления. Правда, язык, на котором он изъяснялся, чисто русским назвать было нельзя - эмигрант безбожно шепелявил. Зато уж в пунктуальности, изысканной вежливости поляку в ближайшем окружении дяди Григория не было равных.
При знакомстве он крепко пожал новичку руку:
- О, будем теперь робичь вместе, да? Добже... Вы не против – я буду звать вас э-э... Климентьевич, - запнулся Казимир. Отчество новичка поляк, наверно, узнал от Карима.
- Зовите просто Гриша... Григорий. А вас как?
- О, добже... А я буду Казимеж, по-вашему - Казимир. Бардзо добже...
Хотя жизненный опыт у дяди был невелик, но его хватило, чтобы предостеречь себя - на серьезное облегчение своей участи сейчас лучше не рассчитывать: кто знает, как поведет себя по отношению к новичку теперешний начальник, тем более, что он все-таки чужак. Однако, к своему большому удовлетворению, бывший землекоп вскоре должен был признать, что работается с политэмигрантом вполне сносно. Так, когда нужно было что-то сделать, скажем, помыть кузов автомобиля, Казимир не приказывал, а вежливо как бы приглашал к сотрудничеству:
- Прошу панове...
Новый грузчик поначалу на просьбу шефа смущенно улыбался, а в дальнейшем постепенно привык, словно это так и надо было. Тем более, что поляк каждый раз не забывал и поблагодарить ребят, как будто они выполняли работу лично для него.
- Дзякую бардзо, - говорил он, мягко улыбаясь.
Где Кариму с дядей управляться с грузом было трудно, Казимир не раздумывая подставлял и свое "панское" плечо... Словом, сработалась святая троица в разумные сроки и без накладок, предъявлять друг другу какие бы то ни было претензии ни у кого из них и в мыслях не возникало. Ну, а нагрузка у хозкоманды была плотной, порой ребята даже небольшую передышку позволить себе не могли. Завод расширялся, на станцию непрерывно поступали стройматериалы, оборудование. Транспортному цеху частенько не удавалось справиться с потоком грузов. Руководство завода то и дело обращалось к Казимиру, взывало о помощи. Тот, хотя удовлетворение нужд производственных цехов и не входило в прямые обязанности хозкоманды, иногда отзывался на просьбы, но не иначе, как предварительно посоветовавшись с подчиненными, а лучше было бы сказать - с товарищами по судьбе.
Алексею рассказ дяди об его трудармейской эпопее крепко запал в память скорее всего потому, что, вспоминая события того времени, родственник чаще всего останавливался на эпизодах, касавшихся своеобразия отношения иностранца к тогдашней взбудораженной революциями российской действительности. Потому что одно дело - видеть ее глазами коренного россиянина, и совсем другое - как ее воспринимали и воспринимают пришельцы из другого мира, где люди твердо, не понаслышке знали о "богоданных" правах человека - неприкосновенности личности, свободе совести, дозволенности частного предпринимательства и других важных истинах. Это было молодому человеку тем более интересно, что Казимир по скупым, но кран сочным рассказам дяди доброжелательно помогал молодым трудармейцам познать суть тогдашней политической атмосферы в России, как бы предостерегая их от безрассудных поступков, а особенно от необдуманных высказываний на политические темы.
Когда Карим, который не любил сдерживать себя, даже на людях, если они назло ему наступали на мозоль, начинал поминать начальство с употреблением нелестных эпитетов, Казимир, сторожко оглянувшись вокруг, прикладывал палец к губам:
- Карим, так не можно мовичь... Ты разве не знаешь - в России дозволено критиковать власть только на собраниях, и то, как у вас говорят - только по делу. Если, например, в казарме испортилось отопление и ночью приходится мерзнуть, ты так и скажи. Но имя виновного начальника лучше не называй. Иначе он может... как это? - Казимир поднял ладонь, потер большой палец об указательный - настучать на тебя куда надо. А чем это в России кончается, не мне вас учить...
Между тем неполадок, дефицитов и всяческих бесчинств и на производстве, и особенно в налаживании быта трудармейцев, со временем становилось все больше. Простаивали по разным причинам цеха завода, в магазинах невозможно было сыскать самого необходимого. Дружков больше всего возмущало воровство в цеховой столовке, в которой они питались. Об этом Кариму рассказывала его соплеменница, работавшая там кассиршей. По ее словам повара, безбожно общипывая отпускаемые рабочим порции, чуть ли не каждый день возвращались домой с добычей - от мясопродуктов до круп и сахара, причем не брезговали даже такими мелочами, как специи и соль. Даже судомойка столовой чуть ли не языком вылизывала бачки из-под сметаны и масла, только чтобы не уходить домой без трофеев.
А у работников общепита и оправдание было наготове:
- Фи! - разглагольствовала заведующая столовой. - Да сюда хоть святую поставь - она и дня не устоит, когда казенное добро само к рукам липнет.
Неприглядность создавшегося положения была тем тягостнее, что воришки творили свои пакостные дела под фанфары официальной пропаганды, неустанно трубившей о священной неприкосновенности так называемой социалистической собственности.
Усвоив, что от своей судьбы, какой бы суровой она ни была, ему все равно не уйти, дядя сцепил зубы, постоянно внушал себе, что ему надо во что бы то ни стало выдюжить. Утешал он себя тем, что срок обязаловки не вечен - оставалось всего каких-то десять месяцев. Тем более, что желудок, разбалованный дома хоть и грубой, но не дозированной как здесь едой, мало-помалу начал привыкать к пустоте, которая в первые месяцы службы казалась невыносимой.
Помогали переносить тяготы службы также и добрые увещевания Казимира, отношения трудармейцев с которым постепенно становились все более доверительными, дружескими. Ему тоже, по-видимому, недоставало общения с ближними, с которыми, поскольку они остались в панской Польше, ему так и не удалось установить связь.
Однажды, после очередной получки, которая оказалась меньше предыдущей, хотя работать в тот месяц пришлось с гораздо более ощутимым напряжением, чем обычно, поляк впервые не сдержался, сказал в сердцах:
- У вас в Советской России очень мало платят за честный труд. у нас в Польше рабочие и морду могут набить хозяину за такие гроши...
Карим молча переглянулся с дядей Григорием: ничего себе заявочки! Они знали: правды в администрации завода все равно не добьешься. У всех транспортников был на слуху эпизод - как один шофер отказался ехать на железнодорожную станцию за кирпичом без второго грузчика: тот внезапно заболел, а замену ему пока не подобрали. Подошедший замдиректора по строительству вместо того, чтобы как-то уладить вопрос, вызвал начальника отдела кадров, без обиняков приказал:
- Немедленно оформить увольнение шофера без выходного пособия.
...А дядю между тем разбирало любопытство: а не сочиняет ли Казимир про ихние польские порядки?
- А это правда, - спросил он, - что простые рабочие у вас мо-гут проучить обидчика - своего нанимателя? А их за это в каталажку не засадят?
- Во всяком случае, - подумав, ответил Казимир, - у нас рабочие, прежде чем приступить к делу, ладятся с хозяином о цене. А в Советской России хозяев нет, есть безликий Молох - государство, о котором никто не знает, где оно, и в то же время все нут-ром ощущают, что оно везде. Попробуй, высунься, вякни что-нибудь не так - тебя на дне моря сыщут...
...В последний год пребывания в городе, где служил дядя, а по слухам - и в целом по России, резко ухудшилось положение с продовольствием. Крестьянам запретили торговать на рынках зерном и мукой, как говорили, из-за того, что земледельцы уклонялись от поставок производимого ими продукта государству.
Так или иначе, хлеб рабочим заводов в магазинах стали отпускать только по карточкам. Дядя Григорий, выросший в многодетной семье с ее вечной нуждой, а порой и недоеданием, новую беду с грехом пополам переносил, а вот Казимиру и особенно Кариму, сыну зажиточного дехканина, приходилось туговато. И он, и поляк тщились найти пусть хоть какой-нибудь источник пополнения своего скудного рациона.
Помог случай. Когда однажды Карим на пару с поляком-шофером скатывали по сходням из кузова полуторки в подвал цеховой столовки бочку с соленой сельдью, торец посудины со стороны Казимира якобы нечаянно вырвался из рук сначала у него, а потом и у Карима. Бочка покатилась по сходням и, набрав скорость, с силой ударилась о цементный пол подвала и развалилась. Завскладом столовой, стоявший в дверях подвала, подошел, посмотрел на разбитую бочку и выброшенную из нее рыбу и почему-то спокойно сказал:
- Придется содержимое бочки перевешивать, составлять акт...
Рыбы стало на три килограмма меньше, чем значилось в накладной, представленной Казимиром. И это было естественно, потому что тузлук-то из бочки растекся по полу подвала. Кладовщик же в своем акте указал, что недостача составила пять килограммов.
- Это почему же, - недоуменно спросил шофер.
- Потому, молодой человек, - невозмутимо возразил кладовщик,- что я включил сюда ваше вознаграждение за то, что вы подпишете акт. В противном случае сумму недостачи начальство сдерет с вас.
Команда транспортников была вынуждена подписать бумагу, а подаренную рыбу с аппетитом съела за ужином - всё какой-никакой довесок к казенному пайку.
Через какое-то время инцидент с аварией - странной и необъяснимой - при разгрузке сельди повторился, потом еще и еще. Казимир даже придумал оправдание такому поведению грузчиков - поведению, которое, как ни крути, было явно неблаговидным, если не сказать преступным.
- У себя в Польше, - разглагольствовал он, - я частенько слышал, что в Советской России, если кто не осмеливается рисковать, может запросто раньше времени предстать перед светлые очи Матки Боски, то есть, по вашему, Божьей Матери.
Дядю Григория эта попытка Казимира оправдаться насторожила. Поскольку разгружали селедку в последнее время постоянно Казимир с Каримом, дядя в очередную ездку, когда подъехали к складу столовой, встал на место Казимира сам. Но - странное дело: во время спуска груза в подвал сходни почему-то разошлись и бочка с сельдью грохнулась на каменный пол подвала с высоты не менее двух метров. В очередной раз повторилась привычная процедура с подписанием акта о недостаче и с подачкой от завскладом. Дядя заставил себя смотреть на это сквозь пальцы. Однако ночью он долго не мог заснуть. А на другой день за ужином, во время которого Казимир по случаю какого-то католического праздника угостил своих грузчиков пивом, дядя отказался есть селедку, полученную накануне от мецената-завскладом. Не лез ему злосчастный трофей в рот, потому что в нем в полный голос заговорила совесть. Воспитанный отцом, наставником раскольнической православной секты, в строгих канонах православной веры, он с детских лет был приучен трапезовать, вкушая заслуженный хлеб - до шестнадцати лет родительский, а после -свой собственный, поскольку успешно перенял у отца мастерство валяльщика. А эта селедка - будь она неладна - они же ее не ловили, они, как бы сказал батя, умыкали ее яко тати в ночи.
Дядя так и сказал Казимиру:
- Не лезет мне в рот эта бяка... Хоть собакам ее выбрасывай...
...Таким рассерженным дядя не видел поляка еще ни разу. У него даже губы побелели от ярости.
- Не лезет, говоришь? - с трудом сдерживаясь, чтобы не наорать на однокашника, процедил сквозь зубы Казимир. Тебя больше устраивает - протянуть ноги от язвы желудка, оставить дочку сиротой, так? А кому ты, как у вас говорят, этим загрозишь? Начальнику цеха? Директору завода? Да они и не заметят убыли - на твое место власти пришлют десяток новых простофиль...
Дядя был уже не рад, что заварил эту кашу. Кончилась жесткая беседа на моральные темы бегством Казимира - он в сердцах покинул столовку, даже не прикоснувшись к стакану с остывающим чаем. Дня два поляк с дядей на посторонние темы не разговаривал, а потом он вдруг заболел. Дядя с Каримом ходили его навещать. Когда он вышел на работу, опасное баловство с селедочными бочками возобновлять никому уже не хотелось - Казимир попросил начальство, чтобы его команду возить продукты к не чистому на руку завскладом не посылали.
...Немного разбередило сердце дяди Григория упоминание Кази-мира об его дочурке. Дело в том, что дядя накануне получил от Клавдии - своей супруги, крестной матери Алексея - с нетерпением ожидавшееся им письмо, в котором она сообщала, что ей пришлось уйти из семьи его отца. Причина ее ухода, как понял дядя, была в том, что свекровь надоела ей попреками - дескать, зачем сноха завела ребенка, когда муж еще не отслужил в армии. Утешало дядю то, что уже старенький отец Клавдии принял отданную замуж дочь спокойно, без обычных в таких случаев укоров. А сестра Клавдии, тетушка Марья, которая так и не вышла замуж, привязалась к крохотуле-племяннице как к своему родному дитяти.
...Дяде Григорию оставалось до окончания службы ровно шесть дней, когда судьба ниспослала ему испытание с трагическим исходом, сделав его калекой на всю оставшуюся жизнь.
Тот рабочий день близился к концу, когда Казимир послал его к начальнику цеха, чтобы тот расписался в приеме выполненных для него работ и подкрепил свою подпись печатью - таков был заведенный на предприятии порядок. Конторка начальника цеха помещалась в надстройке, дверь ее выходила на рельсы, по которым перемещалась тележка подъемного крана. Дядя, оформив документ и выйдя на площадку перед рельсами, посмотрел вправо и влево - тележка стояла неподалеку на семафоре горел свет, запрещающий крану движение в сторону, где стоял дядя. Но едва он ступил на рельс, тележка с большой скоростью двинулась на дядю. Бедняга отшатнулся, но снять ногу с рельса не успел. Стальное колесо всей тяжестью придавило ступню левой ноги дяди к рельсу, сплющило ее в бесформенную лепешку. От дикой боли несчастный потерял сознание.
Когда дядя в операционной заводской поликлиники всплыл из паров наркоза, ему сказали: крановщица по оплошке направила тележку крана не туда. Дядя, пока не чувствуя боли, поскольку еще сказывалось действие анестетиков, грустно усмехнулся:
- Какая разница, куда она тогда двигалась - эта злополучная тележка. Главное-то в том - по какому пути теперь пойдет моя жизнь, которая, как ни суди, только еще должна была начаться...
Некрасивые проделки с казенной собственностью, участниками которых невольно оказалась братия трудармейцев, не расстроили добрых отношений между ними. Казимир, когда пришел в поликлинику проведать дядю, попросил у своего однокашника извинения за то, что не устоял тогда перед соблазном. Дядя, в свою очередь, впоследствии с благодарностью вспоминал польского политэмигранта - своего наставника, его ненавязчивые беседы о том, что надо делать и как себя вести, чтобы научиться безболезненно приспосабливаться к новому режиму.
Из советов Казимира, из своего опыта, накопленного в трудармии, молодой кустарь-валяльщик сделал для себя вывод: какая бы власть ни правила в стране, человек, чтобы уцелеть и твердо стоять на ногах, должен в первую очередь рассчитывать на собственные силы и здравый смысл, не забывая при этом, что при каждом судьбоносном начинании надо тонко чувствовать золотую середину между добром и злом, не переступать черту, за которой начинается загнивание души, роение низменных страстишек, потеря уважения со стороны общества, имя которому издавна было - честной мир...
Все, что дяде Григорию пришлось пережить в трудармии, а также дома, в первое время по возвращении, происходило, когда Алексей, подрастая, еще не вступил в ту пору, когда у человека начинают появляться ростки сознательного отношения к жизни. Общаться с дядей он начал, когда тот стал уже признанным сельчанами мастером валяльного дела. Как потом и тетушка Катерина, дядя Григорий служил для молодого человека примером того, как несмотря на все невзгоды вести себя, чтобы не утратить свое человеческое достоинство, не дать сломаться чудесному стебельку, на котором зиждится самостояние и самоуважение человека.
По преданиям, рассказанным тетушкой Катериной, ее дед помнил те времена, когда первопоселенцы Кустарей, истые поборники православной веры, ее исконных обрядов, не жалея сил и здоровья, вели долгую и неравную борьбу с казенной церковью и светскими властями, чтобы веровать как велела им их совесть. Чтобы противостоять своим притеснителям, они в труднодоступной чащобе у Сиротской горы выкопали пещеру и, не взирая на ненастье, глубокой осенью и крещенские морозы в зимнее время, в назначенные дни совершали паломничество в лесные дебри, чтобы справлять молебны по старинным обрядам, завещанным им их праотцами.
Сам Алексей несмотря на непоказную набожность мамани, Степаниды Ивановны, на ее уговоры "помнить о Боге", когда ему задавали вопрос, является ли он верующим, однозначного ответа дать бы не смог. Тем не менее он чувствовал, что признать себя неверующим -на такое он никогда бы не отважился. Однако это его ничуть не смущало: он внушал себе, что в таком подвешенном состоянии обретаются многие, очень многие люди из его окружения.
Другое дело - дядя Григорий и его семья. В красном углу их с теткой Клавдией горницы с дедовских времен красовалась божница, а в ночи под религиозные праздники перед ней зажигалась лампадки и ставились свечи. По мере возможности супруги посещали и богослужения, проводившиеся у кого-либо из благочестивых собратьев их старообрядческой общины. Бывал на таких молебнах раза два или три и маленький Алешка - его водила туда за руку трогательно верующая маманя, когда у него на губах материнское молоко еще не обсохло.
А когда малец подрос, ему больше нравилось любоваться, как дядя Григорий делает валенки. В самом деле, на дядю было любо-дорого смотреть, как он расправляется с заготовкой валенка, которую он мастерски сам же и настелил накануне и которая после отмочки в растворе квасцов какое-то время выдерживалась в котле с кипящей водой. Когда дядя вынимал ее и укладывал на верстак для стирки, она в длину достигала чуть ли не роста валяльщика. А часа через два-три жамканья и растирания на досках верстака - на селе говорили "валяния" - из-под рук мастера на радость и удивление мальца вылуплялся аккуратный, симпатичный - сверстники Алешки говорили: "клёвый" - валенок. Это была обувь, без которой на селе и в округе зимой никто не рисковал выйти на морозную улицу.
Работать, стирать валенки дядя привык по пояс раздетым, потому как легкая ситцевая рубашка делалась на нем мокрой - хоть выжимай - за каких-нибудь двадцать-тридцать минут энергичного, с силой, колдовства над валенком.
Как-то, когда Алешка ходил уже в среднюю школу, дядя вроде в шутку попросил его:
- А ну-ка, племяш, покажи свои грабли!
Граблями маститый валяльщик именовал кисти рук.
- Вот-вот, я так и знал! - пробубнил дядек. - Кожа на ладонях розовая как у младенца на попе. А теперь на, пощупай мои...
Алешка мог бы и не щупать - дядя не раз, будучи в благодушном настроении, здоровался с племяшом за руку. Даже когда валяльщик сжимал парнишке ладонь в полсилы, у бедняги немели пальцы. Потому что мозоли у работяги давно уже превратились в жесткие, как дубовая древесина, набои. Таким же, по впечатлениям молодого человека, был у дяди и дух - не сминаемый и, казалось, не поддающийся никаким ударам судьбы. Хотя ступал он по грешной земле после несчастного случая в трудармии, тяжело припадая на покалеченную ногу.
К весне, на исходе валяльного сезона дядя год за годом хронически не досыпал, питался чуть ли не на ходу - и все это ради то-го, чтобы не задержаться с выполнением заказов жителей своего села и окрестных деревень, не отпугнуть их, не дать им переметнуться к другим мастерам. Алексей-юноша в эту пору непроизвольно избегал встреч со своим родичем - так пугали его заросшее щетиной лицо валяльщика, остро выступающие скулы и глубоко запавшие глаза.
В пору вступления в зрелый возраст - а это совпало с началом Великой отечественной войны - юношу Алексея частенько одолевало желание сравнить участь дяди с другими, более благополучными судьбами, обладатели которых, как догадывался начинающий мыслитель, не переводились на Руси даже в самые трагичные ее времена.
Именно в этот период, когда Алексею едва исполнилось семнадцать, он в нардоме познакомился с молодым евреем Шнейдеров, поселившимся в забытых Богом Кустарях, увы, не по своей доброй воле: началась Великая Отечественная война и небольшой белорусский городок, в котором проживал со своими родителями Давид - так звали молодого человека - со дня на день должны были занять германско-фашистские войска. О том, как изуверски обращались гитлеровские выкормыши с сыновьями и дочерьми израилевыми, родители Давида бы -ли хорошо наслышаны, поэтому они одними из первых приняли решение покинуть родное гнездо и эвакуироваться в восточные области России.
Что касается способа зарабатывания себе на хлеб, молодой еврей являл в глазах Алексея прямую противоположность дядюшке Григорию и тетушкам Марье и Катерине, жившим, как и подавляющее большинство их земляков исключительно за счет того, что всю жизнь терпеливо гнули по примеру предков свои натруженные спины. Шнейдер же, несмотря на свою молодость - он был почти ровесник Алексею - сразу же по прибытии в Кустари выказал невероятную для молодого кустаревца и его сверстников сметку и практичность. Он на другой же день по прибытии в Кустари пошел в райисполком, отыскал там нужного ему ответственного работника и без обиняков дал ему понять, что нуждается в трудоустройстве. Когда же тот вроде бы в шутку предложил пост руководителя районной конторы "Торгплодоовощ", Давид принял это как должное. Тем более, что место это было не из простых: оно обеспечивало молодому человеку бронь от призыва в армию. Мог ли Алексей, да и любой другой кустаревец помыслить о таком, особенно в военное время, когда в село уже начали поступать с фронтов первые похоронки?..
Алексей познакомился с новопоселенцем на совещании допризывников в нардоме, оказавшись его соседом по скамье. Первым вступил в беседу Давид, причем сразу же обоим стало ясно, что у них было о чем поговорить. Что касается Алексея, то он в первые же минуты знакомства поймал себя на мысли о том, как его собеседник прямо-таки по-щегольски носил военную форму, разумеется, без знаков различия и не полученную в какой-то воинской части, а купленную на станции Гудково у какой-то спекулянтки.
Непривычной для Алексея была и зрелость суждений молодого еврея на темы, как тот выразился, деловой жизни граждан. Собеседники тогда и не заметили, как, выйдя из нардома, не сговариваясь, направились на утопающий в эту пору года в зелени берег Верхнего омута речки Безымянна. Слушая своего нового знакомца, Алексей отмечал про себя, что таких взрослых, практичных взглядов на жизнь ему не высказывал ни один из односельчан, не говоря уже об его сверстниках-одногодках. Как он потом уразумел - Шнейдер в ту встречу тоже разгадал в нем склонность нет-нет, да и задуматься над закавыками, которые преподносит людям эта капризная волшебница-жизнь.
...Соблазненные открывшейся перед ними живописной картиной природы - казавшимся бескрайним зеркалом омута, легкие волны которого выплескивались почти неслышимо на песчаную отмель у берега, а также нежарким сентябрьским солнцем, молодые люди прилегли на прибрежной лужайке, поросшей пышным разнотравьем. Тут Алексей не утерпел, спросил у приехавшего с другого конца света, то бишь России, серьезного и, видать, башковитого новопоселенца:
- А ты не боишься, что вдруг опростоволосишься на таком ответственном посту, на котором за тобой будут следить десятки дотошных глаз?
Шнейдер, вращая между большим и указательным пальцем только что сорванную былинку травы, ответил тогда так:
- Я вижу, что ты парень тоже не из тех, не из вертопрахов. Понимаешь, что, когда проголодаешься, из воздуха кашу не сваришь. Поэтому послушай, что я тебе скажу. Представь себе такую ситуацию. У Ивана уродилось много гречки, но у него нет масла, чтобы сдобрить кашу за обедом, и не во что обуться. У Петра, наоборот, много масла, поскольку он держит две коровы, но нет гречки и тоже износились сапоги. А Ефим за сезон наготовил полную кладовку сапог, но ему нечего кушать. Вопрос: что нужно сделать, чтобы у всех перечисленных мной трудяг было все, что требуется для жизни?.. Знаю, что ты скажешь: всем им надо нести товар на рынок. Это- правильно. Только вот такая закавыка - никому не секрет, что рынок живет по своим законам. Ты слыхал о таких вещах - затоваривание, внезапное падение спроса, дефициты?
Видя, что Алексей не понял, к чему клонит собеседник, Шнейдер продолжал:
- А вот тут, чтобы предотвратить бедствие, требуется, чтобы на рынке появился знаток своего дела Шмуль. То, что он делает на рынке, на языке специалистов называется коммерцией. Русские купцы начали было постигать эту науку, но ты же знаешь, что произошло в России в 1917 году и где теперь те люди, которые умели жить и давали жить другим.
Рассуждения Шнейдера - о котором Алексей тогда сразу же подумал, что тот из молодых, да ранний, - касающиеся злободневного вопроса о том, как найти свое место в жизни, не могли впоследствии не сыграть своей роли в становлении практического характера и мировоззрения молодого кустаревца - будущего чиновника, причем он, может, и не отдавал себе в этом отчета. И хотя неприкрытая напористость Шнейдера ему претила, вряд ли он смог бы потом достичь в жизни тех не таких уж броских успехов по службе, которые позволили скромному служаке не утратить самоуважения и чувства собственного достоинства, если ему время от времени не приходили бы на ум безапелляционные заявления новопоселенца.
Эти заявления касались тогда многих вопросов - и необходимости ставить себе конкретные цели, и отношений с начальством, главной отправной точкой которых, по Шнейдеру, должна стать непреклонность собственного характера, и взаимоотношений с подчиненными.
У Алексея во время тех бесед сложилось впечатление, что молодой еврей уже успел потрудиться, причем не на одной должности. Словом, Алексей благодарил потом судьбу за то, что она свела его с человеком, выросшим, по всей видимости, совершенно в иной среде, чем он сам. Во всяком случае у себя в Кустарях, как он полагал, людей такой категории попросту не водилось.
Хотя со времени, когда Алексей поселился у тетушки Катерины, прошло уже больше двух месяцев, он почему-то никак не мог отважиться попросить ее приютить на время также и его благоверную с сынишкой.
В конце концов племяш решил немного схитрить, подъехать к тетке этаким вкрадчивым теленком. Выбрав момент, когда у него был выходной, а тетушка пришла с базара довольная и сияющая - еще бы, за один час распродала всю снедь, какую натаскала из леса за неделю - Алексей встрял в ликование родственницы якобы с невинным вопросом:
- Теть Кать, - спросил он с невинным видом, - ты случайно не знаешь, кто бы мог сдать нам комнату?... Моя Веруня просится, чтобы я перевез ее с сынишкой к город.
Тетушка, казалось, сначала не поняла, о чем ее просят, а поняв, обиделась.
- Ты что же,- с горечью в голосе спросила она, - разве не помнишь, что я во время войны пускала к себе на квартиру евреев, которые эвакуировались в наш город, спасаясь от немцев? Семья у них была не малая: муж-интендант, жена, двое детей, мать. Однако никто из них не роптал - тесно, мол... А ты что же - моим жильем брезгаешь, что ли?
- Да нет, - спохватился Алексей, - Бог с тобой, теть Кать.., Просто я боялся - стесним мы тебя, беспокойство причинять будем. Ребенок у нас все-таки.
Тут тетушка встала из-за стола, подошла к молодому земляку, в шутку потрепала его за вихры.
- Эх ты, размазня!.. Ты наверное и у бабенки-то, какая при- глянется, толком попросить не умеешь...
И уже из кухни до Алексея донесся категорический ответ родственницы на его просьбу:
- В общем так: если я узнаю, что ты с семьей остановился в другом месте - ко мне потом больше не заявляйся...
Вопрос о перевозке своей семьи в город Алексею предстояло согласовать с начальником своего отдела Николаем Осиповичем Калюжным. Конкретно - от него, Калюжного, требовалось разрешение на краткосрочную отлучку подчиненного с работы. Когда Алексей утром на следующий день, придя на службу, обратился к шефу с просьбой, тот своим необычным - лишенным эмоций, тихим голосом спросил:
- Где, говоришь, у тебя семья?
Ревизор-новичок хотел было объяснить местоположение своего родного села, но Калюжный, подняв руку - довольно, мол - остановил его:
- Знаю...
Он снял с аппарата трубку телефона, набрал номер, переговорил с кем-то и, немного подумав, сказал:
- Иди на нашу оптовую базу. Она во дворе _ от вывода из нашего здания - три раза направо. Спросишь Зуева- директора. Там сегодня ожидают полуторку из Кустарей. Не забудь сказать, кто тебя направил на базу.
Алексей уже повернулся, чтобы уйти. Шеф, спохватившись, остановил его:
- Сколько времени потребуется тебе на переезд? - спросил он.
- День на дорогу туда, день на сборы, день... - начал было перечислять ревизор-практикант.
- Вобщем, так, - перебил его начальник. - Укладывайся в четыре дня. На пятый - ждем тебя в отделе... Желаю тебе легкой дороги.
...Суть разговора с начальством и положение, в каком оказался сейчас он, новичок, целиком предоставленный самому себе, Алексей осмыслил уже на улице, шагая по указанному Калюжным маршруту.
То, что он проникся симпатией к своему шефу, как к человеку, вчерашний школяр понял, какое-то время спустя, после неоднократных бесед с ним и редких, нос чувством высказывавшихся отзывов в адрес начальства со стороны коллег.
Нисколько, по-видимому, не заботясь об этом, Калюжный подавал подчиненным пример трудолюбия и прилежания, а также чувства ответственности за дело, которое на него возложили. Алексей не знал, как отзывалось о нем начальство, но что работал он напряженно, это видели все. При этом он был близок к выходу на пенсию, да и телосложение его можно было характеризовать как хлипкое - кожа да кости.
Позже, когда Алексей уже пообтерся в отделе, в голову ему все чаще стала приходить крамольная мысль: а не идеализирует ли он, да и его товарищи, своего уважаемого руководителя. Молодой чело -век видел, как сотрудники отдела после критического замечания шефа, которые он почти всегда высказывал в насмешливой, хотя и не оскорбительной форме, загорались каким-то верноподданническим зудом, им хотелось выполнить задание так, чтобы заслужить похвалу руководителя, которую тот, кстати , выражал по раз навсегда заведенному стандарту:
- Хм! Давно бы так...
Но улыбка, улыбка!.. Хотя и не особенно щедрая, она была такой человечной, такой подкупающей, что невольно подстегивала подчиненных к старательности. А вот советы, которые Калюжный давал Алексею как ревизору, далеко не всегда удовлетворяли молодого сотрудника. Так, когда он пожаловался начальнику отдела, что при проведении одной из ревизий местные власти чинили ему препятствия, устраивая разного рода подвохи, чтобы спасти проштрафившихся кооператоров, Калюжный, по-видимому, чтобы только отделаться от подчиненного, довольно жестко изрек:
- Молодой человек, вам надо воспитывать в себе стойкость характера...
И уж совсем неблагоприятное впечатление на Алексея произвела фраза, услышанная им от шефа в ответ на приведенный им раз довод, в силу которого он иногда не укладывался в установленные сроки командировок. Начальнику отдела не хуже, чем новому сотруднику было известно, что все закрепленные за новичком районы расположены на окраинах области, причем до них нет никаких цивилизованных путей сообщения, кроме проселков. Когда же молодой сотрудник напомнил об этом своему принципалу, тот равнодушным тоном процитировал что-то библейское:
- Дорогой мой коллега, несите свой крест с терпением...
"Хреновый ты советчик" - в сердцах подумал тогда Алексей.
Впрочем, в годы своей зрелости поднаторевший в жизненных передрягах чиновник все чаще стал ловить себя на горестной мысли о том, что и руководители, в сущности, такие же люди, как и он сам. Ибо - "един Бог без греха".
Машину из Кустарей ревизор-горемыка в тот день все же дождался - базу для этого ему пришлось посетить не менее трех раз. Зато шофер на полуторке оказался знакомым земляком. Он с готовностью согласился подбросить односельчанина до родительского дома.
- Мне-то что,- простодушно отозвался он на просьбу Алексея.- Колымага не моя, места в ней не пересидишь. По дороге сюда с допотопной развалюхой никаких каверз, слава Богу, не приключилось. Словом, полезай в кабину, за разговорами-то дорога всегда короче кажется.
...Неизвестно, как водителю машины, а его пассажиру дорога легкой не показалась. Она, по впечатлениям Алексея, состояла сплошь из одних кочек и ухабов, так что в конце пути, когда он ступил на родную кустаревскую землю, ему померещилось, что его внутренности от непрерывной тряски навсегда утратили положение, предначертанное им природой.
И то ли выражение лица у муженька от перенесенных дорожных неудобств было страдальческим, то ли самочувствие у Веруни было в тот день было далеко не в норме, только в глазах жены благоверному, когда он сообщил ей, что приехал, чтобы забрать их с сынулей в областной город, почудилась такая душевная боль, какая, по его мнению, бывает, когда женщина вот-вот упадет в обморок, И это, наверное, случилось бы, если бы из горницы не выглянул полуторагодовалый Генуля, который сразу же потянулся к отцу. Воспользовавшись моментом, Вера поспешным шагом удалилась в спальню, повалилась там на постель и вскоре послышались ее приглушенные рыдания. "Хорошо еще, - подумал Алексей, - что родителей не оказалось дома". Он знал, что его маманя, когда ее сын якобы доводил невестку до слез, имела обыкновение долго и нудно отчитывать его. Внимание отца в это мгновение привлекло поведение сынишки - такого он за Генулей еще не знал. Ребенок вцепился в штанину отца, тащил его в направлении спальни и бормотал что-то невнятное. Молодой папаша смутился, не зная, кем ему заняться в первую очередь - сынишкой или его маманей.
Поколебавшись, Алексей вынес сынишку во двор, посадил его на скамеечку у песочницы, сунул в руку пластмассовую лопатку.
- Хочешь, мы домик построим? - подделываясь под тон няньки, предложил молодой папаша. - Хо-ороший домик, кисаньку туда посадим... Где наша мурлыка?
В кои-то веки довелось родителю с охоткой поелозить по влажному от утреннего дождика песку, сооружать из него некое подобие шалаша... Воткнув в конек воображаемого домика веточку засохшей полыни, отец проговорил:
- Во-от! Из трубы дымок пошел, скоро кашка свариться. Давай поедим кашки, хочешь?
К радостному удивлению папаши, еще не знавшему, что его отпрыск может произносить осмысленные звуки, сынуля явственно проговорил:
- Дя!
- Вот хорошо, - с удовлетворением проговорил отец. - Пойдем домой.
Отыскав в кухне на шестке печи алюминиевую кастрюльку с манной кашей, а на подоконнике глиняный горшок с топленым молоком, Алексей, не спуская с рук сына, наложил левой рукой в тарелку каши и, сдобрив ее молоком, присел с малышом к столу. Помешав кашу, зачерпнул почти полную ложку и поднес ее ко рту ребенка, приговаривая:
- На, кушай... Хорошая кашка, молочная.
К умилению палаши, сынуля широко разинул ротик, принял кашу, стал послушно двигать челюстями. А папаша тем временем не на шутку задумался: умеют ребятишки в этом возрасте разжевывать пищу или проглатывают ее, не задерживая во рту?..
В это время в дверях, ведущих в горницу, показалась Вера. Веки ее опухли, выражение лица было страдальческим.
- Зачем ты кормишь ребенка? - тихим голосом спросила она. -Гена ведь только что поел...
Подойдя к столу, молодая женщина протянула руки, чтобы забрать свое детище» Папаша был немало озадачен, когда Гена с готовностью положил ложку и потянулся к матери, которая, обняв малыша, спокойно повернулась и, ничего не говоря, снова скрылась в спальне.
Дождавшись родителей - маманя была на молебне по случаю какого-то религиозного праздника, а отец ходил встречать ее - Алексей прихватил плащ, поскольку накрапывал дождик, и направился к выходу.
- Ты куда? - спросила его Степанида Ивановна.
- Пойду навещу тещу, - бросил на ходу Алексей и скрылся за дверью.
- Что это с ним стряслось, отец, ты не знаешь?
- А что такого? - неохотно отозвался Петр Кузьмич.
- Ну, как же? В кои-то веки заявился в родной дом, и словом с отцом, с матерью не перекинулся, даже о здоровье стариков не справился... Порхнул как воробей и поминай как звали.
Петр Кузьмич, переодевавшийся в домашнее платье, спокойно возразил:
- Замеси-ка лучше корму для курей, а я отнесу. А что до молодых, то у них своя жизнь, пора бы знать это. Потерпи до вечера, авось все прояснится.
Между тем Алексей, шагая по улице, размышлял: поговорить с тещей, объяснить ей сложившееся в его семье положение, попросить ее воздействовать на дочь... что он может сейчас еще предпринять? К тому же Веру тоже можно понять: отрываться от родительницы, да еще с малышом на руках, остаться на чужбине одной - муж-то будет постоянно в разъездах. Какую молодую женщину такая перспектива не повергнет в мучительные раздумья?
Уже подходя к дому Цаплиных, Алексей решил, что глазное сейчас - найти веские доводы, которые успокоили бы Веру и против которых ей нечего будет возразить. И пусть эти доводы изложит Вере ее мать. Кому-кому, а уж своей родимой-то она не может не довериться. В крайнем случае пускай теща внушит своей, как она любит повторять, кровинушке, что она в любое время может вернуться домой, если ей жизнь в городе чем-то придется не по душе. В конце концов областной город - это не заграница. Из него до родного села всего-то три часа езды...
Семейство Цаплиных Алексей застал за обедом. Когда он входил на кухню, глава семьи - Матвей Иваныч, поднявшись со своего места за столом, собрался "съездить" по лбу своего младшего сынишку, Кузьку, чтобы тот не проказничал за столом. Ловка так и повисла в воздухе, не достигнув цели, за что мальчишка отблагодарил гостя озорной улыбкой.
- Хлеб да соль вам, приятного аппетита, - поприветствовал Алексей обедающих.
- Садись с нами за компанию! - теща хотела было подвинуться, освободить место рядом с собой на скамье. Гость, стоявший за спиной хозяйки дома, положил ей руку на плечо:
- Ради Бога, не беспокойтесь, мамаша, я пока не голоден. Про себя зятек подумал: "При такой ораве, как у сватов, надо иметь привычку... да и нервы потупее, чтобы кусок в рот полез... Поймав на себе любопытный взгляд Кузьки, Алексей хитро подмигнул ему, спросив:
- За что это ты батиной милости сподобился?
- Он знает, за что, - сердито ответил за свое чадо глава семьи, вытирая рот тыльной стороной ладони.
- А он два куска мяса зацепил! - выскочила с полевением вострушка Зойка, теребя торчавшую над плечом косичку. За что тотчас схлопотала от брательника тумака в бок. Девчонка хотела было ответить тем же, но, взглянув на постороннего человека, застеснялась. К тому же мать в это время подала на стол пшенную кашу с постным маслом - надо было энергично работать ложкой. Промедлишь -тому же Кузьке больше достанется, а тебе потом до ужина говеть придется.
- Я пока пойду, на ваш сад полюбуюсь. Целый год не видел, соскучился, - сказал Алексей и направился к выходу. Он совсем забыл, что в саду у Цаплиных, как и у всех ихних односельчан, и смотреть-то было нечего: все почти деревья хозяину пришлось вырубить, потому что власти обложили их налогами, уплатив которые , хозяевам и детей-то кормить было бы не на что. Уцелела только одна раннеспелая яблонька, которая заплодоносила только в этом году. Погруженный в свои мысли о том, как бы поделикатней изложить сватам историю о непредвиденной размолвке с Верой, зятек не заметил, как за его спиной оказался Матвей Иваныч.
- Слышал я, зятек, что закончил ты свой курс наук, - сказал он, подходя к яблоне. Выбрав плод покрупнее да порумяней, тесть аккуратно, чтобы не повредить веточку, сорвал его, протянул Алексею. - Так кем же ты теперь будешь?
- Я думал, - раздумчиво проговорил Алексей, - что Вера уже поставила вас в известность. Меня распределили в облпотребсоюз, на должность инструктора-ревизора.
- Так, так... Продавщиц, значит, потрошить будешь? А не боишься - встренут где-нибудь темной ночью?
Зятек улыбнулся:
- А тебе, Матвей Иваныч, в стирной надрываться по четырнадцать часов в сутки разве не опасно? я слыхал - твой сосед, валяльщик, чахотку-то над горячим котлом заработал?
- Что верно, то верно... Так, видно, нам на роду написано...
- Ну, а почему же у меня судьба должна быть иной? Я ведь на той же земле, на тех же хлебах вырос, что и вы.
- И во сколько же грошей будут оценивать твою рисковую работенку?
- Зарплата ревизоров облпотребсоюза - где-то около девятисот рублей в месяц. Плюс командировочные...
- Ну-ну, зятек! - тесть недоверчиво посмотрел на Алексея. -Ты блоху-то в лапти не обувай... Мне за эти деньги надо в стирной часов по двадцати в сутки вкалывать.
- Не веришь - спроси свою дочь. Она знает - в райпотребсоюзе, где она работает, ревизору пятьсот рублей платят, а у него всего один район под контролем. Я же должен буду отвечать за пять районов.
- Оно, конечно, вашему начальству со своей колокольни видней,- неуверенно заключил Матвей Иваныч. - Ну, а мне теперь стало понятно, во что наши верховоды вбухивают деньги, что с таких как мы сдирают.
Помолчав немного, почтенный родич счел нужным осведомиться:
- Ты за каким-то делом пришел?
- Я, собственно, с Евдокией Кузьминичной хотел посоветоваться. Меня начальство отпустило на четыре дня, чтобы я семью в город перевез... А Веруня что-то закапризничала.
- А жить-то там есть где?
- Тетя Катя согласилась приютить.
- А она еще жива? - обрадовался тесть. - Тогда сумлеваться нечего. Катерина - свой человек, сельский. Она земляков не обидит.
Погладив задумчиво свою рыжую бороду, Матвей Иванович предложил:
- Пойдем, позовем Евдокию и нагрянем к вам всем колхозом... Давненько сватов не видал.
...Дорогой теща, подцепив зятя под руку, участливо спросила:
- Что это ты, зятек, не в себе, как будто? И с лица вроде сдал?
Алексей, выбирая выражения помягче, поснисходительней, рассказал теще о сцене, которую ему устроила благоверная. Ту сетования зятя развеселили.
- Ну, без этого у нас, бабенок, не обходится, - с усмешкой признала опытная в таких делах женщина.- В семейной жизни не ссориться, да не мириться - с тоски удавишься...
Алексей высказал теще свои соображения - те, что пришли ему в голову по пути к Цаплиным.
- Это ты хорошо придумал, - похвалила Евдокия Ивановна зятя.- Да я и сама найду, что сказать. Мать, как-никак. С пеленок, поди, на повадки да причуды своей кровинушки наказнилась...
Когда Алексей с гостями вошел во двор отцовского дома, его родители и Вера перебирали картошку, выкопанную накануне - какую на семена, какую на еду, оставшуюся мелочь - на корм скоту. Внучок тоже не хотел сидеть без дела: подобрав крупную картофелину, похожую на хрюшку, он пытался поставить ее на попа у края брезента , на котором была рассыпана картошка.
Поговорив со сватами о том о сём, Евдокия Кузьминична подошла к дочери, шепнула ей что-то на ухо и они вместе ушли в дом Сафоновых. Вскоре, извинившись перед хозяевами, за ними последовал и Матвей Иванович. Алексей объяснил родителям, зачем пришли сваты. Вскользь упомянул о том, как повела себя его женушка, когда он сообщил ей, что приехал, чтобы забрать их с сынишкой в город.
- Наверно, все еще колеблется - ехать, не ехать...- предположила Степанова Ивановна.
- Как это не ехать? - с неудовольствием встрял Петр Кузьмич.- Жена завсегда должна быть при муже... Да и сын - кем он вырастет, если будет видеть отца реже, чем солнышко по осени?
- А по-моему, сноха права! - вскинулась вдруг Степанида Ивановна. - Каково-то ей будет на чужбине без матери, без родных? Стрясись какая беда - муж постоянно в отъезде, ни посоветоваться не с кем, ни о помощи попросить...
Для Алексея перебранка родителей оказалась той соломинкой, которая переломила спину верблюда. Он почувствовал, что у него взыграли нервы, сказалось постоянное напряжение последних дней, отсутствие условий для того, чтобы уединиться, собраться с мыслями, побыть, как он это называл, наедине с Богом. Он вышел за калитку, прошелся взад-вперед по пустынной в этот час улице. Потом в го -лову пришла беспокойная мысль: а вдруг за ним наблюдает кто-нибудь из окон соседних домов... Еще, чего доброго, сплетню какую-нибудь в его адрес сочинят. Присев на скамью у ворот родительской хаты, озабоченный муж и отец попытала уяснить себе, что он может предпринять, если Веруня заартачится и родне не удастся уговорить ее.
От невеселых мыслей молодого человека отвлекла теща. Выйдя из калитки и подсев на скамью, она какое-то время помолчала, отдавая себе отчет, в каком состоянии находится сейчас ее зятюшка.
- Ты больно-то не переживай, Лень, - заговорила она, наконец, участливо глядя в глаза родича. - У каждого человека бывает в жизни такое наваждение: и страшно прыгать с горы на борону, и назад пути нету.
У Алексея немного отлегло от сердца: хорошо хоть, что среди родичей нашлась добрая душа, которая понимает, в какую передрягу вовлекли его негаданные обстоятельства.
- Ты это...- заискивающим тоном принялась наставлять зятя Евдокия Кузьминична. - С Веруней-то пока разговор о переезде не заводи. Повремени малость - она своим умом дойдет... Понял?
Теща вдруг тихонько рассмеялась. Алексей с удивлением посмотрел на нее.
- Да я думала было припугнуть Веруню, - с виноватой улыбкой призналась озабоченная поведением дочери мать, - но вовремя спохватилась, побоялась - отчехвостит она меня...
- Чем припугнуть? - не понял Алексей.
- Ну, если, мол, не поедет она с мужем, то он, то есть ты...-совсем запуталась теща. - Ты уж, Лексей, прости меня дуру - совсем из ума выживать стала.
- Вы на неверность что ли мою намекнуть хотели, правильно я понял? - дошло, наконец, до затурканного передрягами зятя.
- Боже упаси - какая там неверность, когда ты столько времени в отлучке от жены прожил, доказал всем, что можешь блюсти себя словно невинная девица...
- Спасибо за доверие, - только и нашелся зятек, что ответить тещеньке. А про себя подумал, внутренне усмехаясь: "Целый год блюсти себя! Это еще как сказать..." Ему вспомнился характерный разговор со случайным попутчиком в вагоне во время поездок домой. Черноусый осетин лет сорока то и дело шастал поздним вечером в соседнее купе, в котором ехали две молодые женщины, подолгу пропадал там. Алексей, оставшись один, забрался на свою полку и скоро уснул. Осетин вернулся, разбудив стуком двери спящего соседа, по-видимому, далеко за полночь, потому что Алексей уже успел вы -спаться. Услышав, что сосед позевнул, попутчик с упреком молвил:
- Не пойму я вас, русских мужиков... Изо льда вы, что ли сделаны?
- А что? - притворился Алексей, будто не понял намека.
- Как что? По соседству едут молодые, азартные девицы, нуждающиеся в нашем брате, а ты спишь, будто не из живой плоти сделан.
- Я допускаю, что у соседок - нужда. Только мне-то какое до них дело? Меня дома жена ждет.
Какое-то время спустя Алексею захотелось полюбопытствовать.
- Послушай, - спросил он дамского угодника, - а дома ты супруге тоже изменяешь?
- Хм!.. Обижаешь, сосед - я же горец. У нас, если у мужчины нет хотя бы двух женщин, ему жизнь не в жизнь.
- Ну, а если жена узнает о твоих шашнях?
- А это уж как сумеешь...
Дотошному кустаревцу почему-то пришли на ум широко известные на Руси строчки поэта:
Свет не карает заблуждений,
Но тайны требует для них -
еще не знал, карают ли, и как, своих мужей жены, когда узнают об их неверности. Ему казалось, что его Веруня не простила бы ему такого никогда.
В тот день, когда Алексей приехал в родное село за своей семьей, он лег спать, не поужинав, воспользовавшись тем, что Вера кормила сынишку. Тяжелая дорога и неожиданная размолвка с женой вычерпали душевные силы мужика, поэтому уснул он довольно скоро, невзирая на то, что нормальные отношения с женой так до конца дня и не наладились.
Проснулся бедолага среди ночи, словно почувствовав, что его Веруня тоже не спит.
- Леш, - приглушенным голосом позвала жена, когда ее благоверный, судорожно позевнув, невольно дал знать, что он бодрствует, - а кроватку детскую у тетки есть где поставить?
- Ты чего не спишь, Верунь, - участливо спросил Алексей, ласково погладив женушку по плечу. - Завтра весь день носом клевать будешь.
- Какой уж тут сон... Столько забот сразу навалилось.
- Кроватку, говоришь? По-моему, брать ее не стоит - в теткиной спальне она не уставится.
- А где же будет спать наш малыш?
- Пока вместе с тобой. Кровать у тетки широкая, двуспальная. В крайнем случае с первой же моей получки купим что-нибудь не такое громоздкое, как наша колымага.
Супруги начали спокойно, как будто никакой размолвки между ними не было, обсуждать план действий на предстоящий день. Договорились, что Вера утром подаст заявление на расчет, попросит у председателя райпотребсоюза разрешения перевезти на попутной грузовой машине их вещи в город.
- Может, ты сам зайдешь к председателю? - спросила Вера, которой всегда казалось, что просить о чем-либо начальство - значит унижаться перед ним.
- Только, если без этого нельзя будет обойтись, - подумав, ответил Алексей. Ему не хотелось слушать упреки своего бывшего райсоюзовского шефа, который наверняка был убежден, что бывший секретарь сельпо по окончании учебы обязательно вернется под его опеку.
- А я уже наметила, что из вещей нам надо взять с собой, - сочла нужным похвастаться Вера.
- На этот счет ты у нас молодец! - искренне похвалил Алексей супругу.
- Только на этот счет? - с шутливой обидой спросила Вера.
Муженек шутки не принял, он крепко обнял свою лучшую половину и с чувством поцеловал ее. Но поскольку в душе его все еще тлел неприятный осадок оттого, как недружелюбно встретила его женушка накануне, Алексей решил, что лучше уж разом выяснить, что благоверная затаила против него, чем без конца мучить себя домыслами и подозрениями, которые - он знал - все равно не дадут ему покоя.
- Верунь,- спросил он, погладив жену по плечу, - а из-за чего ты вчера так вскинулась на меня?
- Из-за того, что ты меня очень обидел, - не задумываясь, ответила Вера. - Неужто не понимаешь?
Разволновавшись, женщина приподняла голову с подушки, подперла ее ладонью. Чувствовалось, что она готова перейти на слезли -вые сетования. Сдерживала ее, по-видимому, только боязнь разбудить сынишку, который спал в кроватке рядом с постелью родителей. Обиднее всего показалось Алексею обвинение его в грехе, которого он даже не подозревал в себе.
- Ты же показал, - гневным полушепотом выпалила Вера, - что жена у тебя - пустое место, хуже кухонной отымалки.
Перепугавшись, что жена опять потеряет контроль над собой, начнет шуметь, благоверный обнял ее, прижал к груди.
- Верунь, успокойся, прошу тебя! - взмолился он. - Лучше объясни толком, что тебя мучает.
Алексей явственно ощутил, что плечи его супруги вздрагивают. Подождав, пока она успокоится, он опустил ее на постель, медленными движениями начал гладить по голове.
- Ложись ты, ради Бога... - проговорила, наконец, Вера, сдерживая рыдания. - А то нам вставать скоро.
Однако мужчине было не до сна. "Надо же узнать, что именно я сделал не так, - беспокойно размышлял он, - а то, чего доброго, в другой раз опять на такую сцену нарвешься".
- Ты меня прости, - неожиданно проговорила Вера, поворачиваясь к мужу лицом. - Все можно было решить миром, если бы ты, прежде, чем дело делать, посоветовался со мной.
- Посоветовался? - все еще чего-то недопонимая, спросил Алексей.
- Ведь если переезжать-то, надо от дома, от родителей отрываться. Круто менять жизнь должны все мы, а решил-то все ты один, будто у тебя нет ни жены, ни сына, ни отца с матерью. Пойми, если так и дальше будешь поступать, лучше уж нам развестись. Потому что какая же я тебе жена, если ты со мной не считаешься?
У благоверного же между тем мельтешила в голове мысль: Вера упомянула по отношению к себе слово "отымалка" - так его маманя называла замызганную тряпку, которой она снимала с огня сковородку, когда жарила картошку на керогазе. Уважающему себя главе семьи сделалось стыдно, тем более, что женушка разговаривала теперь с ним в примирительном, даже уступчивом тоне. В порыве раскаяния невольный виновник обнял свою лучшую половину, стал горячо целовать ее в глаза, в щеки, в шею - во что придется. Почувствовав, что тело женушки в его руках обмякло, азартный любовник отыскал ртом ее губы, в порыве страсти приник к ним. Вера ответила - она не могла не сделать этого, в конце концов она была только женщина. Тем более, что желание у них в тот миг было обоюдным. Ну, а после соития супруги уснули сном праведников, сотворивших богоугодное дело.
Разбудил умиротворенную чету ребенок, который радостно смеялся, поймав ручонкой лучик солнца, проникший в спальню сквозь неплотно сдвинутые занавески на окне.
В дальнейшем события в семье молодых Сазоновых развивались настолько гладко, настолько успешно, что у Алексея невольно мелькнула забавная мысль: наверное, решил он, судьба, учинив между ним и Веруней семейную неурядицу, в дальнейшем засовестилась и решила как-то загладить свою вину. Во всяком случае она, судьба, видать, постаралась убрать с пути переселенцев все преграды.
Так, председатель райпотребсоюза Щетинин, крепко державшийся за свои умело подобранные и воспитанные им в нужном духе кадры, Вере чинить препятствия с увольнением не стал. Хотя и счел нужным сказать ей вместо напутствия:
- Если ваш супруг в будущем надумает вернуться в родные пена - ты, пусть знает - место ему у нас всегда найдется.
Алексей, узнав о таком лестном высказывании начальства в свой адрес, не без гордости подумал: все-таки правильно он сделал, что получил образование, по крайней мере теперь его принимают за весомую личность, раз сами работу предлагают.
- Он, председатель, - похвасталась Вера, - даже, вопреки обычаю, глаза на меня поднял, когда бумаги мои подписывал, а я сидела перед ним. Да с такой улыбкой хорошей... Я за ним раньше такого не знала.
Завторг райпотребсоюза тоже пошел навстречу пожеланиям Веры и перенес срок поездки за товарами в область на день раньше. Благодаря этому у Алексея по приезде в город должно было остаться время на обустройство, на ознакомление Веры с ближайшими продуктовыми магазинами и рынками.
Шофер райсоюзовской полуторки, которому Алексей обещал магарыч, подогнал утром следующего дня машину к дому Сафоновых раньше условленного срока, помог с погрузкой вещей, усадил Веру сынишкой в кабину. В городе, до которого, правда, тащились томительно долго, с остановками - ребенок то и дело просился "пи-пи", да и ухабы мучили - водитель и грузчик, когда подъехали к дому, где жила тетушка Катерина, не ожидая, когда их попросят, перетаскали добро пассажиров на второй этаж, в квартиру тетушки.
Алексей, помогая супруженьке спуститься из кабины грузовика, внимательно посмотрел на нее. По его оценке, дорогу жена перенесла без особых накладок, во всяком случае без ущерба для здоровья.
Тетя Катя, встретившая своих будущих жильцов в коридоре второго этажа, прямо-таки лучилась радушием. Перед Генулей, который терпеливо стоял у вещей - родители пошли попрощаться с земляка -ми - она присела на корточки, что-то тихо сказала ему, погладила по головке, и ребенок с готовностью подал тете руку и пошел за ней в комнату.
- Мальчуган у вас - любая мамаша позавидует, - сказала потом хозяйка квартиры Вере, показывая, как лучше разместить то, что земляки привезли с собой.
Затем, усадив ребенка на свою постель и раскрыв перед ним какую-то книжку с картинками, хозяйка поставила на керосинку чайник и начала накрывать на стол, рассказывая на ходу, как она сегодня переживала, не зная, что ей делать.
- И в лес поехать охота, - поясняла она, - погода-то как на заказ, и вас подвести боюсь: вдруг приедете, а хозяйки нет... у меня сердце чуяло, что вы сегодня в дороге.
Алексей распаковал корзинку с едой, Вера попросила у тети Кати - молодайка сразу же стала так называть родственницу мужа -тарелки, разложила по ним аккуратно нарезанный пирог с яблоками, предусмотрительно отваренного на дорогу петушка, яйца, помидоры.
- Батюшки! - всплеснула руками хозяйка квартиры. - Да у нас никак пир свадебный. Осрамилась я перед вами, старая перечница. Надо бы к этому случаю четушкой обзавестись.
- Обижаете, теть Кать! - сказал Алексей, доставая из кармана вещмешка заветную посудинку. - А это что?
- Ну, племяш!.. - широко улыбнулась тетушка. - Купил ты меня с потрохами! Знай, на небесах тебе это благодеяние зачтется.
Алексей между тем следил за выражением лица супруженьки. Он видел, как оно тронулось не то разочарованием, не то испугом, когда они с ней внесли свои постельные принадлежности в спальню тетки. Вера специально несколько раз то включала там, то выключала свет. Супруг не мог не догадаться, что лишенное, как у них погреб в Кустарях, дневного света, не имеющее ни единого продуха для проветривания, помещение своим видом оказало на жену гнетущее действие. Правда, виду она тете Кате не подала. Но воробьем-то тетушка была стреляным, провести ее - шалишь, брат, не на ту напал! Выпив рюмку "белой головки" и слегка захмелев, она разоткровенничалась:
- Да, спальня у меня не люкс, хвастаться не буду. Но в старых деревянных домах - вы обратили внимание, вся улица застроена ими? - спальни сплошь такие, как у меня. Видать, городской архитектор выдумывал эти свои строения с похмелья. К слову сказать, я после отцовской горницы в Кустарях к этой конуре не сразу привыкла. Зато когда во время войны к нам подселили эвакуированных евреев - а семья у них была большая, пять голов, да все болтливые , горластые - эта каморка показалась мне раем, только там от шума-гама и спасалась.
Пропустив вторую рюмку, тетушка, к удивлению Веры, протрезвела и, с доброй улыбкой посмотрев на супругу Алексея, сказала:
- А ты, голубушка, больно-то не переживай. Со мной вам будет не то, что у чужих людей. А жилье, я надеюсь, вам предоставят. Сейчас, слава Богу, новостройки в городе не редкость.
Алексей в этот прогноз верил мало. Хотя уговаривая женушку переехать в город, он сказал ей, что, мол, с городской пропиской у него будет основание хлопотать в профсоюзном комитете о предоставлении ему ведомственной жилплощади.
...Первый день пребывания в городе для Веры закончился тем, что у нее затеплилась надежда - авось и она привыкнет к городской жизни, которая в деревне, издалека, пугала ее своей суетностью и взаимоотчуждением людей. Главное теперь, чтобы сбылись добрые слова тетушки Алексея о том, что со временем у них будет свое жилище. С этой мыслью молодая женщина и уснула рядом с сынулей, постелив ему у стенки, благо тетушка уступила им свою кровать. Сама она перешла на другую - ту, что в жилой комнате. Там же она отвела место и Алексею, который расположился на длинном -почти по его росту - сундуке с плоской крышкой.
Что радовало Алексея и Веру в эту пору их жизни, так это сознание того, что самый пожилой человек в их городском жилище и самый юный его жилец - их Гена, подружившись в первый же день их знакомства, сохранили трогательную привязанность друг к другу на все время пребывания Веры с сынишкой в городе.
Как ни обидно было Алексею, но ребенок охотнее шел на руки к "чужой" бабуле, нежели к родному отцу, который заявлялся домой не чаще одного раза в месяц и к тому же, как наверное многие молодые палаши, не сразу угораздился подобрать ключик к норовистому характеру ребенка. И секретов у тетушки относительно того, как завоевать расположение мальчугана, вроде никаких не было, а вот поди ты... Подойдет она, бывало, к Генуле, когда тот, случалось, набынится, заартачится, присядет перед ним на корточки, выставит вперед два растопыренных пальца и, приговаривая: "коза-егоза, забодаю, укатаю", пощекочет ребенку животик да на руки возьмет. И - глядишь, он уже расплывается в довольной улыбке, а каприз улепетывает от него, как пеструшка от кочета. А в другой раз, глядишь, мальчонка сам тянется к бабуле.
Или другой случай. Когда ребенок порой по причинам, известным только ему одному, разразится вдруг безудержным плачем и мать, беспомощно носясь с ним по квартире, мучительно ломает голову, чем бы урезонить раскапризничавшегося малыша, тетушке достаточно было подойти и каким-то особенным голосом, проникновенным и участливым, спросить:
- Ну, кто нашего мальчика так обидел, кто ему сделал бо-бо? - как Гена, для порядка всхлипнув еще раза два, замолкал и с любопытством ждал, что еще скажет полюбившаяся ему тетя.
- Как это вы умеете, теть Кать? - чувствуя себя пристыженной, недоумевала Вера. - Два слова скажете и ребенку плакать больше не хочется...
- А это - смотря по тому, как ты их скажешь, - с улыбкой отвечала тетушка. - С душой надо, голубушка, с душой...
...Вскоре после того, как, уладив свои семейные дела, Алексей вернулся на работу, у него нежданно-негаданно состоялась-таки встреча со своей нечаянной и так драматически оборвавшейся любовью - бывшей студенточкой Тосей с бухгалтерского отделения техникума.
Послал его Калюжный, начальник отдела, проверить поступившую из Пригородного района области жалобу на то, что там в селе Заовражном часто бывают перебои в торговле товарами первой необходимости - солью, керосином, спичками.
Поскольку упомянутое в жалобе село находилось неподалеку от полустанка, на котором останавливался пригородный поезд, Алексей, доехав до места, быстро отыскал магазин, который был единственным в селе и, войдя в него, неожиданно встретил там уже знакомо -го ему председателя местного райпотребсоюза Султанова. Этому человеку, который пребывал в Заовражном по своим делам, Алексей раз как ревизор оказал небольшую услугу - отстоял через отдел кадров работавшего у него опытного главного бухгалтера - того некая, как тогда говорили, "мохнатая рука" пожелала перевести в другой район.
- Ты зачем пожаловал в наш медвежий угол? - удивленно спросил Султанов, поздоровавшись с ревизором.
Алексей вытащил из грудного кармана пиджака "телегу", как в то время чиновники называли всякого рода кляузы.
- Эка, хватились у вас... - недовольно проговорил председатель, ознакомившись с документом. - Будто не знают, что с этим дефицитом мы давно покончили. Хочешь, провезу тебя по нашим селам? Если хоть в одном селе этих товаров не окажется, то с вашего начальника литр "белой головки". Идет?
И - обращаясь к продавцу:
- Федя! Проведи товарища из области на склад, покажи ему наши "перебои"...
Ревизор, испытывая чувство неловкости - жалоба-то не подтверждается - последовал за продавцом на прилегающий к магазину склад. А там - чего другого, а уж бочек с керосином и ящиков со спичками было столько, что их, по мнению проверяющего, для села Заовражного может хватить как минимум на полгода. А уж о соли - ею два угла склада были засыпаны до потолка - и говорить было нечего.
- Ну, а теперь, - решительно заявил глава райсоюза, - хочешь не хочешь, а я буду считать тебя своим гостем. Для начала пойдем со мной в правление здешнего сельпо.
Алексей сослался было на то, что скоро должен был подойти обратный поезд до областного центра.
- Никаких поездов! - пресек возражения Султанов. - Когда надо будет, доставим тебя домой в кабине грузовика.
Правление сельпо в Заовражном располагалось в пристройке к какому-то зданию хозяйственного назначения. Алексей вошел в помещение первым. Вошел, и сразу у него вылетело из головы - с кем, куда и зачем он пришел. В тесной комнате бухгалтерии сельпо взор молодого человека мгновенно оказался прикованным к Тосе, хотя кроме нее почему-то по углам небольшого помещения за малогабаритными столиками сидели еще две или три сотрудницы.
По лицу любимой - Алексей заметил это - скользнуло удивление. Но это - только на секунду. Его тут же сменило выражение независимости и собственного достоинства, смешанное с любопытством. Бывшая студентка как бы вопрошала: а ну-ка, молодой человек, выдай себя, открой, что в твоем сердце осталось из того, в чем ты так красноречиво признался ей в тот незабываемый вечер!.. Как потом догадался Алексей, в душе молодой женщины возговорили и другие чувства, которые не могли не быть лестными для влюбленного бедолаги.
...С того достопамятного вечера, когда выпускник техникума, сидя на скамеечке рядом со своей пассией и накрыв ее руку своей трепетной ладонью, вымучивал ей свое признание, прошло больше года. За это время, кажется, не было ни дня, чтобы беспокойный влюбленный не вспомнил о своей неразделенной страсти - когда со стыдом и раскаяньем, когда со светлым чувством любви и обожания, но чаще всего - с тоскливой надеждой, а на что, он и сам не мог бы сказать. Сейчас, увидев свою не то живительную отраду, не то непреходящую боль, Алексей должен был признать, что его чувство к ней отнюдь не померкло. Тем более, что девушка за время их разлуки похорошела, сохранив в неизменности и молодой блеск глаз и располагающую к общению улыбку.
Алексей не помнил, какими словами они с возлюбленной обменялись в то утро. Да и что они могли сказать друг другу в той обстановке, когда на них взирали три пары любопытных женских глаз. Тем более, что Алексея как важного гостя председатель сельпо сразу же затащил к себе в кабинет, где уже сидел председатель рай -союза. Два руководящих кооператора стали озабоченно обсуждать, где бы уединиться, дабы, по их словам, потолковать за жизнь. Их беседу прервала Тося, которая принесла какие-то бумаги на подпись. На Алексея она посмотрела многозначительным взглядом. В глазах любимой молодой человек не мог не уловить искру живого интереса к себе. Председателю райсоюза вскоре позвонили и он, положив трубку, сказал:
- Меня срочно вызывают в правление - там какая-то комиссия из области.
Уже в дверях, обернувшись, он попросил Алексея:
- А ты не уезжай - мне надо переговорить с тобой.
Проходя потом через помещение бухгалтерии, областной ревизор заметил, что место Тоси пустовало. Ему очень хотелось увидеться с ней, поговорить, просто побыть с ней. Он уже вознамерился было расспросить работниц бухгалтерии, как ему найти ее, но голос благоразумия подсказал ему, что делать этого не следовало. Дождавшись на станции поезда, ревизор доехал до райцентра и ночевал в доме заезжих.
На следующее утро, подходя к райсоюзу, Алексей увидел Тосю, которая, по-видимому, приехав утренним поездом, направлялась туда же. Сказать, что молодой человек удивился приезду любимой, было бы неправдой. Все это время им владело подспудное чувство, будто он и его возлюбленная сейчас живут, что называется, в унисон: не сговариваясь, думают об одном и том же, совершают похожие поступки, как бы подчиняясь команде, подаваемой невесть кем. И тем не менее дальнейшее поведение Алексея в этот день, потом, когда он предавался воспоминаниям, даже ему самому казалось странноватым.
- А, Тосенька... - со сдерживаемой радостью проговорил влюбленный, остановившись и поджидая, когда молодая женщина подойдет. - Ты приехала в райсоюз? По какой нужде, если не секрет?
- Если я скажу, - с улыбкой и плохо скрываемым вызовом ответила та, - что приехала специально, чтобы встретиться с тобой, бывшим однокашником, ты же не поверишь...
Алексей, которому в голосе милой послышалась душевная боль, попробовал было отшутиться - это у него не получилось. Он вообще плохо понимал, что с ним происходит. Ему надо было бы радоваться, благодарить судьбу и любимую им женщину за доставленное ему счастье свидания с нею. Кто знает, может бывшая студенточка была бы рада и дружеским объятьям, и поцелую в щечку. Но увы - ни к чему этому влюбленный был не готов. Да и то сказать - кому же не известно, что для истинной любви суетливые импровизации - разве есть что оскорбительней этого? А с другой стороны - если страдальцу еще раз чистосердечно признаться в своем серьезном чувстве, то что в таком случае ему, женатому человеку, делать дальше? Ведь не исключено, что Тося ответит ему таким же серьезным признанием...
Будучи загнанным в тупик, Алексей окинул взглядом двор учреждения, в которое он приехал, увидел - в дальнем углу стоит стол для игры в пинг-понг с мячом и ракетками на нем. И он не придумал ничего лучшего, как предложить своей милой:
- Может, помахаем ракетками?
Тося понимающе усмехнулась: чем бы дитя не тешилось. Но когда ее собеседник направился к месту отдыха сотрудников райсоюза, она, правда, иронически улыбнувшись, последовала за ним.
- Как твои деле? - подавая мяч, поинтересовался Алексей.
- Я вышла замуж, - по-простецки призналась Тося.- У меня уже малышка растет...
- Поздравляю, - промахнувшись, натужным голосом проговорил Алексей.
- Спасибо... - сдерживая обиду, ответила Тося, снова отбивая мяч.
Какое-то время молодые люди играли молча.
- А как ваши дела? - подразумевая личную жизнь» спросила Тося.
- Мотаюсь по районам... - уклонился от прямого ответа Алексей.
- Ну, а как жизнь в личном плане?
- Жизнь планировать - умрешь с тоски, - мрачновато отшутился Алексей.
- Так уж и умрешь...
Тося вошла во вкус, играла с видимым удовольствием. Алексею же играть расхотелось. Тем более, что он питал неприязнь к подобному времяпрепровождению: проигрыши выводили его из состояния душевного равновесия, а тренироваться, чтобы научиться выигрывать, у него не хватало терпения.
Постепенно молодые люди разговорились, стали вспоминать своих техникумовских однокашников, расспрашивать друг друга о том, что им известно об их судьбе.
О главном - о том, что Тося была недовольна своим браком, она не говорила. Но Алексею этого и не надо было. Он по глазам любимой видел - сердцем женщина искренне тянется к нему, бывшему студенту, ставшему ревизором. Напротив, к музу своему она никакого чувства не питала. Так, во всяком случае, Антонина заявила Алексею во время их памятной встречи после выпускного вечера в техникуме, когда он признался ей в любви. И замуж, как догадывался «молодой человек, она вышла за ожидавшего ее земляка не иначе, как под давлением родственников, припугнувших ее перспективой остаться в старых девах.
То, что молодая, статная, умеющая держать себя с достоинством женщина тянется к нему сердцем, не могло не радовать Алексея. Но то, что она, судя по всему, готова порвать с нелюбимым мужем и выйти замуж за него, не могло не травмировать психику влюбленного ревизора. Чувства его были противоречивы. То, что Антонина благоволила ему, не могло не льстить его мужчинскому самолюбию. И он знал, что не кривил душой, когда год назад признался любимой в своем чувстве к ней. Но, с другой стороны, он не допускал и мысли, что его сердечная привязанность к жене и сынишке со временем истлеет как соломенная крыша на деревенской хате. И если бы ему предложили сделать выбор между женой с сынишкой и новой любовью, он, как ему казалось, сошел бы с ума. Куда еще ни шло, если бы ему связать свою судьбу с Тосей мешали только формальные препоны вроде свидетельства о браке. А то ведь любил он, любил свою Веруню! Пусть не так романтически, как Антонину, но ведь при его работе, связанной с постоянными командировками, его после каждой отлучки всегда влекло домой, будто дома его ожидал неведомый праздник. А его ребенок! Его ласкающийся при каждой встрече милашка, роднее которого у Алексея нет никого на свете, разве любящий папаша мог бы существовать без него?
И надо же было судьбе-шалопайке подстроить, чтобы именно в состоянии таково душевного неуюта Алексей утром набрел у входа в райсоюз, в который, как помнит читатель, он приехал с проверкой жалобы, на свою возлюбленную Тосю, что и стала его партнершей по игре в пинг-понг, а также пристрастной собеседницей. Неудивительно, что беспокойные мысли, лишившие молодого человека нормального ночного отдыха, не могли не сказаться на содержании и характере беседы бывших техникумовских однокашников. Как высказывания Алексея и его отношение к молодой женщине - недавнему предмету страсти - отразились на ее поведении, читатель скоро узнает. Пока же внимание областного ревизора привлекла уборщица райсоюза, точнее, его правления, которая, подойдя к молодым людям, спросила Алексея:
- Вы что ли будете ревизор из облпотребсоюза? Вас вызывают к телефону.
Как оказалось, звонил председатель Султанов, находившийся в заовражненском сельпо.
- Что же ты меня не дождался? - с упреком спросил он.
Алексей счел за лучшее промолчать: в конце концов имеет же он право на личную жизнь! Тем более, что служебное поручение он добросовестно выполнил.
- Вобщем, так, - напористо продолжал председатель райпотребсоюза. - Через пятнадцать минут на станцию райцентра прибывает пригородный поезд. Если через час тебя здесь, в Заовражном, не будет, я присылаю за тобой полуторку.
Выйдя из помещения бухгалтерии, откуда Алексей разговаривал с Султановым, он в коридоре увидел Тосю, направлявшуюся по делам в один из отделов райсоюза.
- Ты когда собираешься домой, - спросил ее молодой человек.
- Точно не знаю... У меня есть еще дела в райцентре. А что?
- Меня пригласил к себе Султанов. Он сейчас у вас, в Заовражном. Я отправляюсь туда поездом прямо сейчас. Может составишь мне компанию?
- Нет, не могу. Извини.
...Султанов ожидал областного гостя на станции, у здания вокзала.
- Ты что же, - о упреком спросил он, - и поздравить друга не хочешь?
- С чем? - не понял Алексей.
- Как с чей? С рождением наследника... Ты что - забыл? В последний мой приезд в область я тебе раза три повторил - рождения сына жду. У нас в семье сейчас такая радость - мы с женой два года этого счастливого дня ждали. А ты разделить мое светлое настроение не желаешь...
Обида, прозвучавшая в голосе счастливого папаши, не могла не тронуть сердце впечатлительного молодого человека. Ему оставалось только с виноватой улыбкой последовать за гостеприимным хозяином. Тот привел его в крохотную столовку при местной машинно-тракторной станции, где все столики в это время дня пустовали. Лишь за одним ив них пришедших ожидали двое мужчин, как понял Алексей -из местных руководящих работников.
Будучи сами привычными к обильным возлияниям, мужики под витиеватые тосты напоили за компанию и Алексея. Напоили допьяна каким-то портвейном сомнительного качества. Сделать это им было не трудно: желудок горе-питуха - он уже успел усвоить это - обычно больше двух стаканов вина не выдерживал. Тем более, что молодой человек на этот раз опасался утратить чувство реальности: он ожидал чего-то весьма важного для себя, и это ожидание держало его в напряжении.
Придумав благовидный предлог, областной ревизор, не прощаясь, встал из за стола, решив, что его собутыльника в их теперешнем состоянии вполне могут обойтись без него, и вышел на улицу. И хотя парень был под хмельком, он постоянно держал в голове, что уехать, не попрощавшись с Тосей - этого он простить себе никогда бы не смог. К тому же у него было такое чувство, что они о Тосей чего-то не договорили. "Ну, хорошо, - не совсем трезво рассуждал он сам о собой, шагая по направлению к станции, - мы оба, и я, и моя возлюбленная - успели наделать в своей жизни немало ошибок. Сначала я, потом она. Тося наверняка тоже понимает это. Изменить в своих судьбах нам уже наверное ничего не суждено. Но любить-то друг друга нам никто запретить не может!.. Я должен во что бы то ни стало увидеть мою, теперь уже недосягаемую мечту!"
И тут словно какой чародей подслушал сокровенные мысли влюбленного. Алексей не поверил своим глазам, увидев, как навстречу ему идет та, о которой он только что так безотрадно размышляя.
- Тосенька, милая, - смелее, чем он мог бы допустить, будь он трезвым, заговорил влюбленный, встав на пути своей ненаглядной, -мне пришла пора уезжать. Мне очень жаль, что служба не позволяет мне повременить с отъездом... А нам еще о стольком надо поговорить...
Молодая женщина испуганно оглянулась вокруг, проверяя, нет ли поблизости кого из знакомых - чего доброго, по селу пойдут сплетни. Ведь она все-таки мужняя жена.
- Спасибо, Леш, тебе за все, - быстро проговорила Тося, останавливаясь и делая вид, что спешит. - Счастливого тебе пути.
Алексей протянул руку, взял милую ему женщину за плечо, намереваясь поцеловать ее. Та заколебалась - но только на секунду. В следующее мгновение она жалостливо, стушевавшись, проговорила:
- Не надо... Леша.
И влюбленный увидел, как глаза, прекрасные глаза его ненаглядной медленно увлажнились... Однако не успел горемыка что-либо сообразить, как Тося сняла с плеча его руку, повернулась и медленно, не оглядываясь, пошла прочь.
Не исключено, что на лице симпатяги, выражение которого сейчас, правда, было не очень умным, молодая женщина сумела прочесть, что любит, любит ее бывший товарищ по техникуму... Но куда он денется теперь - от жены, от сына? Люди вон говорят - на чужой каравай рот не разевай... И хотя Тося верила, что Алексей не лгал, когда признавался ей в любви, хотя и знала, что сердцем она все это время тянулась к нему, но, видно, не из того теста она была сделана, чтобы строить свое счастье на развалинах чужого. Поэтому-то она, чувствуя, что на глаза ее навертываются слезы, схватила руку любимого, которую тот намеревался положить ей на плечо, задержала ее в мимолетном пожатии и поспешила домой - выплакивать свое горькое горе.
...Алексей дорогой, постепенно протрезвляясь, невольно начал анализировать свои поступки, спрашивая себя, что сейчас может чувствовать его любимая - после того, как он чуть было не опорочил ее, оказывая ей на улице среди бела дня двусмысленные знаки внимания... А что, если кто-нибудь видел, как он хотел поцеловать Тосю и если этот кто-то наябедничал ее мужу?.. Мало того, что он, Алексей, косвенно способствовал тому, что девушка вышла замуж за нелюбимого человека. Ведь если бы он не поспешил тогда с любовным признанием девушке, та могла бы найти себе более достойного жениха... Как он теперь посмеет предстать перед несчастной со своими бесстыжими глазами... Нет бы завести с бывшей техникумовской пассией, как говорили в старину, светский разговор о своей симпатии к ней, пообещать, что будет хранить светлое чувство к ней и в дальнейшем, предложить ей, наконец, свою дружбу, как это делают все честные люди…
Пока поезд тащился до областного города, воображение опростоволосившегося любовника то и дело представляло ему только что пережитую им сцену - вот он тянется к любимой, чтобы поцеловать ее - как ему казалось - в первый и последний раз... А в ушах звучало, ублажая самолюбие, это милое:
- Не надо - Леша...
Это было что-то вроде заклинания любимой - заклинания, которое, преследуя безотрадно влюбленного и подпитывая, помимо его сознания, волю к жизни и борьбе с невзгодами, жило в укромном уголке его сердца до роковой черты, до тех пор, пока в его очах - очах рыцаря непорочной любви - не померк последний проблеск жизни.
Наверное, на счастье блудного мужа, которого покаянные мысли преследовали чуть ли не до самой квартиры тетки Катерины, дверь ему отворила его преданная ему Веруня, которая бросилась благоверному на шею и смачно расцеловала его. Правда, поцелуй пришелся супругу в уголок рта - что поделаешь, целоваться с мужем женушка еще не научилась. Глазное, Алексей понял: думала она тут о нем, беспокоилась, переживала.
- Ты же сказал, уезжая, - с упреком глядя в глаза мужа, проговорила Вера, - что отлучаешься на один день, а сам вечером не вернулся. Мне представилось, что с тобой дорогой что-то случилось...
Чтобы поскорее урезонить благоверную, муженек поставил на табуретку и раскрыл свой ревизорский портфель, вынул из него окрашенный в зеленый цвет игрушечный паровозик,
- Во! - горделиво молвил отец, протягивая подарок сынуле, который стоял рядом, тараща глаза на родителя. Тот поставил паровоз на пол, толкнул его, приговаривая:
- Смотри, смотри, сынок, как машина бегает!..
Когда любопытство наследника было удовлетворено, Алексей подцепил в портфеле две цветастых ситцевых косынки, встряхнул их, расправляя - одну правой рукой, другую левой.
- А это тебе и тете Кате, - сказал он, переживая в душе: больно уж скромными были подарки.
Тетушка, подоспевшая из кухни, от души поблагодарила племяша. Благоверная же многозначительно промолчала: в косынках она нужды не испытывала. Но не станешь же при постороннем человеке отчитывать мужа-лопуха за неосведомленность в домашних делах, за невнимательность к ней.
Наверстала Вера свое, когда они с благоверным, поужинав и уложив малыша, уединились в тетушкиной спальне. Алексей в ответ на ропот супруги, обвинявшей его в том, что он, дескать, отлучаясь из дома, уже не раз нарушал положенные сроки возвращения, не придумал ничего лучшего, как сделать ей нечто вроде внушения.
- Верунь, - заговорил он назидательным тоном, - такое со мной может случиться и впредь, причем не единожды. Тебе не кажется, что к этому надо привыкнуть, взять себя в руки? А главное - убедить себя, что уезжая, муж твой всегда, запомни: всегда будет возвращаться к вам с сыном.
Последние слова Алексей, возомнивший сейчас себя непогрешимым супругом, говорил скорее для успокоения своей совести, нежели для убеждения супруги.
Ночью Алексей, воспользовавшись тем, что их ребенок спал теперь не с матерью в спальне, а в проходе, где его родители установили купленную по случаю старенькую детскую кроватку-качалку, обнимал свою законную жену так бурно, словно не виделся с ней не какие-то двое суток, а целый месяц. Он как бы заглаживал свою вину перед хозяйкой. И ему при этом мерещилось, будто обнимал он не свою Веруню, а сказочную королевну по имени Тося...
